«Великая Германия»: Формирование немецкой национальной идеи накануне Первой мировой войны

Константин Николаевич Цимбаев «Великая Германия». Формирование немецкой национальной идеи накануне Первой мировой войны

2

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=39434249&lfrom=30440123 ««Великая Германия»: Формирование немецкой национальной идеи накануне Первой мировой войны»: ISBN 978-5-7281-1887-9

Аннотация Книга посвящена возникновению и развитию в немецком обществе конца XIX– начала XX в. объединительной национальной идеи – идеи «Великой Германии». Впервые анализируются интерпретация концепта «Великая Германия» представителями различных направлений политической мысли и процесс превращения идеи, первоначально ориентированной на поиски внутригерманского единства, в средство достижения мирового господства, во многом определившее события Первой мировой войны и судьбы мира на многие годы вперед. Книга написана увлекательным языком и предназначена для историков, культурологов, философов, обществоведов, политологов, студентов гуманитарных факультетов вузов и всех, кто интересуется европейской интеллектуальной историей.

Константин Цимбаев «Великая Германия»: Формирование немецкой национальной идеи накануне Первой мировой войны Посвящается родным

© Цимбаев К.Н., 2015 © Российский государственный гуманитарный университет, 2015 ***

Введение От «великого прошлого» – к «великому будущему» Самоидентификация нации – это необходимая предпосылка существования нации как таковой. Однако при благоприятных – и стабильных – социально-политических и экономических условиях жизни факторы, лежащие в основе единства нации и определяющие национальное самосознание ее представителей, обычно не требуют эксплицитного артикулирования. Действительно, общность нации нуждается в специальном обосновании, как правило, тогда, когда возникает необходимость ее сплотить во имя какой-либо будущей цели, суть которой всегда так или иначе сводится к улучшению ее нынешнего положения. Если же текущее развитие страны воспринимается как благополучное, то потребности в формулировании общенациональных ориентиров, способных объединить народ и привести его к процветанию, к новой жизни, не возникает. Напротив, в случае чрезвычайных внешних обстоятельств или недовольства населения внутренним положением в стране, равно как и при резких государственно-политических изменениях, в среде интеллектуальных, духовных элит часто рождается вера в то, что кризис можно преодолеть, если найти такие понятия, категории, которые были бы значимы для всех представителей данной нации, консолидировали и мобилизовали ее во имя будущего прогресса, иными словами, если найти национальную идею. Особенно остро вопрос о национальной идее встает перед теми странами, которые претерпевают кардинальные геополитические изменения. Здесь имеются в виду изменения, приводящие к возникновению новых государств и – тем самым – новых наций. Такое может происходить вследствие двух противоположных процессов: в результате отделения одного государства от другого

3

(разделения нескольких государств) или объединения нескольких стран в единое государство. Пример процесса первого типа нетрудно обнаружить в недавней истории нашей страны: после распада СССР поиск российской национальной идеи прочно обосновался среди популярных тем общественно-политического дискурса. И хотя предложений – самых разнообразных – было бесчисленное множество, пока что единой идеологической концепции выработать не удалось, и в этом смысле поиск национальной идеи не стал в России причиной каких-либо социальных изменений. Однако в новейшей европейской истории есть и примеры обратного рода – когда идея, сформулированная для одной нации, на десятилетия вперед определила не только развитие одного государства, но и во многом повлияла на судьбы всего мира. Речь идет об идее «Великой Германии», которая практически всю первую половину ХХ в. составляла основу как внутренней, так и внешней политики немецкого государства и в значительной степени послужила причиной обеих мировых войн. Поиск немецкой национальной идеи был спровоцирован геополитическим изменением второго из вышеназванных типов, т. е. образованием нового государства в результате слияния нескольких отдельных стран. После 1871 г., когда десятки немецких государств объединились под эгидой Пруссии, возникшему – едва ли не впервые за всю историю германских племен, народностей и территориальных образований – единому централизованному государству неизбежно требовалось концептуальное обоснование своего существования. Более того, впервые возникла и новая национальная общность – немцы как граждане единой страны. Вслед за эйфорией первых лет и «грюндерской горячкой», быстро сошедшей на нет, наступил глубокий социальный и экономический кризис. В этих условиях особенно насущными стали идеологическая легитимация новой государственности и формирование ориентиров развития нации. Закономерно, что в прессе, в университетских аудиториях, даже в теологических кругах развернулись широкомасштабные дискуссии, посвященные будущему единого немецкого государства. Среди предлагавшихся идеологических концепций довольно быстро распространилась и получила общественный резонанс, а заодно и правительственную поддержку концепция «Великой Германии». В некоторой степени она развивалась в противовес иному важнейшему общественно-политическому вектору, также быстро набиравшему вес на фоне завершавшейся промышленной революции, – социалистическому. Суть ее состояла в первенствующей роли германства в мировой истории и необходимости экспансии «немецкой идеи», немецкого духа. Основу экспансионистского видения мира составляло представление о политическом, экономическом и военном величии государства, о превращении Германии в мировую державу, а немцев – в великий народ. Важная составляющая германского экспансионизма – геополитическая концепция «Срединной Европы», подразумевавшая объединение всех немцев на национально-языковой основе вне зависимости от существовавших государственных границ. Ключевой тезис экспансионизма – «Германия превыше всего», изначально заключавший в себе представление о распространении в мире германской идеи, в своем искаженном толковании был взят на вооружение политиками разных направлений, стал знаменем проповеди господства германской силы и интерпретировался как призыв к агрессии и мировому господству. Изучение общественных настроений в Германии предвоенного времени, идеологической и пропагандистской подготовки Первой мировой войны – актуальная исследовательская проблема, решению которой посвящены усилия историков разных стран, причем не только в связи с ее 100-летним юбилеем. В последние годы военная проблематика все более выдвигается в центр интереса гуманитарных наук. На новом уровне происходит осознание как того исторического факта, что большинство современных европейских государств явились порождением тех или иных войн, так и актуально-политической реальности – череды войн и локальных конфликтов конца ХХ – начала XXI в. Война

4

стабильно занимает важное место не только в истории и политике, но и в историко-государственном и национальном самосознании различных народов: в национальных мифологиях о зарождении государства неизменно присутствуют отсылки к войнам – об этом свидетельствуют устоявшиеся представления об истории, и образы врага, и такие национальные символы, как памятники и мемориалы, служащие объединяющими факторами и платформой общностной (само)идентификации. Современная военная история не ограничивается классической, восходящей еще к Клаузевицу, трактовкой войны как последовательности военных действий армий различных государств или же подготовки к ним. «Расширенная военная история» последних лет занимается наряду с чисто военными, политическими и дипломатическими аспектами войны изучением также ее социальных, культурных, бытовых, гендерных и ментальных сторон. Культурологический подход оказывается в современной историографии наиболее востребованным и при исследовании общественной мысли, поскольку предполагает обращение к самым различным аспектам культурной памяти общества, к тем сторонам общественной и духовной жизни, которые сохраняют актуальность на протяжении длительных отрезков времени. Идеологии и стереотипы как элементы коллективного сознания связываются с общественными структурами, перетекают в них, но и подвергаются обратному воздействию. Коллективная память общества превращается в фундамент для процессов восприятия на длительное время и ориентир для создания нового опыта. Обращение к ней становится ритуализированным процессом, медиальным событием, протекающим через определенные символы, речи, картины, ритуалы. Таким образом, объектом исследования для нас неизбежно станут не только непосредственные схемы идеологов «Великой Германии», но и их трактовка различными общественными слоями, прессой и другими социокультурными структурами. В настоящем исследовании рассматриваются истоки идеологии «Великой Германии», пути ее формирования и основные направления. В книге показана начальная цель идеологов – сформировать у немецкой нации представление о необходимости совместной работы и забвения местнических, социальных, классовых разногласий ради единства страны, ради повышения роли Германии в мировом экономическом, культурном и духовном пространстве. Эта мысль отнюдь не несла в себе эксплицитного агрессивного заряда, подразумевая лишь, что при неуклонном и успешном развитии, при достижении внутренней гармонии нации и государства Германия сможет повести за собой весь мир. Однако очевиден некоторый идеализм, присущий тем, кто стоял у ее истоков, несмотря на всю внешнюю прагматичность и часто конкретику их политических, дипломатических, экономических построений. Очевидна и пагубность самой идеи возвышения одной нации над всеми остальными, неизбежно обращающейся – как и случилось с последователями великогерманского экспансионизма в ХХ в. – в постулат о ее превосходстве над другими. Уяснение самих значений терминов «Великая Германия» и «экспансионизм», эволюция этих общественно-политических понятий и их изучение в научной литературе – важная исследовательская задача, служащая полезным и необходимым введением в означенную проблематику. Отдельной задачей является введение в научный оборот большого массива новых источников, до сих пор почти или полностью неизвестных научной общественности. Главное назначение собранного нами материала – внести терминологическую точность, осветить непростые вопросы источниковедения и историографии экспансионизма. У истоков концепции «Великой Германии» стояли влиятельные публицисты и политические писатели, так называемые «политические профессора», в какой-то мере также и журналисты, теологи, педагоги. При этом основное внимание в нашей работе уделяется способам и целям инструментализации идеи «Великой Германии» различными общественными группами и элитами. Малая изученность этой проблемы диктует необходимость исследования основных вех военной, политической, иногда научной биографий главных идеологов экспансионизма. Анализ их жизненного и карьерного пути

5

дает важный материал для понимания идейных настроений немецкого общества, позволяет определить степень их влияния на общественное сознание. Помимо отдельных лиц, в число важнейших практиков великогерманского экспансионизма следует также включать и государственные и общественные институты. В работе исследуется, какие из них играли при этом наибольшую роль, какие цели ими преследовались и каким образом они оказывали влияние на общественное мнение. Немаловажной задачей видится уяснение вопроса, как и в каких формах проявлялась идеология «Великой Германии», какие ее аспекты приобретают в позднейшей трактовке большее значение и какие отодвигаются на задний план; какие цели преследует нагнетание в коллективной памяти общества конкретных стереотипов и представлений. Проблематика работы связана с исследованием факторов, непосредственно влиявших на формирование идеологии и практики экспансионизма, с изучением роли государственных, военных, церковных деятелей и институтов в создании таких основополагающих для экспансионистской пропаганды понятий, как «народ» и «немецкий народ», «Германия» и «немецкая история», «власть» и «держава». Эти вопросы – стержень всех воззрений на назначение и будущее Германской империи, у которой «великое прошлое» и путь которой один – «к великому будущему». Одновременно анализ этих вопросов позволяет понять, почему вне немецкого общества экспансионизм воспринимался прежде всего – и даже исключительно – во внешнеполитическом аспекте. Внешнеполитические стереотипы великогерманского экспансионизма, роль экспансионистов в создании таких ключевых для немецкой пропаганды клише, как «русская опасность» и «Англия – главный враг», позволяют говорить о значимом влиянии идеологов этого направления общественной мысли на формирование представлений политической элиты и широких масс о назначении и будущем Германской империи, которая находится в «окружении», но путь которой – «путь к господству в мире». В самой Германии экспансионистские настроения уже в конце XIX в. перестали быть только лишь инструментом имперской пропаганды и фактором, который укреплял или, напротив, ослаблял позиции германской дипломатии. Примечательной особенностью германского экспансионизма было то, что претензии на политическое и военное первенство в Европе и в мире, в других странах выражавшееся чаще всего в неясной и неявной форме, в немецкой культурно-политической среде обрели устойчивую тенденцию к превращению в идеологию, эти претензии оправдывающую и направляющую. Более того, составной частью создававшихся идеологических конструкций стали элементы, внешне никак не связанные с мечтами о немецком господстве в мире. К началу Первой мировой войны процесс идеологической кристаллизации германского экспансионизма не был завершен, но общее направление этого процесса было очевидно и заключалось в переносе центра тяжести с вопросов внешнеполитических на формулирование задач национально-культурного строительства, на дело созидания истинно Великой Германии. Изучение этой, практически неисследованной, стороны германского экспансионизма является важной задачей настоящей работы, решение которой требует обращения к таким вопросам, как имперско-гражданское воспитание, деятельность национальных союзов, пропагандистская направленность учебных программ и университетских курсов. Именно здесь формулировались основные идеалы Единой и Великой Германии, именно здесь вырабатывались представления о первенствующей роли германства в мировой истории, о духовной экспансии «немецкой идеи». Изучение этих вопросов диктует необходимость воссоздать экспансионистское видение мира, что, в свою очередь, позволяет поставить проблему утопичности экспансионистского мировосприятия – ведь реальность превратила изящные рассуждения о патриотизме, воспитании молодежи, поиске национальной идеи в фундамент концепции мирового господства. Проблематика имперско-гражданского воспитания, рассматриваемая в четвертой главе книги, принципиально важна для идеологов и практиков «Великой Германии», она служит

6

для понимания социальных корней экспансионистского мировоззрения и механизма его функционирования в массовом сознании, в основных своих чертах – универсального в разных странах в новейшее время. Для экспансионистов рубежа веков на протяжении всего предвоенного периода важнейшим представлялся вопрос: что необходимо сделать для создания Великой Германии, сильной и процветающей? Ответом на этот вопрос была вся совокупность экспансионистских идей, где внешнеполитическая экспансия служила лишь основой для иной, высшей экспансии – идеологической, духовной. Историки, публицисты, военные, философы искали ответ на нерешенный вопрос: каковы всемирно-исторические задачи Германии? Что следует предпринять, чтобы Германия стала подлинно мировой державой? В монографии анализируются предлагавшиеся экспансионистами варианты грядущего возвышения Германии путем усиления ее идейной экспансии и расширения сфер влияния ее национального духа. Наконец, рассматривается конечная цель великогерманской национальной идеи – «полноправное участие немецкого духа в идущей перестройке мира» и превращение немцев в «мировой народ» – в исторической перспективе. Куда привела страну попытка по-новому осветить и обосновать место Германии и германства в меняющемся мире, поставить перед страной и народом ясную и великую цель, пробудить в немцах дух великого народа? И могла ли подобная попытка привести к иному результату, нежели трагический для Германии и всего мира исход первой половины ХХ в.? Вполне очевидно, что проблемы столетней давности – отсутствие базиса для подлинного национального единства, понимания своей роли в мире и видения своего пути, – усугубленные перипетиями XX в., вновь стоят перед Германией. И шире – изменение территориально-государственных границ в Европе поставило многие страны перед необходимостью формирования своей национальной идеи. На этом фоне германский экспансионизм, во многом стоявший у истоков катаклизмов XX в., является ярким историческим свидетельством того, как легко национальная идеология может принять форму экстремистского шовинизма. И хотя известно, что последующие поколения редко извлекают уроки из истории, возможно, восприятие во всей совокупности идеологии великогерманского экспансионизма позволит не просто правильно оценить его роль в истории немецкого народа, но и в целом осознать опасность любых идей о национальной исключительности.

Глава 1 О «Великой Германии» К вопросу о терминологии В европейском политическом лексиконе начала XX в. под экспансионизмом обычно понималось стремление государств к расширению сфер экономического и политического влияния, к территориальным захватам и мировому лидерству. Политические деятели и периодическая печать Англии, Германии и России обменивались взаимными упреками в экспансионизме и в проведении экспансионистской внешней политики. Общественное мнение европейских государств с интересом, тревогой и настороженностью следило за «мировой экспансией Британии на море и на суше», «французской колониальной экспансией» или «русской экспансией в Азии»1. Однако без преувеличения можно сказать, что особое внимание уделялось феномену 1 Wesseling H.L. Expansion and Reaction: Essays on European expansion and reaction in Asia and Africa. Leiden, 1978.

7

«германского экспансионизма», конкретные проявления которого в конце XIX – начале XX в. были очевидны в германской внешней и внутренней политике, экономике, торговле. Экспансионистскими устремлениями Германской империи объясняли ее военную и морскую программы, ее участие в гонке вооружений. Именно обращение к повседневным фактам германской политической жизни давало предвзятым и непредвзятым посторонним наблюдателям самые веские основания для вывода о том, что экспансионизм стал реальным фактором международных отношений. При этом термином «Великая Германия» оперировали все политические силы как внутри страны, так и в остальной Европе, вкладывая в него порой весьма различные значения. Сумма идеологических и пропагандистских схем идеологов и практиков «Великой Германии» в нашем понимании обозначается в литературе термином «германский экспансионизм». В книге германский экспансионизм будет рассмотрен как единое общественное течение на всем протяжении его истории и выделен из того сложного общественно-политического комплекса, который представляли из себя разнообразные и часто противоречивые идейные движения в Германии накануне, в годы Первой мировой войны и после нее. Принципиальное значение имеет, прежде всего, вычленение экспансионистской идеологии и наследия ее создателей из общего комплекса правоконсервативной, шовинистической и милитаристской пропаганды, типичной для Германии рубежа веков. Некоторые представители экспансионизма порой тяготели к левому и даже леворадикальному политическому крылу (Эрнст Ревентлов), многие обозначаются в литературе как «либеральные империалисты» (Пауль Рорбах), они могли быть профессорами и священниками, выступать с консервативных (Теодор Шиман) и христианско-социальных (Фридрих Науман) позиций и т. д. Но в любом случае их объединял общий идеал и схожее понимание путей его воплощения в жизнь – и именно это позволяет выделить экспансионизм в единое общественно-политическое течение: Великая Германия, великая прежде всего не в военном, политическом, территориальном или экономическом отношении, но главным образом – в духовном, культурном и моральном. Экспансионисты противопоставляли себя примитивной агрессивности Пангерманского, Флотского и других массовых политических союзов шовинистического толка, вели с ними непримиримую полемику, убеждая немцев в примате не силы, а духа. Даже пропагандируя создание «Срединной Европы», объединенной – естественно – под эгидой Германии, они настаивали на необходимости мирного процесса, основанного не на принуждении, а на внутренней убежденности в его целесообразности. В данном случае можно говорить о том, что экспансионизм опередил свое время – за привычной для предвоенного времени великогерманской терминологией стояли принципы, на которых во многом основывается современный Европейский союз. Идея «Великой Германии» – важнейшее явление истории немецкой общественно-политической мысли XIX–XX вв. Редкое идейное направление вызывало столь разноречивые суждения. Встречающиеся в научной – но также и в художественной – литературе взаимоисключающие оценки идеи «Великой Германии» – следствие не только сложности темы и различия идейно-политических позиций исследователей. В их основе лежит и неодинаковое толкование самих понятий «Великая Германия» или «великогерманский». Изменение значения этих терминов в разные периоды их бытования – увлекательная страница истории развития политического дискурса, прежде всего немецкоязычного региона Центральной Европы, впоследствии отразившегося и в других языках. В современном научном языке эти слова имеют как минимум три смысла. Изначальный, при этом наиболее расхожий и описанный в исторической литературе – «великогерманский путь», или «великогерманское решение Германского вопроса», – вариант объединения всех немецких государств и земель в единое государство с включением в него

8

немецкоязычных территорий Австрийской империи. Активно обсуждавшийся и в итоге отвергнутый Франкфуртским национальным собранием 1848 г. и снятый с политической повестки дня вплоть до 30-х годов XX в. «малогерманским» объединением 1871 г. 2 , он подразумевает, скорее, абстрактную теорию, более чем известную и имевшую немало сторонников, но в XIX в. никогда не выходившую за рамки во многом утопичных и несколько романтических построений национально-либеральной элиты3. Вторая трактовка – именно она укоренилась в публицистике и в массовом сознании – это получивший печальную известность «великогерманский шовинизм» нацистского периода. В политическом отношении аншлюс Австрии в 1938 г. и последовавшее переименование единого государства в Великую Германию (с 1943 г. официально – Великогерманская империя), казалось бы, воплотили в жизнь «великогерманское решение» 4. Однако из его начального понимания – либерального, антиавторитарного, федералистского – оно превратилось в фактически противоположное – тоталитарное и жестко централистское. В результате со второй половины ХХ в. термины «Великая Германия» и «великогерманский» полностью себя дискредитировали, воспринимаясь как насильственный политический концепт, навязываемый Германией ее ближним и дальним соседям с помощью оружия и ассоциируясь в первую очередь с Третьим рейхом. Настоящее исследование посвящено третьему основному пониманию термина «Великая Германия» – а именно идее, т. е. идеологии «Великой Германии» в той форме, в которой она была впервые четко сформулирована в конце XIX в., после чего легла в основу как внутренней политики германского государства на протяжении более полувека, так и внешнеполитических построений, приведших к обеим мировым войнам.

Эпоха и люди Хронологические рамки исследования определяются временем, когда экспансионизм сложился как достаточно стройная система воззрений, когда его идеи находили самый широкий отклик в немецком обществе. Нижняя граница отнесена к рубежу XIX–XX вв. Во многом это был переломный момент в истории Германии и всего мира, когда со всей очевидностью проявились тенденции империалистического развития. В пределах собственно истории германского экспансионизма к этому времени относится начало блестящей публицистической карьеры основных идеологов Великой Германии – П. Рорбаха и Э. Ревентлова, тогда начинается плодотворное сотрудничество университетского профессора истории Т. Шимана в периодической печати. Рубежной верхней гранью стали события лета 1914 г., когда мировая война, развязанная во многом благодаря усилиям идеологов и 2 А впоследствии прямо запрещенный Сен-Жерменским договором 1919 г. 3 Еще более утопичный и менее известный – «габсбургский великогерманский» вариант объединения, наиболее ярко проявившийся в неудачной попытке реформы Германского союза на Франкфуртском съезде князей в 1863 г., подразумевавшей создание федералистского государства под эгидой Австрии. 4 В данном случае точнее было бы говорить о Великонемецкой империи (Großdeutsches Reich), поскольку следующим этапом территориального расширения Гитлеру виделась именно Великогерманская империя (Großgermanisches Reich): «Итак, как из 1866 года (Австро-Прусская война за гегемонию в немецкоязычном центральноевропейском регионе. – К. Ц.) возникла империя Бисмарка, так из сегодняшнего дня (9 апреля 1940 г., день нападения Германии на Данию и Норвегию. – К. Ц.) возникнет Великогерманская империя» (Цит. по: Winkler H.A. Der lange Weg nach Westen. Deutsche Geschichte vom «Dritten Reich» bis zur Wiedervereinigung. München, 2000, S. 78; ср. также: Bohn R. Die deutsche Herrschaft in den «germanischen» Ländern 1940–1945. Stuttgart, 1997; Hildebrand K. Das vergangene Reich. Deutsche Außenpolitik von Bismarck bis Hitler 1871–1945. München, 2008.) Однако принятый в русскоязычном научном обороте исключительно «великогерманский» вариант и маргинальность в реальном политическом дискурсе идеи «Großgermanisches Reich» заставляет отказаться от подобной терминологической точности.

9

практиков экспансионизма, поставила перед ними новые пропагандистские задачи, уточнила и в значительной степени опровергла их прежние убеждения. Дальнейшая судьба германского экспансионизма, его идейная эволюция достойны быть предметом специального изучения. Общественно-политические реалии межвоенного периода рассматриваются нами в контексте континуитета идеологии экспансионизма, его эволюции в сторону примитивного реваншизма и частичного сближения с агрессивной пропагандой национал-социалистов, несмотря на то что личные убеждения отдельных представителей экспансионизма привели их в лагерь противников гитлеровского режима. Германский экспансионизм был многолик, его идейное развитие до августа 1914 г. хотя и привело к выработке целостной идеологии, но она, однако, не была и не могла быть выражена в виде программных политических документов. Если в предвоенные годы воздействие экспансионистских представлений на выработку и принятие ответственных политических решений неуклонно возрастало, как и росло влияние отдельных экспансионистов – достаточно указать на взаимоотношения Вильгельма II и Теодора Шимана, – то это обстоятельство никак не повлияло на неспособность ведущих экспансионистских публицистов отрешиться от привычной позы одиноких «властителей дум», от полемики и взаимного неприятия. В организационном отношении германский экспансионизм был слаб и аморфен, его представители никогда не стремились ни к созданию политической партии, ни к объединению своих единомышленников в рамках национального общественно-политического союза, как это сделали их идейные оппоненты, создавшие «Пангерманский союз». Однако организационное бессилие экспансионистов – и здесь нет никакого парадокса – во многом содействовало успехам экспансионистской пропаганды, которая была как бы лишена партийной ограниченности и обращалась ко всем слоям немецкого народа. При восприятии их проповеди на первый план выходили не такие факторы, как социально-классовые интересы и партийная дисциплина, но чувство гордости за свою принадлежность к великому немецкому народу и желание служить Великой Германии. И тем значительней – и в общественном сознании, и в политической жизни – казалась (и в действительности была) роль тех, кто своим пером, своей созданной годами репутацией умел вызывать подобные настроения, роль политических писателей и публицистов, идеологов германского экспансионизма. Обращаясь к истории событий, которые привели к мировой войне, исследователи неизменно отмечают тот разительный контраст, что существовал между всеобщей, казалось бы, уверенностью в разумности и безопасности предвоенного мира и жестокой реальностью. На рубеже XIX–XX вв. ничто, казалось, не мешало «здоровому прогрессу» передовых стран Европы и Северной Америки. Поступательное развитие экономики, подъем торговли и формирование мировой финансовой системы, невиданный размах технических изобретений – все это предвещало возникновение нового мира, освоенного от Северного до Южного полюса, мира гуманного и цивилизованного. Ведущие политики охотно говорили о единении народов, стремлении к миру, их высказывания часто были проникнуты духом «Великой иллюзии» Нормана Анжелла, модная книга которого обосновывала невыгодность и ненужность войны. Никто не подвергал сомнению слова будущего британского премьера Ллойд Джорджа: «Мир – единственная здоровая основа человеческого прогресса»5. Объективная картина мира была иной: тайная дипломатия завершала оформление военно-политических союзов, правительства и парламенты принимали бюджеты форсированного военного строительства. В действительности политические, экономические, военные противоречия между великими державами, внутренние национальные и социальные конфликты обострились настолько, что спустя полтора-два десятилетия они стали восприниматься «фатально неизбежными и неустранимыми никакими способами», кроме 5 Ллойд Джордж Д. Военные мемуары: в 6 т. М., 1934–1937. Т. 1–2. С. 38.

10

военных6. Спорность такого вывода очевидна. Бесспорно другое: как в создании атмосферы иллюзорного благодушия, так и в раздувании вражды между странами и народами немалую роль сыграла пропаганда ведущих империалистических государств. Умело и целенаправленно используемая правящими кругами, она способствовала подъему настроений милитаризма и национализма, служила решению вопросов как внешней, так и внутренней политики. Каковы были массовые настроения в Германии рубежа веков, на каком фундаменте вырастала пропагандистская военная риторика, каковы были цели германской политики в ходе Первой мировой войны и даже после нее – освещению некоторых аспектов этой комплексной научной проблемы на материале истории германского экспансионизма будет посвящено наше исследование. Идеологическая составляющая германского экспансионизма включала в себя речи и обращения Вильгельма II, высказывания высших лиц государственного аппарата, армии и флота, положения партийных программ, полемику в рейхстаге и ландтагах, огромный поток выступлений в прессе, труды ученых и публицистов, художественные – литературные, музыкальные, живописные – произведения. Однако среди тех, кто внес несомненный и крупный вклад в развитие экспансионистских идей, в разжигание антагонизма между народами, в формирование у немцев образа врага, угрожающего самому существованию Великой Германии, первыми по праву должны быть названы влиятельные публицисты и политические писатели Пауль Рорбах, Эрнст Ревентлов, Теодор Шиман, Отто Хётч, Фридрих Науман. Именно они были ведущими идеологами германского экспансионизма. К их суждениям, которые регулярно появлялись в немецкой периодической печати, прислушивались государственные деятели и политики, они имели устойчивый и широкий круг читателей и в значительной мере вели за собой общественное мнение. Представляется оправданным и научно значимым исследовать этапы становления и развития их мировоззрения, его сущностные характеристики, выявить те его составляющие, которые и дают основание рассматривать германский экспансионизм как особое направление общественно-политической мысли. Важной задачей монографии является не выделение особенностей воззрений Рорбаха, Ревентлова и других, но воссоздание достаточно целостной системы идей германских экспансионистов. Вместе с тем анализ специфики воззрений отдельных ведущих идеологов экспансионизма, учет различий в их общественной позиции позволяет понять генезис отдельных экспансионистских идей, выявить причины, которые препятствовали организационному объединению экспансионистов, обрекали их идеи на блестящий, но временный успех и конечную неудачу. Малая изученность германского экспансионизма, его идеологии диктует необходимость изучения основных вех научно-политических биографий Рорбаха, Ревентлова, Шимана и, в меньшей степени, Хётча и Наумана, что дает важный материал для понимания идейных настроений немецкого общества начала XX вв., для определения степени влияния экспансионистских идей на общественное сознание.

Научный аппарат Основная цель исследования – комплексный анализ германского экспансионизма, рассматриваемого как сложное переплетение внутри- и внешнеполитических факторов, идеологическое осмысление которых не только служило делу немецкого единства, как оно понималось в кайзеровской Германии, но в определенной степени сохраняло свое значение на протяжении всего XX в. Соответственно, на первый план выдвигается проблема отбора и 6 Слова немецкого политика и экономиста Карла Гельффериха, склонного к самооправданию и оправданию немецкой внешней политики. См.: Гельфферих К. Накануне мировой войны. М., 1924. С. 19.

11

классификации релевантных и репрезентативных источников, позволяющих осветить весь многогранный и многоуровневый комплекс нашей проблематики. В массиве источников по истории германского экспансионизма можно выделить три главные составляющие: работы идеологов и пропагандистов экспансионизма; немецкая периодическая печать предвоенного периода; документы правительственных учреждений и общественных организаций, занятых гражданским воспитанием населения. В совокупности это первоклассный материал, позволяющий исследовать генезис экспансионистских идей и процесс кристаллизации экспансионистской идеологии, детально проследить формы и методы экспансионистской пропаганды, проанализировать ее содержание, выявить роль отдельных представителей экспансионизма и определить степень их влияния на правящие круги и на общественное мнение Германии: – труды идеологов – Э. Ревентлова, П. Рорбаха, Т. Шимана, О. Хётча, А. Штёкера, Ф. Наумана. Каждый из них по праву может быть отнесен к числу ведущих идеологов экспансионизма, а первые двое – быть названы его основоположниками. Общий объем печатной продукции этих исключительно плодовитых авторов огромен. Несмотря на давние традиции библиографической эвристики в Германии, их научно-публицистическое наследие до конца еще не выявлено и не систематизировано, особенно в той части, что приходится на годы Первой мировой войны и связана с провинциальными периодическими изданиями 7 . Важнейшим источником является сочинение Э. Ревентлова «Германская внешняя политика. 1888–1914». В обширном наследии П. Рорбаха ведущее место занимают «Германия среди мировых народов», где разрабатывается механизм экспансионистской политики, и «Немецкая мысль в мире», целиком посвященная идейно-теоретическим аспектам экспансионизма, изложению общего взгляда на мир и на место в нем Германии; – периодическая печать: прежде всего комплект номеров газеты «Kreuzzeitung» за 1900–1916 гг., т. е. в период становления и оформления германского экспансионизма как идеологии; материалы умеренно-консервативных газет «Deutsche Tageszeitung», «Berliner Redaktion» и ряда других за 1911–1913 гг., публикации которых по актуальным внешнеполитическим проблемам свидетельствуют о сложившемся к началу войны единстве в кругах экспансионистов; – документы правительственных учреждений – материалы Политического архива МИД, в том числе секретного характера, содержание которых убедительно подтверждает тезис о глубоком влиянии идей экспансионизма и его конкретных идеологов на практическую имперскую политику, внутриминистерская переписка, которая позволяет твердо установить, что Шиман, Хётч, Рорбах не только получали конфиденциальную информацию МИД, но и прямо выполняли ответственные поручения, печатая статьи на указанные темы и в необходимом немецкой дипломатии духе. В материалах архива нами обнаружены и впервые введены в научный оборот проект создания Русско-германского общества, переписка 1911 г. по поводу предполагавшегося создания Бюро для поддержки германской экономики и культуры за границей, главная цель которого виделась в «национальной рекламе германства»; – педагогическая и воспитательная литература начала XX в. – журналы «Прошлое и настоящее» (с 1911 г.) и «Гражданин» (с 1910 г.), где печатались виднейшие немецкие педагоги и идеологи экспансионизма и где проповедовался тезис о необходимости всемерной и всепроникающей пропаганды Великой Германии среди всех слоев и категорий немецкого населения, с особым упором на воспитательную работу среди детей и подростков, студенчества, отдельно – женщин, а также верующих прихожан основных конфессий. Цели настоящего исследования диктовали необходимость обращения ко всем типам источников, которые, правда, привлекались с разной степенью полноты. Последнее 7 Перечень основных работ идеологов германского экспансионизма дан в разделе «Библиография». Там же приведены имеющиеся библиографические указатели, которые, особенно в отношении П. Рорбаха и О. Хётча, не отличаются полнотой.

12

обстоятельство объясняется исключительным богатством источниковой базы, что, помимо задач выявления и систематизации материала, делало актуальным разработку критериев его отбора. Основным источником работы стали труды видных публицистов, ученых и общественных деятелей начала XX в. – Эрнста Ревентлова, Пауля Рорбаха, Теодора Шимана, Отто Хётча, Адольфа Штёкера, Фридриха Наумана. Они раньше других попытались создать целостную систему воззрений из разновременных и разноплановых политических и социальных идей, которыми жило немецкое общество на рубеже XIX–XX вв. Главная задача, принципиально важная при современном состоянии разработанности и степени доступности источников, а также при их огромном общем объеме, – точный и строгий отбор важнейших работ названных авторов, работ, носивших программный характер и в наибольшей степени повлиявших на германское общественное мнение и на реальный ход политических событий. Критерии отбора выяснились по мере изучения жизненного пути этих «истинных немцев» с учетом современных откликов, а также оценок, высказанных в исследовательской литературе. Безусловное предпочтение было отдано трудам, написанным до начала Первой мировой войны. Более поздние, в том числе имеющие автобиографический и мемуарный характер, использовались в той мере, что была необходима для раскрытия темы германской экспансионистской идеологии и пропаганды накануне войны. Среди сочинений Э. Ревентлова особое место занимает работа «Германская внешняя политика. 1888–1913», первое издание которой вышло в Берлине в конце зимы – начале весны 1914 г. 8 Четырехсотстраничная книга имела исключительный успех. Ее второе издание последовало в 1915 г., третье – в 1916 г. К 1918 г. было уже одиннадцать (!) изданий. Первое и второе издания практически стереотипны, за исключением небольших добавлений во втором, хотя в предисловии к нему Ревентлов признавал, что «теперь многие вопросы разъяснились, многие пункты прошлого представляются совсем иначе» 9 . Третье было полностью переработано и существенно расширено. Четвертое «пересмотрено» в духе последних событий, так же как и одиннадцатое. Со второго издания изменилось название: «Германская внешняя политика. 1888–1914». Расширение хронологических рамок на один (но какой!) год позволило автору дать обобщающую картину целого периода истории дипломатических усилий кайзеровской Германии и поставить логическую точку в своей концепции. Любопытно, что текст первого издания был набран латинским шрифтом, а начиная со второго книга печаталась готическим, очевидно, по тем же причинам, по которым Петербург был переименован в Петроград, а Саксен-Кобург-Готская династия – в Виндзорскую. С началом войны дух патриотизма следовало поддерживать всеми способами. Издания книги после 1915 г. отразили изменения взглядов Ревентлова, часто разительные, но они во многом объяснялись переменами на фронте и в малой степени интересны для изучения его довоенной позиции. Первый вариант книги представлял собой исторический обзор событий внешней и отчасти внутренней политики с начала правления Вильгельма II. Ревентлов исследовал «генезис и развитие, становление и взаимосвязь причин и явлений запутанной политической сети»10. Книга выстроена по хронологическому принципу с четкой периодизацией. Всего Ревентлов называет четыре этапа развития событий. Первый – от начала изложения до 1894 г., конца канцлерства Каприви. Здесь прослежен путь Германии «от России к 8 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1913. Berlin, 1914. В дальнейшем ссылки даются на второе берлинское издание 1915 г., идентичное первому, за исключением названия и добавленной главы о событиях 1914 г.: Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915. 9 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915. S. VII. 10 Ibid. S. VI.

13

Великобритании», от стремления Бисмарка поддерживать хорошие отношения с восточным соседом до поворота Каприви в сторону Запада. Второй, самый продолжительный этап – 1895–1903 гг. – посвящен постоянному ухудшению отношений с Англией, созданию «антигерманской» Антанты, возникновению и развитию немецкой морской программы. Характеристика этого этапа – «усилия в сфере мировой политики без достаточных средств» 11 – отражает суть подхода Ревентлова. Третий этап – «накануне и после Альхесираса» – связан с правлением английского короля Эдуарда VII, врага Германии и организатора ее изоляции от остальной Европы. Наконец, последний, предвоенный этап определен словами «Балканы и Марокко как европейские камни преткновения» 12 и посвящен Боснийскому и Марокканским кризисам, Балканским войнам и, главное, усиливающейся гонке вооружений, нагнетанию напряженности в Европе к исходу 1913 г. Небольшое дополнение, данное во втором издании, повествует о «современном положении», о непосредственных поводах к мировой войне и первых военных победах германской армии. «Германская внешняя политика» – обстоятельное историческое исследование. Как считал сам Ревентлов, это была первая обобщающая работа по затронутой теме. Все другие или освещали только отдельные вопросы, или приводили мало подробностей и фактов, не выявляли причинно-следственных взаимосвязей. Но Ревентлов – не историк, он прежде всего – идеолог и публицист. Подчеркнутая беспристрастность, высокая эрудиция, завидная осведомленность означали заявку автора на внимание серьезного читателя и немимолетное признание. Но недавние события столь волновали Ревентлова, что вся книга буквально пронизана его политическим мировосприятием и представляет собой ярчайший документ экспансионистской публицистики. Ревентлов признавал, что считает необходимым «дать некоторый объем собственных мнений о прошлом и путях развития настоящего. Эти мнения должны встать на место абсолютно независимого беспристрастного исторического исследования, которое здесь не было возможно»13. Объяснение прошлого автор связывал с советами на будущее, он стремился не критиковать послебисмарковскую немецкую политику, но улучшить ее. Критика, однако, присутствует в каждом высказывании Ревентлова, критика отдельных дипломатов и в целом ошибок немецкой дипломатии. Откровенная полемичность делает эту работу вдвойне интересной: она не просто раскрывает суть воззрений автора, но показывает механизм их возникновения в острых спорах с единомышленниками. Германский экспансионизм предстает здесь и как личное дело Ревентлова, и как серьезное явление немецкой общественно-политической жизни. «Германская внешняя политика» – главный труд Ревентлова, где наиболее полно отразился весь комплекс его исторических и геополитических воззрений, да и сама незаурядная личность автора. Из других работ Ревентлова довоенного времени можно выделить публицистическую серию, разоблачавшую Англию как врага Германии 14, работы о германском военно-морском флоте, о финансах и внутренней политике, о Гаагской мирной конференции 15 . В аспекте идеологии экспансионизма эти работы как бы «поглощены» содержанием главной книги Ревентлова, но обращение к ним позволяет проследить ход его 11 Ibid. S. 66. 12 Ibid. S. 320. 13 Ibid. S. III. 14 Reventlow E. Die englische Seemacht. Halle, 1906; Idem. Englische Sorgen – Deutsche Gefahr. Berlin, 1907; Idem. England, der Feind. Stuttgart; Berlin, 1914. 15 Перечень работ дан в разделе «Библиография». История создания этих работ и их общественное звучание изложены во второй главе «Творцы немецкой национальной идеи…».

14

идейной эволюции. Работы военных и послевоенных лет нередко весьма значительны, но они отражают иные устремления автора, высказанные в иную эпоху. Для нашей темы наиболее интересно памфлетное «изложение английской политики с ее движущими силами, судьбами и действиями», написанное в 1915 г. и выдержавшее к 1940 г. восемнадцать изданий на пяти языках16. Анализ текста данного памфлета дает основание сделать вывод об определенной преемственности антибританской пропаганды, которая велась в Германии как в кайзеровское время, так и в межвоенный период. Биографическое значение имеет ранняя работа Ревентлова, показывающая его возможности как остроумного мастера сатиры, преимущественно политической17. В обширном наследии П. Рорбаха также особняком стоит одна книга – «Германия среди мировых народов», благодаря которой автор получил европейскую и даже мировую известность18. Ее первое издание вышло в 1903 г., до войны их последовало еще три. Работа над книгой велась постоянно, и от первоначального варианта в конце концов остались лишь название, хронологические и тематические рамки и, что принципиально важно, общая идейная концепция автора, неизменная суть его политической позиции. Книга явилась синтезом политических и исторических взглядов Рорбаха (впрочем, исторический подтекст присущ всем его сочинениям). Для данной работы использованы третье (1911 г.) и пятое (1921 г.) издания книги. Выбор был обусловлен прежде всего тем, что, отстоя на равном временном интервале от событий мировой войны и сохранив в неизменном виде основы политической концепции автора, издания служат прекрасным дополнением друг к другу, позволяя проводить сравнительно-сопоставительный анализ. Главным было, разумеется, довоенное издание, построенное по тематическому признаку и состоящее из восьми глав. Главы отчасти совпадают с разделами работы Ревентлова. Для книги Рорбаха характерно, что он склонен рассматривать ход германской и мировой истории новейшего времени не с геополитической (очень привычной для него в других работах), а с экономической точки зрения: «соответствуют ли политические интересы мирового масштаба той экономической роли в мире, которую играет Германия»19. Рорбах твердо уверен в экономической недостаточности немецких претензий, но вывод, который он делает, лежит не в плоскости отказа от экспансионизма, но в совершенствовании механизма экспансионистской политики. Отдельные главы, посвященные «мировым народам», размещены в книге в порядке их значимости для Рорбаха. Перечень сам по себе знаменателен: Россия, Англия, «латинские нации», взятые в совокупности (Франция, Италия, Испания – дипломатическим союзам и союзнической верности Рорбах явно не придавал серьезного значения), Австро-Венгрия, балканские государства и Османская империя, далее шли Америка, тихоокеанский регион и Дальний Восток (Япония, Китай). Последняя, важнейшая глава – «Пути и цели» – отведена представлениям Рорбаха о будущем Германии и о средствах достижения этого будущего. Издание 1921 г. заметно отличается от предыдущих. Сохранив общую структуру, Рорбах исключил два раздела: о заокеанских владениях Германии (в отличие от Ревентлова Рорбах не искал лавров историка международных отношений) и о будущем. Причина исчезновения последней главы вполне понятна, Рорбах удачно выразил ее двумя словами:

16 Reventlow E. Der Vampir des Festlandes. Berlin, 1915. 17 Reventlow E. Holder Friede, süße Eintracht. Eine politische Satire. Leipzig, 1906. 18 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. Berlin, 1903. В дальнейшем ссылки даются на третье берлинское издание 1911 г. и на пятое штутгартское 1921 г. Первые четыре цифры означают год издания. 19 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 14.

15

«ревизия мира»20. Говорить о будущем немецкого народа после Версальского мира Рорбах считал невозможным. Изменилась в 1921 г. и ранжировка государств: Россия отходит на второе место, Франция, Австрия, Италия удостаиваются отдельных глав, балканские сюжеты забываются. Последние главы – «Начало мировой войны» и «Германия в мировой войне» – написаны в чисто пропагандистской манере, проникнуты стремлением снять вопрос о немецкой ответственности за развязывание войны. Были ли пропагандистскими другие главы этой работы Рорбаха, другие его статьи и книги? Да, безусловно. Каждая его строка обращена к чувствам читателя, автор стремится к тому, чтобы его слова не анализировались, но принимались на веру. В 1921 г. Рорбах повторялся, он перестал быть сколько-нибудь оригинальным, но в расцвете своей славы он умел достичь многого, умел увлечь идеалом «Великой Германии». О нем можно сказать, что, будучи (по сути) типичным представителем экспансионистской идеологии, он (по форме) не был типичен, его пропаганда «германства» во всем мире была ярка, даже талантлива. Как идеолог он неоригинален, но никто – ни Ревентлов, ни Шиман – не умели так доходчиво объяснить свои идеи массовому читателю. Воздействие Рорбаха на общественное мнение было, без сомнения, очень серьезно. Свидетельство тому – другой важнейший труд Рорбаха «Немецкая мысль в мире», целиком посвященный идейно-теоретическим аспектам экспансионизма, изложению общего взгляда на мир и на место в нем Германии21. В этой книге, написанной в 1912 г., в пору творческого расцвета автора, его экспансионистское мировоззрение нашло наиболее полное выражение. Главная часть наследия Рорбаха – книги – создавалась им всю жизнь. Невозможно не только рассказать обо всех, но и просто их перечислить. Всего Рорбахом было написано около двух с половиной тысяч работ. Стоит упомянуть лишь наиболее важные темы, которые в них затрагиваются: геополитика, создание колониальных империй и реалии германских колоний, германская культура и христианство 22 ; всемирная история 23 , география и путевые впечатления24, политическое воспитание немецкого общества25. Он охотно рассуждал об исторической миссии немецкого народа и германской культуры, о немецких ценностях подлинного христианства. Рассматриваемые в данном аспекте работы Рорбаха свидетельствуют о глубинной неизменности его взглядов, которые могут быть охарактеризованы как «этический империализм» (определение В. Могка) 26 и которые не зависели от «ревизии мира». В связи с этим заслуживает упоминания итоговая 20 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 5. 21 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke in der Welt. Düsseldorf; Leipzig, 1912. 22 Rohrbach P. Deutsche Kolonialwirtschaft. Berlin, 1907; Idem. Die Kolonie. Frankfurt / M., 1907; Idem. Persien und die deutschen Interessen. Berlin, 1901; Idem. Deutsch-chinesische Studien. Berlin, 1909; Idem. Unsere koloniale Zukunftsarbeit. Stuttgart, 1915; Idem. Deutschtum in Not! Berlin; Leipzig, 1926; Idem. Weltkunde für Deutsche. Konigstein-im-Taunus; Leipzig, 1925; Idem. Deutsches Leben. Wurzeln und Wandlungen. Wiesbaden, 1948. 23 Rohrbach P. Die Geschichte der Menscheit. Leipzig, 1914; Idem. Aufgang der Menschheit. Stuttgart, 1953. 24 Rohrbach P. Palestine und Transjordania. L., 1925; Idem. Erwachendes Asien. München, 1932; Idem. Balkan – Turkei. Eine Schicksalszone Europas. Hamburg, 1940. 25 Rohrbach P. Zum Weltvolk hindurch! Stuttgart, 1914; Idem. Die alldeutsche Gefahr. Berlin, 1918; Idem. Politische Erziehung. Stuttgart, 1919. 26 Mogk W. Paul Rohrbach und das «Größere Deutschland». Ethischer Imperialismus im Wilhelminischen Zeitalter. München, 1972.

16

пятисотстраничная книга Рорбаха «За подписью дьявола», изданная уже совсем немолодым автором в Гамбурге в 1953 г.27 Здесь автобиографический материал перемешан с историко-политическими размышлениями, с анализом международных отношений XX в. Величайшая трагедия мировой истории, по Рорбаху, – Версальский мир. Не мировая война, начатая Германией в 1914 г., не усилия по ее развязыванию, к которым был причастен автор, не апокалипсис Второй мировой войны, но унижение, испытанное немцами после Версаля. Можно констатировать, что ни возраст, ни сменявшие друг друга «ревизии мира» не изменили сути воззрений Рорбаха, не придали его взглядам необходимую критическую остроту. Последняя глава данной работы, которая как бы подводит итог более чем полувековой публицистической деятельности Рорбаха, отразила реалии разделенной Германии, Германии после 1945 г. Основной интерес книги – в подтверждении безусловной цельности мировосприятия Рорбаха: всегда и неизменно он верит в Великую Германию. К концу жизни он более европеец и менее немец, чем прежде, и убежден, что сильная Германия, Великая Германия необходима Европе; в то время как главная мысль его более ранних работ – книг, статей, даже заметок о путешествиях: Великая Германия необходима немцам. Согласно позднему Рорбаху, Великая Германия необходима Европе для того, чтобы успешно противостоять «русской опасности». В сущности, ему безразлично, исходит ли опасность от царя или от Сталина. Главное – уверенность в наличии такой опасности. Работы о России, о российско-немецких отношениях и о связанной с ними проблеме Прибалтики составляют важную часть наследия Рорбаха28. В этих работах, как ранних (о финансовой системе С.Ю. Витте, написанной в 1902 г.), так и поздних, Рорбах хочет выглядеть глубоким знатоком (каковым он в действительности не был), не скрывает, будучи по происхождению остзейским немцем, своего чисто личного восприятия проблемы, своей почти патологической ненависти к России, сначала к православно-автократической (что для монархиста и протестанта Рорбаха неприемлемо), а затем к атеистической и большевистской. «Русская тема» проходит так или иначе через все творчество Рорбаха, составляя, по нашему мнению, одну из самых неприглядных его сторон. В целом работы Рорбаха, по сравнению с произведениями Ревентлова и Шимана, несомненно менее «научны». Меньше внимания уделяется фактам, их критической проверке, хронология приносится в жертву произвольной нити рассуждений, охотно цитируются чужие мнения, разного рода документы, почти всегда без точных ссылок, а часто – без указания авторства. Рорбах охотно играет роль ученого-дилетанта, он как бы выше прославленной «германской учености». Очевидно, однако, что делается это вполне осознанно, чтобы не обременять среднего читателя излишней информацией, не отпугивать его, как то делали Ревентлов и отчасти Шиман, избыточной эрудицией. Так ли важно, что Рорбах не знал подробностей биографии русского генерала Гурко? 29 Ведь и Ревентлов, держа в руках первоисточник, упорно путал дату Гулльского инцидента30. Имело значение в конечном счете одно – умение увидеть цель, «Великую Германию», и вести читателя к ее достижению. Ни фактические ошибки, ни политическая ответственность перед немецким народом не играли для авторов никакой роли. 27 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. Zwei Menschenalter erlebter Weltgeschichte. Hamburg, 1953. 28 Rohrbach P. Das Finanzsystem Witte. Berlin, 1902; Idem. Was will Russland? Berlin, 1914; Idem. Russland und wir. Stuttgart, 1915; Idem. Das Baltenbuch, die baltischen Provinzen und ihre deutsche Kultur. Dachau, 1916; Idem. Der Kampf um Livland. Berlin, 1917. 29 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 5. 30 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 237.

17

Сказанное прямо относится и к публицистике Т. Шимана, знаменитого своими историческими исследованиями, специальный анализ которых остается за рамками данной работы. Главным источником для понимания его острозлободневной публицистики является многотомное издание «Германия и большая политика» 31 . Начиная с 1901 г. и вплоть до 1914 г. Шиман ежегодно выпускал по тому (всего их было четырнадцать), где собирал статьи, еженедельно печатавшиеся в течение года в «Neue Preußische (Kreuz-)Zeitung». Выходившие в рубрике «Внешняя политика недели» статьи представляли собой обзор важнейших событий международной жизни, снабженный живым и в высшей степени тенденциозным комментарием Шимана. При перепечатке автор не вносил никаких исправлений, размещал статьи в хронологическом порядке и писал небольшое предисловие к каждому тому, где главным образом выражал уверенность в правильности своих наблюдений. Материалы этого издания – ценнейший источник, тем более важный, что целостное изучение германской периодики, в которой, строго говоря, и блистали имена Шимана, Ревентлова, Рорбаха и Хётча, под углом зрения истории германского экспансионизма – дело будущего. «Германия и большая политика» – важное свидетельство не только огромной работоспособности Шимана, но и его влияния, его популярности среди немецких читателей кайзеровской Германии. Систематическое многолетнее переиздание газетных статей в виде книг – явление исключительно редкое. Сейчас статьи Шимана – трудное чтение, где немало фактических неточностей (что, конечно, легко объяснимо), где редко встречается прогноз, которому суждено было сбыться и где наиболее интересны личность и мысли автора, убежденного приверженца идеи «Великой Германии», непреклонного борца с ее врагами, злейший из которых – Россия. Статьи в «Kreuzzeitung» были наиболее важной частью публицистической деятельности Шимана, именно в них – квинтэссенция «шиманизма», который остался крайним выражением внешнеполитической доктрины германского экспансионизма. Материал, представленный в книге «Германия и большая политика», столь многоаспектен, что требовал строго отбора по основным направлениям данной работы, связанным с Англией и Россией. Особенно широко были использованы последние тома, наиболее приближенные к мировой войне, и прежде всего завершающий том, вышедший в 1915 г. с особым заголовком – «Последний этап на пути к мировой войне». Другая часть публицистического наследия Шимана (статьи, напечатанные в разных повременных, преимущественно провинциальных изданиях в 1890-1910-е годы) интересна для уяснения эволюции его общественно-политических взглядов и служила преимущественно для изучения его жизненного пути. Несомненную важность представляют исторические исследования Шимана, посвященные России32. Среди немногих, специально писавших о России и русской истории иностранных авторов Шиман выделяется добротной научной подготовкой, знанием источников. Но поражает не эта сторона его «русских работ», а их политическая заостренность, прямая тенденциозность. Россия – варварская страна, идущая к потрясениям, враждебная культуре и прогрессу, готовая принести западную (немецкую) цивилизацию в жертву своей дикости. Россия, по Шиману, – всегда агрессор, всегда сохраняется «русская опасность». Шиман – почтенный профессор русской истории неизменно тушевался перед 31 Schiemann T. Deutschland und die große Politik anno 1901–1914. Bd. 1–14. Berlin, 1902–1915. В дальнейшем ссылки даются с указанием года издания и страницы. 32 Schiemann T. Die Ermordung Pauls und die Thronbesteigung Nikolaus I. Berlin, 1902; Idem. Kaiser Alexander I. und die Ergebnisse seiner Lebensarbeit. Berlin, 1904; Idem. Vom Tode Alexander I. bis zur Juli-Revolution. Berlin, 1908; Idem. Kaiser Nikolaus im Kampf mit Polen und im Gegensatz zu Frankreich und England 1830–1840. Berlin, 1913; Idem. Kaiser Nikolaus vom Höhepunkt seiner Macht bis zum Zusammenbruch im Krimkriege 1840–1855. Berlin; Leipzig, 1919.

18

Шиманом-публицистом, обличителем «русского империализма» и доверенным собеседником Вильгельма II33. Из работ О. Хётча, ученика и оппонента Т. Шимана, следует прежде всего выделить те, что посвящены России. Знаток и исследователь новой и новейшей русской истории Хётч с 1900 г. публиковал в специальных и массовых повременных изданиях статьи о традициях конституционализма в России, о панславизме, о русской колониальной политике в Средней Азии, выступал как биограф Екатерины II 34 . Своеобразным обобщением исторических наблюдений, свидетельством его действительно глубокого знания современной России стала книга, изданная в канун мировой войны35. Политическое состояние восточного соседа, его экономическое и социальное развитие интересовали Хётча прежде всего в плане возможностей, которые открывались перед германскими экспансионистами. Хётч – убежденный и последовательный экспансионист, отлично осведомленный о слабости царской России. Ему глубоко чужда российская действительность – пренебрежение правом, насилие «сверху» и «снизу», идущее из прошлого стремление к захватам. Как и многие его немецкие современники, Хётч предвидел неизбежность русской революции, однако в отличие от большинства он, ясно отвергая для Германии возможность повторения «русского пути», всегда – неизменно и настойчиво – призывал к сотрудничеству с Россией независимо от ее внутреннего состояния и формы правления 36 . Работы Хётча – необходимый и возможный корректив русофобским высказываниям Шимана и Рорбаха. Другая сторона публицистики Хётча – пропаганда идей национального величия, утверждения германства в мире, необходимости имперско-гражданского воспитания 37 . Здесь он может служить как бы эталоном усредненного выразителя идей германского экспансионизма, его работы лишены энтузиазма Рорбаха, осведомленности Шимана, высокомерной отстраненности Ревентлова. В целом его статьи, проникнутые духом великодержавности и национализма, как бы концентрируют предвоенные представления 33 Интересным свидетельством пренебрежения известными фактами в угоду предвзятой антирусской концепции служит работа «Russische Köpfe» (Berlin, 1916). Шиман не отказался от второго издания в трудный для Германии 1919 год, хотя сведения, им приводимые, безнадежно устарели. Главное для него – выразить презрение к России и русским. 34 Hoetzsch O. Die historischen Grundlagen eines konstitutionellen Lebens in Rußland. Umrisse und Grundlinien // Hoetzsch O. Beiträge zur russischen Geschichte. Teodor Schieman zum 60. Geburstag von Freunden und Schülern. Berlin, 1907; Idem. Catharine II // The Cambridge Modern History. Bd. 6. Cambridge, 1909. S. 657–701; Idem. Russisch-Turkestan und die Tendenzen der heutigen russischen Kolonialpolitik // Jahrbuch für Gesetzgebung. Verwaltung und Volkswirtschaft im Deutschen Reich. 37 (1913). H. 2–3. S. 371–409. Материалы последней статьи легли в основу посмертно изданного исследования О. Хётча «Rußland in Asien. Geschichte einer Expansion» (Stuttgart, 1966). 35 Hoetzsch O. Rußland. Eine Einführung auf Grund seiner Geschichte von 1904 bis 1912. Berlin, 1913. Пользовавшаяся очень большим успехом книга была переиздана в 1915 и 1916 гг.; новое, переработанное издание вышло в революционном для России 1917 году. 36 После смерти Хётча (он умер в 1946 г.) были изданы «Основные черты истории России» – измененный им в последний год жизни вариант книги 1913 г., где к отчетливо выраженному дружескому отношению к России была добавлена марксистская фразеология, что, конечно, не дает оснований считать позднего Хётча марксистом. См.: Hoetzsch O. Grundzüge der Geschichte Rußlands. Stuttgart, 1949. 37 Hoetzsch O. Nationale Parteien und nationale Jugend // Akademische Blätter. 17 (1902/1903). S. 104–107; Idem. Übersicht. Schulverein und Kolonialgesellschaft // Ibid. 18 (1903/1904). S. 93–94; Idem. Unsere Arbeit nach außen und innen // Ibid. 19 (1904/1905). S. 33–37; Idem. Das Deutschtum im Ausland // Deutsche Monatsschrift für das gesamte Leben der Gegenwart. 5 (1903/1904). S. 945–955; 6 (1904). S. 465–471, 953–957; Idem. Nochmals zur Ansiedlungsfrage in den Ostmarken // Ibid. 11 (1906/1907). S. 431–432.

19

экспансионистов об имперском величии и мировой роли Германии. Особо следует отметить его статьи, где Хётч как бы перекликается с Ф. Науманом, когда затрагивает проблему «Срединной Европы» и пишет о генезисе этой идеи38. Среди работ самого Ф. Наумана для нашей темы важны статьи о мировой политике и «Срединной Европе». Особенностью Наумана было стремление одновременно касаться различных вопросов – либерализма, социальных реформ, внутренней политики с точки зрения внешнеполитического положения Германии и поиска ее места в мире. Программный характер имела статья о мировой политике и либерализме, опубликованная в 1912 г. в либеральной штутгартской газете «Neues Tagblatt»39, и доклад «Мировой рынок и мировая политика», изданный им в сборнике «Политика современности»40. Работы о «Срединной Европе» и национальном немецком воспитании были собраны автором в 1903 г. в сборнике, несколько раз переиздававшемся41. Наконец, важнейший труд – «Срединная Европа», вышедший в 1915 г., следует рассматривать как итог многолетних размышлений, как законченное выражение континентального, европоцентристского направления экспансионистской идеологии42. Для понимания истоков экспансионизма и в особенности генезиса идеи о «единстве всех немцев» важны труды А. Штёкера, который во многом был предшественником главных идеологов экспансионизма. На его работы ссылались и Рорбах, и Шиман, и Ревентлов. Квинтэссенцией взглядов Штёкера на назначение государства в деле народного воспитания можно считать автобиографически-назидательную «Мою борьбу за существование» и афоризмы, озаглавленные «Народ и государство»43. Среди многочисленных работ других представителей зрелого экспансионизма отметим книгу Эрнста Йека «Германия на Востоке после Балканской войны», которая, будучи издана в последний мирный год, откровенно раскрывает мечты германских экспансионистов, для которых Восточная Европа – поле не только культурной экспансии, но и объект аннексионистских замыслов44. Материалы немецкой периодической печати использовались нами в работе как органическое дополнение к публицистике ведущих идеологов экспансионизма. Прежде всего был изучен комплект номеров «Kreuzzeitung» за 1900–1916 гг., т. е. за время, когда в газете 38 Hoetzsch O. Friedrich List // Alldeutsche Blätter. 11 (1901). S. 202–204, 214–217; Idem. Paul Lagarde // Ibid. 12 (1902). S. 57–59, 66–67; Idem. Der englische und deutsche Imperialismus // Ibid. 13 (1903). S. 107–110, 123–125. 39 Naumann F. Weltpolitik und Liberalismus // Neues Tagblatt. Stuttgart, 15.9.1912. 40 Naumann F. Weltmarkt und Weltmacht // Naumann F. Die Politik der Gegenwart. Wissenschaftliche Vorträge. Berlin, 1905. S. 12–23. 41 Naumann F. Naumann-Buch. Eine Auswahl klassischer Stücke aus Friedrich Naumanns Schriften. Göttingen, 1903; 3. Aufl. Göttingen, 1904. 42 Naumann F. Mitteleuropa. Berlin, 1915. В русскоязычной историографической традиции термин «Срединная Европа» закреплен прежде всего именно за концепцией Фридриха Наумана и его последователей; он и используется в нашем исследовании в качестве перевода для немецкого Mitteleuropa в отличие от более нейтрального термина «Центральная Европа», обычно употребляющегося в других контекстах. См. также: Naumann F. Deutschland und Oesterreich. Berlin, 1900; Idem. Die Not der Deutschen in Österreich. Budweis, 1909; Idem. Bulgarien und Mitteleuropa. Berlin, 1916. 43 Stoecker A. O Land, höre des Herrn Wort! Berlin, 1892; Idem. Reden und Aufsätze, Leipzig, 1913. Последнее, посмертное издание широко использовалось экспансионистской пропагандой в предвоенные месяцы. 44 Jäckh E. Deutschland im Orient nach dem Balkankrieg. München, 1913.

20

постоянно (до осени 1914 г.) сотрудничал Шиман, которого в роли ведущего политического обозревателя сменил Хётч. Полный комплект «Kreuzzeitung» – библиографическая редкость. В настоящей работе были использованы номера, хранящиеся в Политическом архиве Министерства иностранных дел Германии (Бонн) 45 . Содержание газеты, разумеется, выходит далеко за рамки экспансионистской пропаганды, но ее общая консервативно-монархическая тональность, равно как и стремление обращаться ко «всем немцам», показательны. В том же архиве нами были изучены тематические подборки умеренно-консервативных газет «Deutsche Tageszeitung» и «Berliner Redaktion» за 1911–1913 гг., материалы которых по актуальным внешнеполитическим проблемам свидетельствуют о сложившемся к началу войны единстве в кругах экспансионистов. В Государственном архиве земли Баден-Вюртемберг собраны комплекты газет, изученных в основном за период 1909–1913 гг. Для нашего исследования были привлечены консервативные «Frankfurter Zeitung» и «Schwäbischer Merkur», либеральная «Der Tag», леволиберальная «Berliner Tageblatt» и социал-демократическая «Schwäbische Tagwacht», а также городские «Stuttgarter Neues Tagblatt», «Ulmer Tagblatt». Там же находятся «Akademische Blätter» за 1890–1919 гг., интересные тем, что ими руководил и в них активно печатался Хётч46. В газетах поднимаются почти все вопросы внешней и внутренней политики – отношение к проблемам внешней политики, деятельность массовых союзов, имперско-гражданское воспитание. Интереснейший раздел многих газет – письма читателей, которые заслуживают специального источниковедческого исследования. Региональный характер отдельных изданий дает ценную возможность составления целостной картины имперской политики и духовной жизни кайзеровской Германии. В Политическом архиве МИД хранится дипломатическая переписка и министерское делопроизводство. В рамках данного исследования нами были выборочно просмотрены архивные материалы, относящиеся к общим вопросам – имперской внешней политике и отношениям с Россией за 1908–1914 гг. Несомненный интерес представляют памятные записки, в том числе секретного характера, аналитические обзоры для внутреннего пользования по военным, морским, издательским, финансовым проблемам. Авторство записок и обзоров установить невозможно (все они без подписи), но их содержание убедительно подтверждает тезис о глубоком влиянии идей экспансионизма и его конкретных идеологов на практическую имперскую политику. Записки содержат ссылки на статьи Шимана, Рорбаха, Ревентлова. Огромный интерес представляет внутриминистерская переписка, которая позволяет твердо установить, что Шиман, Хётч, Рорбах не только получали конфиденциальную информацию МИД, но и прямо выполняли ответственные поручения, печатая статьи на указанные темы и в необходимом немецкой дипломатии духе. В материалах архива нами обнаружены и впервые введены в научный оборот проект создания Русско-германского общества, представленный в Министерство Хётчем, переписка 1911 г. по поводу предполагавшегося создания Бюро для поддержки германской экономики и культуры за границей. Главную цель этого Бюро ответственный чиновник МИД видел, строго по Рорбаху, в «национальной рекламе германства» 47 . Материалы по Прибалтике 45 Politisches Archiv des Auswärtigen Amtes (PA AA). 46 Подробные характеристики этих газет см.: Noelle-Neumann E., Schulz W., Wilke J. (Hg.). Publizistik. Massenkommunikation. Das Fischer Lexikon. Frankfurt / M., 1994; Dovifat E. (Hg.). Handbuch der Publizistik. Bd. 1–3. Berlin, 1968–1969. 47 PA AA, Deutschland. № 126b geh. Bd. 1, 5.

21

(остзейские губернии), по немецкой колонизации на Востоке, в Африке, Южной Америке служат важным источником для выяснения того, насколько влиятельны были идеологи экспансионизма, в какой мере они воздействовали на общественное мнение и насколько к ним прислушивалось руководство МИД. Материалы правительственных учреждений, связанных с распространением экспансионистских идей в немецком обществе, хранятся в Вюртембергском архиве. По своему происхождению они разделяются на документы бывшего Военного архива, Государственного министерства и Министерства культуры королевства Вюртемберг, а также личный архив К. Хаусмана48. Вюртембергский Военный архив, где отложились текущие материалы Военного министерства, содержит интересные сведения (в работе использованы данные 1909–1914 гг.), которые служат, во-первых, дополнением к проблематике Политического архива МИД. Колониальная экспансия, наличие внешней военной угрозы со стороны Франции и России, готовность немецкого народа к войне, обзоры военно-политического положения в европейских странах и их отношение к Германии – все это напрямую связано с внешнеполитическим комплексом идей экспансионистов. Во-вторых, принципиальную важность имеют архивные дела об организации различных военных, общественных, спортивных праздников, военно-патриотических юбилеев, о сооружении памятников и мемориалов. Военное ведомство оценивало настроения в армии и обществе, регулировало – вопреки законам о печати – правила поведения прессы по отношению к армии. При оценке конкретных политических и общественных явлений военные чиновники нередко опирались, вплоть до прямых ссылок, на экспансионистскую публицистику. В данном контексте исключительно ценны служебные записки о необходимости внутренней и заграничной имперско-патриотической пропаганды, об историческом значении войн в их связи с современностью, о воспитании молодежи в гражданском и патриотическом духе. Материалы Государственного министерства и Министерства культуры полезны для понимания истории борьбы последователей экспансионизма за имперско-гражданское воспитание и образование, они показывают гражданское образование в действии – в школах, университетах, на уровне общественных союзов и организаций. Министерские указания по изданию школьных учебников, контроль за политической благонадежностью учителей, официальные бумаги о желательной трактовке политических событий – источники ценные и незаменимые. К ним примыкают школьные законы и указы за различные годы, уставы объединений и союзов, учебные программы (например, дрезденской гимназии за 1893–1904 гг.), которые позволяют проследить эволюцию экспансионистских идей гражданского воспитания, их восприятие педагогами и учениками, их воплощение в жизнь. В архиве Конрада Хаусмана, политика, издателя, публициста, в 1919 г. – вице-президента Веймарского национального собрания (от Немецкой демократической партии) содержится материал, связанный с кругом общения видных экспансионистов и, в частности, уникальные документы о Союзе интернационального взаимопонимания, в который входили Ф. Науман, Й. Халлер, К. Лампрехт, Э. Трёльч, М. Вебер и который, вопреки названию, репродуцировал экспансионистские идеи. Отдельный комплекс источников составляет педагогическая и воспитательная литература начала XX в. Выдающуюся роль в распространении экспансионистских идей играли два периодических издания – журналы «Прошлое и настоящее» (выходил с 1911 г.) и «Гражданин» (с 1910 г.), где последовательно проводилась политика имперско-гражданского воспитания, где печатались виднейшие немецкие педагоги и – не раз – Науман, Рорбах. Методическая, пропагандистская и учебная литература подробно рассматривается в тексте работы49. Особо следует отметить труды К. Бидермана, А. Мессера, Т. Франке, внесших 48 Hauptstaatsarchiv Baden-Württemberg (Stuttgart). Далее – HStA. 49 Перечень основных учебно-педагогических и воспитательных работ дан в разделе Библиография.

22

огромный вклад в создание общегерманской системы гражданского воспитания; из авторов учебников – Людвига Хана, чья «Отечественная история» к 1899 г. насчитывала 50 изданий. Вспомогательное значение для нашей темы имела мемуарная литература, свидетельства которой привлекались в небольшом объеме. Кроме известных мемуаров А. Тирпица, Б. Бюлова, Т. Бетман-Гольвега, К. Гельффериха, Макса Баденского, была использована автобиографическая книга сестры Э. Ревентлова, знаменитой в истории европейской культуры Франциски цу Ревентлов. В своеобразной форме она рассказала об обстановке, которая сформировала ее брата, раскрыла характер интеллектуальных влияний, им испытанных50.

История вопроса Данная работа является первой в историографии попыткой рассмотреть германский экспансионизм как единое общественное течение на всем протяжении его истории. Необходимо констатировать практическое отсутствие специальных работ по проблематике собственно великогерманской идеологии рубежа XIX–XX вв., при этом ее неразработанность сочетается с наличием большого объема смежных исследований. Взаимоотношения Германии с соседями и ведущими державами, история подготовки к мировой войне, шовинистические организации и прямая военная пропаганда проанализированы достаточно подробно; в то время как такие важные для данной темы сюжеты, как система имперско-гражданского воспитания в высшей и средней школе, связь государственного аппарата с пропагандистским, идеология немецкого консерватизма, освещены явно недостаточно. Истоки идеи «Срединной Европы», восходящие к началу XIX в., разрабатывались немецкой и французской историографией, однако ее трансформация к концу века и переосмысление для нужд идеологии «Великой Германии» почти не рассматривались. Слабо изучена как в теоретическом плане, так и в конкретных проявлениях тема политической агитации и пропаганды в кайзеровское время. Также практически не стала предметом специального рассмотрения деятельность основных идеологов экспансионизма – известных публицистов П. Рорбаха, Т. Шимана, Э. Ревентлова. Исследования, посвященные наследию других экспансионистов (Ф. Науман, О. Хётч, А. Штёкер), отличают внимание к отдельным историческим деталям и анализ их специфических взглядов лишь на некоторые конкретные проблемы. В целом налицо отсутствие картины идейной целостности данного течения общественной мысли и государственной практики в историографии. Отсутствие работ, посвященных комплексному анализу германского экспансионизма, заставляет исследователя обращаться к сочинениям, косвенно затрагивающим эти вопросы. Здесь можно выделить несколько проблемно-тематических комплексов. Прежде всего, работы, посвященные отдельным представителям экспансионизма; затем – германскому предвоенному империализму и колониальным вопросам; гонке вооружений и строительству флота; периодической печати; немецкой консервативной мысли. Степень изученности проблем, связанных с историей понятия «Великая Германия», со взлетом немецкой национальной идеи, различна. Так, русский и, во взаимосвязи с ним, прибалтийский вопросы исследованы подробно и обстоятельно. В последние годы, в связи с юбилеем начала Первой мировой войны, интерес исследователей вызывает изучение славяно-германских отношений, взаимных национальных и исторических стереотипов, а также германского «Дранг нах остен» и реакции на него славянской политической мысли. Деятельность известных публицистов – представителей экспансионизма, несмотря на исключительно широкий круг источников, практически не становилась предметом

50 Reventlow F. Ellen Olestjerne. München, 1925.

23

серьезного изучения. Творческое наследие большинства авторов столь богато и разнопланово, что создает немалые трудности для исследователя, будь то историк общественной мысли, культуры или внешней политики. Один из немногих авторов, писавших по данной проблематике, А. Рост утверждал, что работа историка превращается в сизифов труд из-за необходимости обрабатывать «хаотическое нагромождение первоисточников и не ограничиваться классическим полем политической истории, но и заниматься психологией, социологией и еще слишком многим» 51 . По мнению другого исследователя, Х. Боога, «монографии отсутствуют из-за переизбытка материала и недостатка времени или являются по тем же причинам слишком специальными и излагают только один или несколько из долженствующих быть рассмотренными аспектов»52. Именно Х. Боог является автором единственной работы, посвященной Э. Ревентлову. Защищенная как диссертация в 1965 г. в Гейдельберге, она была задумана как «начало большого духовно- и социально-исторического исследования о графе Эрнсте цу Ревентлове»53. Боог представил даже план этого «большого исследования», которое, по всей видимости, осталось ненаписанным (по крайней мере, неизданным). Та часть работы, что была напечатана и доступна читателю, содержит краткий очерк рода цу Ревентлова и изложение начальной стадии его жизненного пути, доведенное до «вступления Ревентлова в политическую жизнь»54. Основное внимание уделяется духовному развитию Ревентлова, его ранним религиозно-философским взглядам и становлению, как считает Боог, его «культурно-пессимистического антиинтеллектуализма» 55 . Вопросы, собственно представляющие интерес для настоящего исследования, остались за хронологическими и тематическими рамками книги Боога. Определенное значение для понимания идейно-культурной позиции Э. Ревентлова, а также общей духовной атмосферы тех кругов, где рождались новые веяния и идеи, имеют материалы, посвященные его сестре Франциске, чье имя неразрывно связано с существованием и устремлениями Швабинга – знаменитого мюнхенского центра интеллектуальной оппозиции культурно-политическим порядкам кайзеровской Германии. Дух Швабинга, пусть косвенно, но влиявший на Ревентлова, активно критиковавшего общество и эпоху, в которую он жил, в последнее время плодотворно исследовался Р. Фабером и Б. Кубичек 56 . В их работах содержатся отдельные биографические детали, полезные для изучения жизненного пути Ревентлова. Деятельность Пауля Рорбаха почти не привлекла внимания исследователей. Можно назвать лишь три работы, посвященные ему. Брошюра «Памяти Пауля Рорбаха»57, изданная 51 Rost A. Bilder und Röntgenbilder // Die Welt der Literatur. 1965. № 8. S. 207. 52 Boog H. Graf Ernst zu Reventlow (1869–1943). Heidelberg, 1965. S. 10. 53 Ibid. S. 3. 54 Ibid. S. 82. 55 Ibid. S. 163. 56 Faber R. Franziska zu Reventlow und die Schwabinger Gegenkultur. Köln, 1993; Idem. Männerrunde mit Gräfin: die «Kosmiker» Derleth, George, Klages, Schuler, Wolfskehl und Franziska zu Reventlow. Frankfurt / M., 1994; Kubitschek B. Franziska Gräfin zu Reventlow: 1871–1918; ein Frauenleben im Umbruch; Studien zu einer Biographie. Prien, 1994. 57 Dem Andenken Paul Rohrbachs. Ein Beitrag zur osteuropäischen Problematik / Hg. von Deutsch-Ukrainischer Herder-Gesellschaft. München, 1959.

24

вскоре после его смерти, являет собой большее, нежели просто некролог. Напечатанная Немецко-украинским гердеровским обществом на волне первых послевоенных попыток переосмысления истории, она содержит ряд статей, объединенных темой германско-украинских отношений. Русофобские, украинофильские и антиверсальские взгляды авторов, среди которых выделяется Фр. Рорбах, племянник П. Рорбаха, в сочетании с отрицанием итогов Второй мировой войны продолжают многолетнюю традицию самого Рорбаха. Показательно при этом, что П. Рорбах неизменно вызывает у пишущих восхищение верностью своей балтийской родине, христианско-просветительской деятельностью, свободомыслием и свободолюбием. Рорбах изображается как «типично немецкий исследователь и мыслитель» с твердыми демократическими убеждениями, несравненными знаниями и кругозором, его главная заслуга – помощь в борьбе за украинскую идею и украинскую государственность. Тенденциозное изображение «отца украинцев», достойного стоять в ряду с Гердером и Гумбольдтом, исторически неплодотворно. Две фундаментальные научные работы о Рорбахе вышли в 1972 г. и принадлежат В. Могку и Х. Биберу 58 . Суть книги В. Могка передает ее подзаголовок «Этический империализм вильгельмовской эпохи. Исследование по истории культурного протестантизма». Могк рассматривает и прибалтийские корни Рорбаха, и его географическо-колониальную и публицистическую деятельность, но основное внимание уделяет его религиозным взглядам, созданной им специфической концепции социально-либерального протестантизма. Добротное исследование Могка, к сожалению, немного дает для понимания общественной и политической позиции Рорбаха, хотя автор постоянно подчеркивает воспитательное значение публикаций своего героя для граждан «Великой Германии». Предложенное Могком определение «этический империализм» не получило развития в трудах других авторов. Книга Х. Бибера представляет Рорбаха как консервативного публициста и критика Веймарской республики. Ранний этап его жизни автор фактически не рассматривает, проблему экспансионизма раскрывает бегло, в связи с пребыванием Рорбаха в бывших немецких колониях. Несомненный интерес представляет основной тезис Бибера о склонности Рорбаха к безответственной пропаганде, но иллюстрируется это положение на материале 1920-1930-х годов. В статье П. Боровски «Пауль Рорбах и Украина»59 Рорбах представлен как создатель и последовательный выразитель той концепции восточноевропейской политики, которая определяла внешнюю политику Германии по отношению к России начиная с Первой мировой войны и – через Вторую – вплоть до «холодной войны»: «…расчленение России на отдельные государства – из которых важнейшее Украина, которые, как поставщики сырья и рынки промышленного сбыта… должны стать базой для укрепления Германии в качестве мировой державы»60. Пронесенная Рорбахом через всю его жизнь позиция украинофила и русофоба 61 в сочетании с «теорией разложения» предстает в интерпретации автора, явно 58 Mogk W. Paul Rohrbach und das «Größere Deutschland». Ethischer Imperialismus im Wilhelminischen Zeitalter. München, 1972; Bieber H. Paul Rohrbach – Ein konservativer Publizist und Kritiker der Weimarer Republik. Berlin, 1972. Книга В. Могка полностью перекрывает по своим материалам и выводам раннюю диссертацию В. Майбаума (Maibaum W. Das publizistische Schaffen Paul Rohrbach vor Ausbruch des Ersten Weltkriegs. Diss. phil. Marburg, 1955). 59 Borowsky P. Paul Rohbach und die Ukraine. Ein Beitrag zum Kontinuitätsproblem // Geiss I., Wendt J. (Hg.). Deutschland in der Weltpolitik des 19. und 20. Jahrhunderts. Festschrift für Fritz Fischer zum 65. Geburtstag. Düsseldorf, 1973. S. 437–462. 60 Ibid. S. 437. Отголоски этих идей явно видны и в сегодняшней политике. 61 См.: Rochrbach P. Warum ich Ukrainophiler wurde // Ukraine in Vergangenheit und Gegenwart. 1. Heft 2 (April – Juni 1952).

25

несогласного со своим героем, едва ли не утопичной, а влияние Рорбаха на практическую политику и долговременные теоретические постулаты недооцениваются. Собственно идеологии германского экспансионизма начала XX в. посвящена книга Клауса Майера о Теодоре Шимане, изданная в 1956 г. (единственная монография о Шимане). Охватывая все стороны жизни и творчества историка и публициста, автор делает основной упор на «политико-публицистической» стороне его трудов, исследует «не только их содержание, но и их воздействие как на формирование внутригерманского общественного мнения, так и на ход “большой политики” немецкого имперского правительства» 62 . Для автора Шиман – прежде всего консервативный публицист, чье влияние стало реальным фактом «большой политики». Непосредственно взгляды Шимана, система его воззрений изложены менее глубоко и подробно, чем те «практические советы», что он давал Вильгельму II. Особенно наглядны в этом смысле страницы, посвященные «русификации Прибалтики», проблеме, столь сильно волновавшей Шимана, как, впрочем, и Рорбаха. Автор склонен излишне доверять Шиману, не подвергая его утверждения критической проверке63. Тем не менее книга К. Мейера может быть названа полезной и ценной как по полноте собранного материала, так и по его классификации и оценке. Именно К. Мейер аргументированно показал, что «боевой» и «бескомпромиссный» Шиман не сумел преодолеть своей прибалтийской провинциальности, что его обличения «русской опасности» были преувеличенными и тенденциозными, а видение мира – упрощенно-консервативным, далеким от «великих социальных переворотов эпохи»64. Умение упрощать было, по Мейеру, сильнейшей стороной знаменитого публициста-историка, оно и определяло благосклонное восприятие «шиманизма» и экспансионистской пропаганды как Вильгельмом II, так и его верными подданными – прусским юнкерством, офицерским корпусом, чиновничеством. Важно подчеркнуть, что К. Мейер как бы снимает вопрос об ответственности – политической или исторической – публициста и тем самым смягчает впечатление от удручающих итогов германского экспансионизма, в формировании которого деятельно участвовал Теодор Шиман. Причины неудачи экспансионизма автором не рассматриваются. Книга К. Мейера не вызвала исследовательского интереса к проблеме идейной подготовки Первой мировой войны (так, собственно говоря, не формулировал вопрос и сам К. Мейер), она как бы закрыла тему «Шиман-публицист» 65 , а мейеровские суждения об агрессивной сути «шиманизма» кажутся даже излишне суровыми в свете более поздних историографических оценок, что содержатся у Х. Боога или В. Могка. Разумеется, в наиболее общем виде объяснение тому – в пересмотре вопроса о «немецкой вине» и «немецкой ответственности», что постепенно происходит в общественном сознании и историографии ФРГ. Личность Фридриха Наумана, теолога, политика, мыслителя и публициста, неоднократно становилась предметом специальных исследований66. Однако важная сторона 62 Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt/M.; Hamburg, 1956. S. 12. 63 Такую проверку с неблагоприятным для Шимана итогом на конкретном примере государственных и национальных отношений в период русской революции 1905–1907 гг. см., например: Крупников П.Я. Полвека истории Латвии глазами немцев (конец XIX века – 1945 год). Рига, 1989. С. 101–120. 64 Meyer K. Op. cit. S. 267. 65 Позднее в Германии была лишь защищена диссертация о Шимане-ученом, основоположнике современного изучения России и Восточной Европы: Zeisler K. Theodor Schiemann als Begründer der deutschen imperialistischen Ostforschung. Diss. phil. Halle, 1963. 66 Conze W. Friedrich Naumann. Grundlagen und Ansatz seiner Politik in der national-sozialen Zeit (1895–1903) // Schicksalswege deutscher Vergangenheit. Festschrift für S.A. Kähler. Düsseldorf, 1950. S. 355–386; Heuss T. Friedrich

26

его деятельности как зачинателя и пропагандиста «мировой роли» Германии, создателя идеи «Срединной Европы» традиционно остается за рамками внимания исследователей. Одна из немногих посвященных этому статей В. Конце издана еще в 1950 г. Подходя очень критически к идеям Наумана и его способности воплощать их в реальность и говоря о его «политической легкомысленности и безответственности в словах, которым не соответствовали дела», В. Конце рисует его как зеркало эпохи Вильгельма II, как типичного «политика чувства». Принципиальную важность имеет вывод В. Конце о том, что Науман – не оторванный от жизни публицист, несмотря на неудачу своих политических начинаний, а представитель и выразитель определенного общественного настроения, тенденции «политизации немецкого народа», особенно его образованных слоев, при которой национализм сочетался с оптимизмом по отношению к будущему и стремлением к политической и экономической экспансии 67 . Эту мысль развивает и Э. Довифат, отводя публицистике Наумана роль «созидательную и прокладывающую новые пути» германской экспансии. Однако в полемике с В. Конце автор проводит тезис (в согласии с Т. Хойссом) о том, что публицистические успехи Наумана влекли за собой политические 68 . В целом критическое осмысление В. Конце оказалось несвойственно немецкой историографии, следовавшей в основном за умеренно-консервативными оценками Т. Хойсса, книга которого о Наумане доброжелательна, добротна и подробна, но лишена четких оценок69. Исследователи не раз обращались к отдельным сторонам наследия Ф. Наумана. Его теологическая деятельность, его поворот к «социальному либерализму», его – важные для обоих – отношения с М. Вебером неоднократно подробно изучались 70 . Однако интересующие нас проблемы, анализ их места в мировоззрении Наумана не были предметом исследования. Вскользь упоминая экспансионистские идеи Наумана, авторы остаются на уровне констатации приоритета для него агрессивной внешней политики как главной задачи государства и империалистичности его воззрений71. Несколько более повезло Отто Хётчу, который в специальных исследованиях-воспоминаниях предстает как знаток русской истории, экспансионистский публицист и, более того, как «воспитатель в немецком образованном слое вкуса к внешнеполитическому мышлению» 72 . Не может не вызывать удивления, что его Naumann und sein Vermächtnis an unsere Zeit // Nuber A.H. Katalog der Gedächtnisausstellung in Heilbbronn anläßlich seines 100. Geburtstages am 25. März 1960. Heilbronn, 1962; Göggelmann W. Christliche Weltverantwortung zwischen sozialer Frage und Nationalstaat. Zur Entwicklung Friedrich Naumanns 1860–1903. Baden-Baden, 1987. 67 Conze W. Op. cit. S. 363, 386. 68 Dovifat E. Op. cit. 69 Heuss T. Friedrich Naumann. Der Mann, das Werk, die Zeit. Berlin, 1937; 3. Aufl. Stuttgart, 1968. 70 Lewerenz O. Zwischen Reich Gottes und Weltreich. Friedrich Naumann in seiner Frankfurter Zeit unter Berücksichtigung seiner praktischen Arbeit und seiner theoretischen Reflexion. Diss phil. Heidelberg, 1993; Kramer-Mills H. Wilhelminische Moderne und das fremde Christentum. Zur Wirkugsgeschichte von Friedrich Naumanns «Briefe über Religion». Neukirchen-Vluyn, 1997; Schnorr S.-G. Liberalismus zwischen 19. und 20. Jahrhundert. Reformierung liberaler politischer Theorie in Deutschland und England am Beispiel von Friedrich Naumann und Leonard T. Hobhause. Baden-Baden, 1990; Theiner P. Sozialer Liberalismus und deutsche Weltpolitik. Friedrich Naumann im Wilhelminischen Deutschland (1860–1919). Baden-Baden, 1983; Panzer M. Der Einfluß Max Webers auf Friedrich Naumann. Würzburg, 1986. Spael W. Friedrich Naumanns Verhältnis zu Max Weber. Sankt Augustin, 1985. 71 См.: Panzer M. Op. cit. S. 152; Theiner P. Op. cit. S. 217; Spael M. Op. cit. S. 63. 72 Russland-Studien. Gedenkschrift für Otto Hoetzsch. Stuttgart, 1957. S. 10.

27

деятельность до Первой мировой войны не стала предметом отдельного исследования. Если «Книге в память Отто Хётча» присущ некритический подход к наследию Хётча, то более поздние работы, особенно У. Лишковского и в еще большей степени Г. Фойгта, затрагивают разные стороны многогранного наследия О. Хётча 73 . Эти работы интересны серьезным анализом его позиции по отношению к России. Убеждение Хётча в необходимости взаимопонимания Германии и России, в общности их интересов в борьбе против Англии и США рассматривается исследователями его взглядов как опередившее свое время. Деятельности Адольфа Штёкера, учителя и в некоторых вопросах предшественника Наумана, посвящены работы Г. Коха и М. Имхоф 74 . В схожих по затронутым темам и оценкам работах Штёкер понимается как консерватор, писавший о социальном единстве немецкого народа в духе протестантско-аграрной утопии. Обращает на себя внимание стремление авторов выдвинуть на первый план социальную, политическую и в какой-то степени экономическую агитацию Штёкера как особую научную проблему. В современной историографии тема агитации и пропаганды в кайзеровское время изучена слабо как в теоретическом плане, так и в ее конкретных проявлениях. Если терминология и эволюция понятий «агитация», «пропаганда», а также близкого по значению и – особенно на рубеже веков – употреблявшегося как синоним понятия «реклама» достаточно разработана 75 , то этого нельзя сказать о конкретно-историческом аспекте проблемы. Правда, имеется ряд тематически близких работ, посвященных либо времени Бисмарка76, либо зарубежной или военной пропаганде во время Первой мировой войны77. Эти работы дают возможность опереться на некоторые важные положения. Например, анализ войны и предшествующих событий как коммуникативного процесса – не только пассивного: в виде использования прессы для отражения событий в восприятии авторов, но и активного: как инструмента целенаправленной пропаганды, создания желаемых образов и 73 Voigt G. Otto Hoetzsch. 1876–1946. Ein biographischer Beitrag zur Geschichte der deutschen Osteuropakunde. Diss. phil. Halle-Saale, 1967; Idem. Otto Hoetzsch. 1876–1946. Wisseschaft und Politik im Leben eines deutschen Historikers. Berlin, 1978; Liszkowski U. Osteuropaforschung und Politik. Ein Beitrag zum historischpolitischen Denken und Wirken von Otto Hoetzsch. Bd. 1–2, Berlin, 1988. 74 Koch G. Adolf Stöcker. 1835–1909. Ein Leben zwischen Politik und Kirche. Diss. phil. Erlangen; Jena, 1993; Imhof M. «Einen besseren als Stöcker finden wir nicht». Disskursanalytische Studien zur christlich-sozialen Agitation im deutschen Kaiserreich. Oldenburg, 1996. 75 Schieder W., Dipper Ch. Propaganda // Geschichtliche Grungbegriffe / Hg. von Brunner O., Conze W., Kosellek R. Bd. 1–8. Stuttgart, 1972–1997. Bd 5. 1984. S. 69–112; Basler O., Redlich F. Reklame. Die Bezeichnung und ihre Geschichte // Preußische Jahrbücher. 234 (1933). S. 244ff.; Dieckmann W. Zum Wörterbuch des Unmenschen, IV: Propaganda // Zeitschrift für deutsche Sprache 21 (1965). S. 105–114; Hundhausen C. Wirtschaftswerbung. Essen, 1963; Düwell K. Deutsche Auswärtige Kulturpolitik 1918–1932. Grundlinien und Dokumente. Köln; Wien, 1976; Wilke J. Begriff und Gegenstand der Medienpolitik // Aus Politik und Zeitgeschichte. Beilage zur Wochenzeitung «Das Parlament». Bd. 35. 1986. S. 3–16; Strauß G., Haß U., Harras G. Brisante Wörter von Agitation bis Zeitgeist. Berlin; N. Y., 1989; Sturminger A. 3000 Jahre politische Propagande. Wien; München, 1960. 76 Sösemann B. Publizistik in staatlicher Regie. Die Presse- und Informationpolitik der Bismarck-Aera // Kunisch J. (Hg.). Bismarck und seine Zeit. Berlin, 1992. S. 281–308; Nanjoks E. Bismarck und die Organisation der Regierungspresse // HZ 205 (1965). S. 46–80; Idem. Bismarcks auswärtige Pressepolitik und die Reichsgründung. 1865–1871. Wiesbaden, 1968; Idem. Die ofiziöse Presse und die Gesellschaft (1848–1900) // Presse und Geschichte. München, 1977. 77 При этом значительное большинство работ посвящено британской пропаганде (см.: The great war of words. British, American and Canadian propaganda and fiction. 1914–1933. Vancouver, 1987; Sanders M.L., Taylor P.M. Britische Propaganda im Ersten Weltkrieg. 1914–1918. Berlin, 1990; Albes J. Worte wie Waffen. Die deutsche Propaganda in Spanien während des Ersten Weltkrieges. Essen, 1996). Подробнее см.: Wilke J. (Hg.). Pressepolitik und Propaganda. Historiche Studien vom Vormärz bis zum Kalten Krieg. Köln; Weimar; Wien, 1997.

28

трактовок и воздействия на общественное мнение – внутри собственной страны и в стане противника (политического, а затем и военного). Не менее важен не требующий особых доказательств факт проигрыша Германии в войне пропагандистской. Причем корни этого поражения, по мнению современных исследователей, лежат не в военных событиях 1918 г. и неспособности немецких публицистов, историков, писателей в последующие десятилетия исправить положение, а уходят в эпоху Вильгельма II, когда ни на общественном, ни на государственном уровне не было понимания необходимости проведения организованной внешней и внутренней пропагандистской политики. Речь при этом идет не о милитаристской или колониальной пропаганде, а об общеполитической и – на более общем уровне – об обосновании исторического пути Германии78. С нашей темой связаны исследования по истории и положению прессы, более обще – по состоянию печатного дела в кайзеровской Германии. Помимо специальных энциклопедий и лексиконов, которые содержат ценную информацию, в частности, о времени издания газет, их тираже и числе подписчиков79, необходимо выделить исследование Ю. Вильке, где речь идет о принципиальной разнице, которая существовала между известными публицистами профессорского ранга и простыми профессиональными журналистами, зачастую недоучившимися студентами, составлявшими «касту париев», которая постоянно оценивалась по своим «этически наиболее низко стоящим представителям» 80 . Данное наблюдение дает дополнительную аргументацию в пользу нашего выбора именно ученых-публицистов как главных выразителей экспансионистских идей. В работе К. Шрётера о немецких писателях эпохи Первой мировой войны на примере Ричарда Демеля, принадлежавшего к литературному кружку Стефана Георге, показано, как умеренно-либеральные литераторы на волне имперского национализма и экспансионизма выступали за необходимость войны и «широко пропагандировали превосходство германства», после чего в первые же месяцы войны изменили точку зрения на противоположную. Автор приводит две соответствующие дневниковые записи Демеля: «Я полагаю, что мы без ложной скромности можем приписать нашему народу наиболее сильное воплощение идеи человечности» и «трудно продолжать верить, что дело Германии – дело благородной человечности», которые разделяют менее чем три месяца 81 . Шрётер показывает, что даже наиболее влиятельные, известные и политически неангажированные писатели были подвержены идеологическому воздействию экспансионизма.

78 Для нашей темы важны работы: Wilke J. Deutsche Auslandspropaganda im Ersten Weltkrieg: Die Zentralstelle für Auslandsdienst // Wilke J. (Hg.). Pressepolitik und Propaganda. Historiche Studien vom Vormärz bis zum Kalten Krieg. Köln;Weimar; Wien, 1997. S. 79–125; Hense G. Kommunikationsobservanz in Wilhelminischer Zeit (1890–1914) // Fischer H.-D. (Hg.). Deutsche Kommunikationskontrolle des 15–20. Jahrhunderts. München; N. Y.; Leipzig; P., 1982. S. 153–184. 79 Publizistik. Massenkommunikation. Das Fischer Lexikon / Hg. Noelle-Neumann E., Schulz W., Wilke J. Frankfurt / M., 1994. 80 Wilke J., Noelle-Neumann E. Pressegeschichte // Publizistik. Massenkommunikation. Das Fischer Lexikon. S. 417–452, 438. 81 Schröter K. Der Chauvinismus und seine Tradition. Deutsche Schriftsteller und der Ausbruch des Ersten Weltkriegs // Schröter K. Literatur und Zeitgeschichte. Fünf Aufsätze zur deutschen Literatur im 20. Jahrhundert. Mainz, 1970. S. 12, 16, 20. См. также работы Э. Кёстера и Э. Келлера, которые вслед за Шрётером обосновывают мысль о глубоком вовлечении независимых интеллектуалов – писателей, ученых – в феномен политического национализма (Koester E. Literatur und Weltkriegsideologie. Positionen und Begründungszusammenhänge des publizistischen Engagements deutscher Schriftsteller im Ertsen Weltkrieg. Kronberg/Taunus, 1977; Keller E. Nationalismus und Literatur. Bern; München, 1970).

29

Интересна работа Т. Рокремера о милитаризме «маленького человека» 82 , где на примере Союзов воинов показано мировосприятие значительной части «простого народа», не обременявшего себя партийно-политическими пристрастиями, голосовавшего и за консерваторов, и за социал-демократов и объединенного общим представлением о патриотизме, верностью кайзеру и идеалам Великой Германии. Автор рассматривает не только милитаристские взгляды, но практически весь комплекс воззрений – на монархию, семью, общество, воспитание, политику, экономику. Рокремер говорит о негативной роли «националистической идеи» для немецкого общества и государства. Работа Рокремера примыкает к кругу исследований, которые посвящены проблемам национальных союзов – Пангерманского союза, Союза землевладельцев, Немецкого флотского союза, а также Союза в поддержку немцев за рубежом (Verein für das Deutschtum im Ausland), Союза «гакатистов» (Ostmarkenverein), Немецкого оборонительного союза (Deutsche Wehrverein). В литературе наблюдается почти полное единодушие в оценке национальных союзов как одного из проявлений немецкого идейного консерватизма. Вместе с тем имеются расхождения в подходе к вопросу о связи национальных союзов с правительственными кругами. В частности, Г. Элей исследует их в общем контексте внутренней политики и считает простым инструментом господствующей элиты, которым правительство могло манипулировать и который служил для сохранения существующих порядков83. Х.-П. Ульман, напротив, говорит об относительной автономности национальных союзов и даже – на этапе выдвижения ими претензий на выражение национальной идеи в интересах народа – некоторой оппозиционности по отношению к правительству и кайзеру84. Отдельные авторы идут дальше, выдвигая тезис о том, что именно в политической жизни предвоенной Германии союзы играли прогрессивную роль, своей лоббистской деятельностью доказывая наличие «плюралистического общества» в Германской империи перед 1914 г. Более того, являясь общественными представителями народа, заявляя о своем праве на соучастие в формировании политики и относясь без должного уважения к правительству и кайзеру, именно «консервативные» и «националистические» союзы содействовали политической демократизации85. В целом следует отметить малый интерес исследователей к проблеме участия союзов в общественной жизни, в формировании общественного мнения. Во многом это связано с недооценкой самими союзами подобной работы. Так, Союз промышленников свое влияние использовал для воздействия на высшую бюрократию, на рейхстаг и ландтаги и лишь с 1905 г. и особенно с 1912 г., после победы СДПГ на выборах, стал напрямую апеллировать к общественности86. Работы по истории наиболее известного из «национальных союзов» – Пангерманского 82 Rohkrämer Th. Der Militarismus der «Kleinen Leute». Die Kriegervereine im Deutschen Kaiserreich 1871–1914. München, 1990. 83 Eley G. Reshaping the German Right: Radical nationalism and Polilitical Change after Bismark. New Haven, 1980; Idem. The German Navy League in German Politics. 1898–1914. Diss. phil. Sussex, 1974. 84 Ullmann H.-P. Interessenverbände in Deutschland. Frankfurt/ M., 1988. S. 108, 113–114. См. также: Ullmann H.-P. Bibliographie zur Geschichte der deutschen Parteien und Interessenverbände. Göttingen, 1978. 85 Fischer W. Staatsverwaltung und Interessenverbände im Deutschen Reich. 1871–1914. // Varain H.J. (Hg.). Interessenverbände in Deutschland. Köln, 1973. S. 145. При этом «самый консервативный», самый «верноподданический» из всех союзов – Лига аграриев (Bund der Landwirte) – характеризуется как «радикально-демократический». 86 Ullmann H.-P. Der Bund der Industriellen. Organisation, Einfluß und Politik klein- und mittelbürgerlicher Industrieller im Deutschen Kaiserreich 1895–1914. Göttingen, 1976. S. 115.

30

союза – свидетельствуют, насколько далеки исследователи от соотнесения деятельности таких союзов с национализмом 87. К сожалению, отсутствуют исследования по идеологии союзов и по идеологическому воздействию на них тех или иных направлений общественной мысли. Этот пробел особенно досаден в отношении Пангерманского союза, устремления которого необходимо сопоставить с построениями экспансионистов. Данная задача – предмет дальнейших исследований. Следует отметить явно недостаточный интерес историографии к идеологии немецкого консерватизма, что, несмотря на принадлежность большинства экспансионистов к правоконсервативному направлению общественной мысли, затрудняет изучение их наследия под этим углом зрения. К примеру, обобщающее исследование «Немецкий консерватизм в XIX и XX вв.», созданное ведущими немецкими специалистами, описывает скорее внешнюю эволюцию консерватизма – в виде партий, союзов, изданий и программ, нежели его внутреннее развитие88. Тема войны, ее подготовки, гонки вооружений и т. п. неизбежно присутствует во всех исследованиях о предвоенном периоде. Сознательно не касаясь этой проблематики, назовем лишь некоторые работы, полезные для нашей темы. Книга Р. Хена «Армия как воспитательная школа нации» исследует собственно воспитательную работу в армии, без рассмотрения влияния армии на общество в духе воспитания народа в армейских традициях и без анализа идеологических предпосылок германского милитаризма89. Принципиальный интерес представляет идея С. Фёрстера о «двойном» милитаризме – «сверху» и «снизу». По Фёрстеру, милитаризм предвоенной эпохи начался как правительственная политика (1890–1908), он противостоял радикализму Пангерманского союза и в этом противостоянии перешел в милитаризм масс 90 . Своеобразному аспекту германского милитаризма посвящена книга «Наука и военная мораль» К. Швабе. Ее тема – позиция немецких ученых в годы Первой мировой войны, их переориентация на войну, своего рода добровольная идейная мобилизация. Университетские профессора играли активную идеологическую роль, которая от них ожидалась как властью, так и широкими слоями народа. Предвоенная тематика К. Швабе не интересует 91. Книга Р. фом Бруха «Наука, политика и общественное мнение», изданная в 1980 г., остается наиболее серьезным исследованием роли профессоров в политической жизни предвоенной Германии. Охватывая очень широкий спектр вопросов – университетскую, парламентскую, партийную деятельность профессуры, ее связи в правительстве, прессе, участие в различных обществах и союзах, подробно прослеживая путь наиболее видных «политических профессоров», автор вместе с тем фактически уходит от поставленного в начале книги вопроса об их участии в «процессе принятия политических решений»92. 87 Peters M. Der Alldeutsche Verband am Vorabend des Ersten Weltkrieges (1908–1914). Ein Beitrag zur Geschichte des völkischen Nationalismus im spätwilhelminischen Deutschland. Frankfurt/M.; Bern; N. Y.; P., 1992. S. 238–239. 88 Stegmann D., Wendt B.-J., Witt P.-Ch. (Hg.). Deutscher Konservatismus im 19. und 20. Jahrhundert. Festschrift für Fritz Fischer zum 75. Geburtstag und zum 50. Doktorjubiläum. Bonn, 1973. 89 Höhn R. Die Armee als Erziehungesschule der Nation. Das Ende einer Idee. Bad Harzburg, 1963. 90 Förster S. Der doppelte Militarismus. Die deutsche Heeresrüstungspolitik zwischen Status-quo-sicherung und Agression 1890–1913. Stuttgart, 1985. 91 Schwabe K. Wissenschaft und Kriegsmoral. Die deutschen Hochschullehrer und die politischen Grundfragen des Ersten Weltkrieges, Göttingen; Frankfurt/M.; Zürich, 1969. 92 Bruch R. vom. Wissenschaft, Politik und öffentliche Meinung. Gelehrtenpolitik im Wilhelminischen Deutschland (1890–1914). Husum, 1980.

31

Другая работа Р. фом Бруха – «Мировая политика как культурная миссия» – описывает различные попытки немецкого культурного влияния на зарубежные страны – от правительственных мероприятий до публицистической полемики о моделях культурной экспансии. Рассматривая деятельность Карла Лампрехта как вершину немецкой культурной экспансии, автор приходит к выводу об отсутствии ясных целей культурного экспансионизма, об организационном бессилии экспансионистов 93. Спорен тезис Бруха о бесследном исчезновении предвоенной политики культурной экспансии. Косвенно он противостоит известному положению Ф. Фишера о «континуитете» – преемственности структур власти, политики и идеологии в Германии от Бисмарка до Гитлера. Ф. Фишер особенно подчеркивал последовательность идеологического развития до и после 1914 г., хотя и отмечал, что «континуитет не означает идентичности»94. Здесь нет необходимости разбирать известные работы Фишера «Бросок к мировому господству» и особенно «Война иллюзий» 95 . Произведя в свое время революцию в германской историографии и вызвав не стихающую до сих пор «фишеровскую дискуссию», эти книги и теперь не утратили своего значения. Фишеровская концепция «континуитета» (особенно его выводы об идейном континуитете) представляется обоснованной. В данном исследовании сделана попытка их конкретизации на примере идей германского экспансионизма. «Расширенная военная история» последних лет96, изменившая взгляд исследователей на сам феномен войны и на его изучение97, новые методологические подходы современной историографии 98 и постепенное изменение восприятия научным цехом, прежде всего в Германии, проблемы национального (от неприятия и отторжения самой тематики – к интересу, идущему параллельно с вновь возникающими в обществе националистическими – возможно, здесь уместен термин «постнеонацистскими» – тенденциями) заставляют ожидать появления работ, посвященных такой интересной, трудной и актуальной теме, как германский экспансионизм. Пока, однако, данная тематика, несмотря на рост научного интереса к теме войны в Европе, в частности к истории Первой мировой войны99, остается 93 Bruch R. vom. Weltpolitik als Kulturmission. Auswärtige Kulturpolitik und Bildungsbürgertum in Deutschland am Vorabende des Ersten Weltkrieges. Paderborn; München; Wien; Zürich, 1982. 94 Fischer F. Bündnis der Eliten. Zur Kontinuität der Machtstrukturen in Deutschland 1871–1945. Düsseldorf, 1979; Idem. Kontinuität des Irrtums. Zum Problem des deutschen Kriegszielpolitik im Ersten Weltkrieg // Historische Zeitschrift. Bd. 191. Heft 1. Aug. 1960. S. 83–100 (Abdruck in: Idem. Der Erste Weltkrieg und das deutsche Geschichtsbild. Beiträge zur Bewältigung eines historischen Tabus. Düsseldorf, 1977. S. 207–222). 95 Fischer F. Krieg der Illusionen. Düsseldorf, 1969; Idem. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegszielpolitik des Kaiserlichen Deutschlands. 1914/1918. Düsseldorf, 1971. 96 «Militärgeschichte in der Erweiterung» – ср.: Kühne T., Ziemann B. (Hg.). Was ist Militärgeschichte? Paderborn, 2000. 97 См., например: Berding H. (Hg.). Krieg und Erinnerung. Fallstudien zum 19. und 20. Jahrhundert, Göttingen, 2000; Carl H., Buschmann N. (Hg.). Die Erfahrung des Krieges. Erfahrungsgeschichtliche Perspektiven von der Französischen Revolution bis zum Zweiten Weltkrieg, Paderborn, 2001. 98 Яркий пример работы с новыми пластами источников и новой методологией: Hamann B. Der Erste Weltkrieg: Wahrheit und Lüge in Bildern und Texten. München, 2004. Ср. также обобщающую коллективную монографию: Schild G., Schindling A. (Hg.). Kriegerfahrungen. Krieg und Gesellschaft in der Neuzeit. Neue Horizonte der Forschung. Paderborn, 2009. 99 История войн в Европе постепенно выдвигается в центр историко-политических исследований. Одно из проявлений этого процесса – расширение междисциплинарности изучения, когда наряду с историческими

32

дезидератом историографии.

Глава 2 Творцы немецкой национальной идеи: «Проповедники всех немцев» 1 Идеи, ставшие подлинной сутью и стержнем германского экспансионизма, вызревали в немецком обществе на протяжении долгих десятилетий и не были отражением особых настроений какой-либо партии или социальной группы. В конце XIX – начале XX в. экспансионистские воззрения высказывали, отстаивали и разделяли представители самых разных политических и общественных течений, от консервативных монархистов до социал-демократов. Отдельные фундаментальные положения экспансионизма – ценность «Единой и Великой Германии», необходимость внутреннего единства немецкого народа перед лицом «враждебного окружения», готовность к «защите отечества», величие немецкой культуры, борьба за обретение немцами достойного «места под солнцем» – никем, за исключением крайне левых, под сомнение не ставились и служили своего рода основой национального согласия, вполне реального накануне и в первые годы мировой войны. Другие, и прежде всего внешнеполитические, положения экспансионизма – нехватка «жизненного пространства» для немцев, неизбежность колониальных приобретений и «движения на Восток», милитаризм, верность монархической традиции – разделялись далеко не всеми, были предметом политических и партийных споров, и даже среди ведущих идеологов германского экспансионизма не было единства в вопросе о том, считать ли эти положения принципиально значимыми. В определенном смысле история германского экспансионизма есть история духовного развития его главных идеологов и история их влияния на политическую и общественную жизнь страны. Благодаря их публицистическому дару, настойчивости и моральному авторитету (хотя редкий из них избежал упрека в беспринципности) экспансионизм на рубеже веков стал в Германии влиятельным направлением общественно-политической мысли. Однако со всей определенностью следует подчеркнуть, что в этом качестве он возник и развивался как следствие глубокого недовольства правящих кругов положением страны среди великих держав. Недовольства, которое всемерно и целенаправленно раздувалось и благодаря умелой пропаганде разделялось большинством немцев. Идеологи экспансионистской политики проповедовали идеалы Великой Германии, решительное, вплоть до военного, противостояние возможным противникам, отвергали бисмарковский тезис об «удовлетворенности» Германии своим положением. Они писали о неустраненных европейских противоречиях и враждебности «держав окружения», о желательности передела колониального мира и сфер влияния, о военных приготовлениях коварных соседей и необходимости «миролюбивой» Германии вооружиться ради собственной безопасности. Борьба за Великую Германию делала их популярными в народе, призывы к войне – часто косвенные, а порой и прямые – в военных и правительственных кругах. Их вклад в создание обстановки конфронтации и нетерпимости в предвоенной Европе, разжигание антагонизма между народами, формирование образа врага (Англии, России, Франции – в активно проводятся экономические, культурологические, социологические, демографические исследования. В качестве примера можно назвать два новых периодических издания, специально посвященных этой теме, – «Krieg und Literatur / War in Literature» (выходит с 1989 г.) и «War in History» (с 1994 г.), которые ставят целью теснее связать специальное изучение военной тематики с общим историческим контекстом; а также, например, целый ряд изданий, вышедших в 2000–2009 гг. в рамках Особой исследовательской программы Тюбингенского университета (Германия) «Война и общество в Новое время». Литературу о Первой мировой войне, в том числе выходившую к ее 100-летнему юбилею, невозможно даже пытаться описать исчерпывающе. Одним из характерных примеров является фундаментальная коллективная монография: Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации / Ред. Л.С. Белоусов, А.С. Маныкин. М., 2014.

33

Германии; Германии как воплощения агрессивной милитаристской политики – за рубежом) очевиден. Их роль в развязывании войны – хотя и не решающая – несомненна. Но ограничиваться этим нельзя. Это было бы явным упрощением, которое, однако, имеет место в историографии[100]. Ибо ведущие идеологи экспансионизма не только умели ладить с политиками, угождать военным и приспосабливать свою пропаганду к уровню понимания бульварной публики – хотя именно эти качества и предопределили их личный успех как публицистов. Крупные ученые и оригинальные политические писатели, они не ограничивались призывами к территориальной или экономической экспансии, и тем более – к военной агрессии. В исторической перспективе наиболее важной частью концепции германского экспансионизма была попытка по-новому осветить и обосновать место Германии и германства в меняющемся мире, поставить перед страной и народом ясную и великую цель, пробудить в немцах дух великого народа. Призывы к «Великой Германии» никак не сводились у них к примитивной идее «бронированного кулака» пангерманистов. Напротив, главные выразители настроений германского экспансионизма активно боролись против пангерманской политической школы с ее проповедью раздела мира путем грубой силы. Пауль Рорбах утверждал: «Мир существует для того, чтобы быть полем экспансии не только кораблей и оружия, но и национальной идеи». При этом он подчеркивал: суть проблемы заключается в том, что «ни один немец» этого не знает[101]. Пропаганда «немецкой идеи» в мире – немецкого образа жизни, высокой немецкой культуры, укрепление немецкой церкви, системы образования, политических институтов – вот истинная конечная цель виднейших экспансионистов. При этом, говоря о путях развития мысли, о «немецкой идее», они имели в виду, по словам Рорбаха, «идеальное нравственное сохранение германства как созидательной силы современной и будущей мировой истории», силы, которая будет существовать «как совладычица мировой культуры»[102]. В субъективном плане эта – малоинтересная подавляющему большинству читателей и последователей – сторона германского экспансионизма была главной для его идеологов. Высокая вера в будущее оправдывала в их глазах неприглядные стороны экспансионистской пропаганды в настоящем и в определенной мере облегчала идеологам экспансионизма бремя личной ответственности. Однако разрыв между политической реальностью и идеальным будущим был столь разителен, что это обстоятельство дает основание говорить о глубинной противоречивости и даже утопизме германского экспансионизма как направления общественной мысли. Читатели газет воспринимали экспансионистские идеи в их упрощенно политическом аспекте, мечты о мировой роли немецкой культуры казались им необязательным увлечением ученых авторов. Для самих идеологов экспансионизма в этом коренилась первопричина того, что, умея влиять на настроения немецкого народа, они никогда не умели повести его за собой. Они стояли не только над партиями, но и нередко над реальностью, особенно когда шла речь о внутреннем состоянии Германии. Раздвоенность и тщательно скрываемый утопизм воззрений были как бы родовыми чертами идеологов германского экспансионизма, обрекали их проповедь на конечную неудачу. Анализ причин успехов и неудач германского экспансионизма, его внутренней противоречивости неизбежно приводит к необходимости изучения жизненного пути и мировоззрения его отдельных идеологов. Проанализированные в контексте эпохи, эти данные позволяют судить как о многообразии оттенков германского экспансионизма, так и о путях эволюции экспансионистских идей после Первой мировой войны. Выбрать несколько имен из практически бесконечного списка германских экспансионистов – задача нелегкая. Главная трудность – не в опасении пропустить то или иное известное имя, но в правильных критериях отбора. В рамках нашей темы такими критериями стали общественная известность, политическое влияние, многосторонность интересов и, как следствие, тематическое разнообразие их публицистики, а также, и это, пожалуй, главное – умение видеть, формулировать и отстаивать глубинные цели германского экспансионизма, даже выполняя рутинные обязанности газетного обозревателя. Научный авторитет, организаторские способности, партийные пристрастия, прозорливость и литературный талант представляются характеристиками важными, но не решающими. Именно поэтому на периферии исследования остались такие видные деятели германского экспансионизма, как военный историк и теоретик Ганс Дельбрюк, медиевист Иоганнес Халлер, журналист и издатель Эрнст Йек.

34

По нашему мнению, с наибольшей ясностью и полнотой история германского экспансионизма может быть прослежена при обращении к именам Теодора Шимана, Адольфа Штёкера, Фридриха Наумана, Эрнста Ревентлова, Пауля Рорбаха и Отто Хётча. Каждый из них внес крупный вклад в развитие идей германского экспансионизма, каждый был заметной фигурой в политических, общественных, научных кругах, в газетно-журнальном мире. В совокупности их публицистическое наследие дает достаточно цельное представление об идеологии германского экспансионизма, а практическая деятельность – о роли и месте экспансионистов в жизни Германии начала XX в. Правда, обращаясь к изучению жизненного пути виднейших выразителей экспансионистских воззрений, полезно помнить, что их деятельность вовсе не сводилась к служению целям германского экспансионизма, а взгляды претерпевали эволюцию, далеко не всегда совпадавшую с эволюцией экспансионистских идей. Последнее особенно заметно на примере тех, кому довелось жить в межвоенный период и после Второй мировой войны. Речь идет прежде всего о Пауле Рорбахе и Эрнсте Ревентлове, чьи судьбы наиболее тесным образом сплелись с судьбой германского экспансионизма. Ровесники Германской империи, они пережили расцвет и крушение связанных с нею надежд. Надежд, которые они разделяли, а иногда – вызывали к жизни. Рорбах и Ревентлов – из первого поколения тех немцев, для кого Германия – не поэтическое понятие в духе Шиллера и Гёте, а реальность, восприятие которой обострено новизной и восторженностью. В отличие от более старшего поколения, чьи мечты в основном воплотились в церемонию 18 января 1871 г., они не могли не думать о будущем, о дальнейшем развитии Германии. Проблема «величия» Германии, как они ее понимали, – тема настоящего исследования. Для Рорбаха, Ревентлова и их единомышленников, людей очень разных, не схожих ни средой, их воспитавшей, ни социальным опытом, эти размышления стали судьбой.

2 Пауль Карл Альберт Рорбах родился 17 (29) июня 1869 г. в Иргене Курляндской губернии и рос в типичной мелкобуржуазной среде. Его род не был ни знатным, ни древним и не принадлежал к первым немецким колонистам. Его предки впервые упоминаются в 1764 г., когда они вместе с волной переселенцев покинули родной Гессен-Дармштадт. Никому из них не удалось подняться по социальной лестнице. Рорбахи неизменно принадлежали к низам немецкого населения остзейских провинций России, к «среднему сельскому сословию». Правда, Альберт Рорбах, отец Пауля, поступив на гражданскую службу, достиг 14-го класса, получив тем самым наследственное почетное гражданство. С 1877 г. Рорбах посещал гимназию в Митаве. Через нее прошла едва ли не вся остзейская интеллектуальная элита, в том числе десятью годами раньше – Т. Шиман. Она занимала особое положение в городе и во всей Курляндии, так как там стремились поддерживать традиции классического гимназического образования в духе европейского Просвещения. Позднейшая высокая оценка роли подобного образования для «становления человеческого духа вообще» проистекала у Рорбаха именно из воспоминаний о годах гуманитарного и гуманистического воспитания в Митаве. Закончив гимназию, Рорбах решил продолжить образование и посвятить себя изучению истории. Поступив в августе 1887 г. в университет Юрьева (Дерпта), Пауль остался ему верен, хотя сначала и планировал со временем перевестись в Москву. После семестра в Юрьеве, бесед с немецкими преподавателями, особенно с медиевистом профессором Ричардом Хаусманом, Рорбах окончательно сделал выбор в пользу немецкой формы обучения и всего немецкого вообще. Эти беседы «сделали много для того, чтобы отчетливо прояснить для меня всю разницу между немецкой и русской наукой, особенно в области истории, и немецкий образ действий достаточно мне нравился, чтобы я надолго захотел остаться в его лоне»[103]. Давалось ему обучение, однако, не очень легко. Тем не менее успехи его были очевидны. Достаточно сказать, что еще в 1970-е годы написанная им в семинаре Хаусмана работа «Ледовое побоище» считалась в Западной Германии одним из важных исторических трудов по этой теме. В октябре 1890 г. Рорбах покинул Юрьев и направился в Германию. Поездка стала «сильнейшим внутренним переживанием моей тогдашней жизни. Итак, теперь ты в Германии, на

35

Родине всех нас, прибалтов!»[104]. Он был зачислен в Берлинский университет, где стал посещать знаменитые историко-политические лекции Генриха фон Трейчке. В Берлине Рорбах сблизился с Гансом Дельбрюком, перенявшим у Трейчке издание «Preußische Jahrbücher», а затем – университетскую кафедру, познакомился с Фридрихом Науманом, в общественной деятельности которого его привлекли попытки соединить идею Великой Германии с либерализмом и социализмом, с теологом Адольфом Харнаком, подсказавшим Рорбаху тему диссертации – об александрийских патриархах. В августе 1891 г. Рорбах был удостоен звания «доктор философии». Теперь он мог вернуться домой, где намеревался начать преподавательскую карьеру. Однако помешала этому политика русификации прибалтийских губерний. Попечитель Юрьевского университета М.Н. Капустин был тверд: «Он очень жестко сказал мне, что в Казани или Томске, сибирском университете, против меня ничего не имели бы, но в Дерпте не может быть и речи о принятии на службу прибалта»[105]. Пребывание на родине потеряло смысл. Рорбах решил окончательно переехать в Германию. Вернувшись в октябре 1891 г. в Берлин, он обосновался там и получил в 1894 г. прусское гражданство. Здесь он продолжил образование, возобновил контакты с Дельбрюком, стал членом своеобразного клуба наиболее одаренных учеников Наумана. С первых берлинских лет сохранили на Рорбаха воздействие теолог Адольф Харнак, развивавший идеи социального христианства, и географ Фердинанд фон Рихтхофен, автор оригинальной теории происхождения человеческой культуры, которую Рорбах воспринял и разрабатывал. Знаменитая гимназия в Митаве, Дерптский (Юрьевский) университет, переезд в 1890 г. в Германию и учеба в Берлине у Генриха фон Трейчке и Ганса Дельбрюка, а также дружба с Фридрихом Науманом – вот основные этапы продвижения Рорбаха в германский научный и интеллектуальный мир. При этом Рорбах никогда не забывал о своем остзейском происхождении, которому был обязан той особой склонностью к политике, что «была, – по его убеждению, – для каждого прибалта естественной, из-за положения его родины между Германией и Россией»[106]. Сказалась и учеба в Дерптском университете – тогда не только научном, но и влиятельном политическом центре, где, несмотря на усилия властей, не прекращалась пронемецкая и антирусская пропаганда. Именно в Дерпте получил Рорбах тот заряд политической активности, который сохранился у него до последних дней жизни. Именно здесь сформировался он и как ученый, и как энергичный общественный деятель, и уже ранние работы Рорбаха характеризует двойная направленность – научная и публицистическая. Серьезное воздействие оказал Трейчке, причем не только своими историческими и русофобскими взглядами, но и пропагандистским и даже агитаторским духом своих лекций, горячностью и ярко выраженной политической нацеленностью, сочетавшимися с серьезностью несомненно крупного ученого. Трудно четко определить круг интересов и сферу деятельности Рорбаха, у которого «теология, история и география боролись друг с другом»[107]. Внешне география часто брала верх. Невозможно даже кратко перечислить путешествия Рорбаха – вся Европа от Швеции до Стамбула, вся Россия от Варшавы до Владивостока и от Финляндии до Армении, Азия от Палестины до Гонконга и Сингапура, Африка, Америка от Канады до Аргентины, – за два предвоенных десятилетия Рорбах объездил весь мир, из каждой поездки он привозил новую книгу, путешествия расширяли его общий и политический кругозор (хотя выходец из низших слоев остзейского общества так и не выучил английский язык), развивали умение ориентироваться в происходящих в мире событиях. Все это помогало в работе, хотя настоящим географом Рорбах так и не стал. Его поездки финансировались периодическими изданиями, патриотическими фондами и отдельными промышленниками, позднее и Министерством иностранных дел: всех интересовали реалии германских колоний, геополитические наблюдения, политические репортажи. Став мировой державой, Германия пробудила в немцах интерес к заморским территориям и мирам, чуждым тевтонской культуре и ценностям подлинного христианства. Одним из результатов путешествий был отказ от активных занятий теологией – Рорбах понимал, что, посвятив себя богословию, он не найдет ни времени, ни возможностей для решения других задач, которые сделались для него более важными и которым он отдавал все свои силы, знания и талант. Главным для него стало регулярное комментирование внешнеполитических сюжетов в периодической печати и написание книг по проблемам международных отношений.

36

С 1892 г. Рорбах сотрудничал в «Preußische Jahrbücher» Ганса Дельбрюка – тогда «самом выдающимся немецком издании»[108], а с 1901 г. – в журналах Фридриха Наумана «Hilfe» и «Zeit». Статьи Рорбаха появлялись в десятках других газет по всей Германии, публиковались также в Каире, Дар-эс-Саламе и даже в Танганьике. С полным правом его можно отнести к «наиболее читаемым комментаторам внешнеполитических событий перед Первой мировой войной»[109]. Со временем работа в чужих изданиях начинает его тяготить, и Рорбах приступает к осуществлению своей давней мечты – созданию собственной газеты. В апреле 1914 г. он основал еженедельник с характерным названием «Das Größere Deutschland» («Великая Германия»). Тогда, в последнюю предвоенную весну, издание Рорбаха воспринималось как триумф экспансионизма, как высшая точка его общественного признания. Начало издания оказалось весьма успешным. Книги, журнальные публикации, газетные комментарии, доклады и лекции Рорбаха снискали ему славу одного из самых видных публицистов своего времени. Его имя было на слуху, авторитет высок, что, безусловно, привлекало внимание и вызывало интерес читателей. Солидность газете придавал и круг лиц, сотрудничавших в ней: Рорбах имел тесные связи повсюду, в том числе в Министерстве иностранных дел и в Морском министерстве. Популярность газеты была высока, но денег у Рорбаха было мало, и в 1915 г. она перешла в руки пангерманистов. С января 1916 г. Рорбах издавал новую газету – «Deutsche Politik». Здесь он также придерживался принципа подачи информации из первых рук: выбирал авторитетных сотрудников (у него печатался сам Теодор Шиман) и даже разместил свой редакторский кабинет в Центральном управлении Министерства иностранных дел, сотрудником которого стал. Во время войны Рорбах недолго работал в Морском министерстве, ездил в Брюссель, чтобы узнать возможные пути воздействия на бельгийское общественное мнение (поручение совершенно безнадежное), и в Стокгольм, где читал лекции в «немецком духе». В мае 1916 г. Рорбах с той же целью направился в занятую германскими войсками Курляндию и по пути, под Ковно, пытался встретиться с главнокомандующим Гинденбургом, которому хотел сообщить свои идеи о путях дальнейшего развития войны. Однако это не удалось, и дальше Людендорфа Рорбах не пробился. Навязать генералу свою точку зрения Рорбах не смог. Он советовал бросить все силы против России и был уверен, что в этом случае ее окончательный разгром неизбежен. Поэтому он предлагал отказаться от Бельгии, после чего продолжение войны со стороны Антанты не будет выглядеть морально оправданным, сохранить на Западе статус-кво и добиться решающего преимущества на Востоке. Ответ Людендорфа был лаконичен: «То, что Вы хотите – есть политика, которой я как солдат не могу заниматься»[110]. Провалились и попытки воздействовать на Бетман-Гольвега, сначала письменно, а потом при личной беседе. Нерешительный, вечно колеблющийся канцлер не пожелал предпринимать какие-либо шаги, чтобы обуздать собственных генералов. Еще одним разочарованием стало решение о начале неограниченной подводной войны. Рорбах и все те, кто группировался вокруг него и Дельбрюка, были противниками такой войны, как неизбежно ведущей к вступлению в войну США и созданию решающего перевеса в пользу врагов Германии. Для Рорбаха война кончилась «предательством в Версале»[111]. После войны он подробно разобрал ошибки германского руководства и свои попытки это исправить. Помимо упомянутых выше, одной из главных ошибок он считал отсутствие в Германии четкой программы противодействия враждебной пропаганде: «В этом отношении у нас отсутствовала не только действенная практика, но даже элементарное понимание». В то время как английская и французская печать подробно информировала своих и иностранных читателей о поступках и речах политических лидеров, в нужном ей свете трактовала каждый факт и каждый шаг любой известной персоны, на немецкой стороне об этом совсем не задумывались. «С этой стороны наши военные усилия настолько малозначительны, что трудно найти подобную нацию, которая располагала бы столь мощными силами, как Германия, и была бы столь слаба в организации вспомогательных средств»[112]. После войны «Deutsche Politik» осталась без денег и подписчиков и в 1922 г. закрылась. Популярность Рорбаха-публициста резко упала, хотя он и продолжал привычную работу. В гитлеровской Германии Рорбах не побоялся открыто выступить против нацистских идей о завоевании «жизненного пространства», которые он находил бессмысленными и опасными. Аншлюс Австрии, Мюнхенское соглашение, расчленение Чехословакии он отказывался

37

понимать, как это делала фашистская пропаганда, в духе реализации заветной мечты Наумана о «Срединной Европе». По его мнению, Срединная Европа могла возникнуть только на основе абсолютно мирных и равноправных отношений. Писал Рорбах и во время, и после Второй мировой войны, хотя книги раскупались плохо и своего места в послевоенной Германии он так и не нашел. Умер Пауль Рорбах 20 июля 1956 г. почти забытым. Волна некрологов была скорее данью памяти со стороны старых друзей и сотрудников, чем признанием современников. И это объяснимо: прошло уже больше 40 лет с того периода (последние годы перед Первой мировой войной), который Рорбах сам обозначил как «высшую точку» своей жизни[113]. Две основные книги Рорбаха – «Германия среди мировых народов» (первое издание 1903 г.) и «Немецкая мысль в мире» (1912) – призваны были служить достижению «великой цели», которая стояла перед Германией в начале XX в. Эту цель Рорбах видел в формировании идеологии, которая позволила бы немцам преодолеть внутреннюю моральную слабость, встать во главе «мирового концерта» и, наконец, «наложить на мир печать собственной национальной идеи»[114]. Своей главной задачей Рорбах считал именно участие в создании «национальной идеи». Такой подход, надо признать, придавал воззрениям Рорбаха твердость и законченность, превращал скромного журналиста, поверхностно описывающего путевые впечатления, в политического писателя национального масштаба. Настойчивая проповедь необходимости «национальной идеи» делала Рорбаха центральной фигурой германского экспансионизма. В своей текущей публицистике Рорбах разоблачал – не всегда талантливо и проницательно – происки врагов Германии, политику которых он считал «империалистической», напоминал о готовности немцев «дать отпор», строил планы колониальных приобретений. Среди видных публицистов экспансионистского направления его выделяла, пожалуй, лишь уверенность, что у Германии нет ни одного потенциального союзника среди «мировых держав». Здесь с ним не были согласны ни Шиман, ни Ревентлов, ни Науман. Другая яркая особенность его экспансионистских рассуждений, напротив, сближала его с Шиманом: Рорбах был законченным русофобом. Россию и русских он ненавидел так сильно, что это вызывало непонимание Ревентлова и острую критику Хётча. Однако, возвышаясь над злобой дня, он не забывал напомнить единомышленникам и последователям, что немцы станут «мировым народом» только благодаря политике, построенной на принципах христианской морали и культуры. Даже в начале войны, едва ли не противореча официальной пропаганде, он утверждал: «Полной победы мы достигнем, если освободим себе путь не к немецкому мировому господству или мировой державе, но к немецкой мировой работе»[115]. Методичному Рорбаху, который, родившись российским подданным, стремился привить себе истинно прусские добродетели, противостоял Ревентлов, человек, остро чувствовавший всю непрочность старых традиций.

3 Эрнст Кристиан Эйнер Людвиг Детлев граф цу Ревентлов родился 18 августа 1869 г. в Хусуме, небольшом городке на западе Шлезвиг-Гольштейна. Отец Эрнста, граф Людвиг цу Ревентлов, был ландратом округа Хусум. Мать Эмилия происходила из знатной семьи фон Рантцау. Ревентловы могли гордиться своим родом, который, как и Рантцау, принадлежал к старинной гольштейнской аристократии. Впервые он упоминается в 1223 г., в 1673 г. Конрад, основатель его младшей ветви, был возведен в графское достоинство, после чего на родословном древе не появлялось ни одного недворянского имени. Род прославила Франциска, младшая сестра Эрнста. В конце XIX в. она исповедовала принципы, которые с трудом пробивали себе дорогу: материальную независимость женщин, свободу любви, общественную эмансипацию. Она смеялась над моралью бюргеров. Восторженные строки посвятили ей Герман Гессе, Теодор Хойс, Оскар Паницца. Необычайно красивая, она решительно порвала с кругом, к которому принадлежала по рождению, ради того, чтобы стать «королевой» Швабинга, мюнхенского квартала художников, писателей и политических эмигрантов[116]. Франциска была исполнена утонченно-радикальных идей, восхищалась одновременно Ницше, Лассалем, Львом Толстым,

38

Ибсеном и Бебелем и создала в Швабинге коммуну. История Швабинга эпохи модерна была историей жизни Франциски Ревентлов. Рядом с ней немудрено было потускнеть самому незаурядному человеку. Эрнст, однако, не остался «братом Франциски» и проявил себя как самостоятельная и незаурядная личность. У них были наилучшие отношения. Он всегда поддерживал сестру и сочувствовал ей не только в свои «веселые лейтенантские годы», но и много позже. Дружба и взаимопонимание были обоюдными. Франциска писала в дневнике: «Эрнст во всем чувствует то же, что и я»[117]. Бунтарство Франциски встречало у него понимание: он отвергал буржуазный образ жизни, но не как представитель богемы, а с позиций истинного аристократа. С 1879 г. Эрнст приступил к занятиям в Королевской гимназии Хусума. Это было типичное учебное заведение того времени, которое воспитывало в учениках приверженность прусским ценностям, педантично-догматический дух, умение повиноваться. Важнейшую роль играли религиозные наставления, проповедовавшие идею единства «трона и алтаря». Подобные методы преподавания подчас достигали противоположной цели. Безверие и отторжение церкви высшим слоем Германии того времени были общеизвестны. Обучение прививало также ненависть к педантизму; а часто как следствие этого – к любой системе вообще, в том числе государственной. В гимназии Ревентлов проникся антицерковными убеждениями настолько, что на выпускном экзамене по религии получил «неудовлетворительно». Из гимназии Ревентлов вынес также, несмотря на открытое неуважение к вильгельмовской системе, высокий патриотизм, чувство гордости за молодое великое государство, восхищение им и уверенность в его славном будущем. Ревентлов причислял себя к последнему поколению, которое может помнить время раздробленности или первые годы империи. Это поколение, которое «вступило в политическую и национальную жизнь в конце восьмидесятых и начале девяностых… стремилось вперед, стремилось ввысь сквозь 1871 год, было исполнено перехлестывающим через края чувством силы»[118]. Влияние сельской идиллии детских лет причудливо вылилось в неприятие технического прогресса. Непонимание значения техники, некоторый страх перед ней вели к недооценке ее роли в развитии человечества и, шире, к недооценке влияния экономики на политику, что позднее сказалось на понимании Ревентловым механизма возникновения мировой войны. Слабая способность управляться с механизмами мешала Ревентлову и в частной жизни, и во время службы на флоте. В 1888 г., окончив гимназию, Ревентлов начал морскую карьеру в германском императорском военном флоте в качестве кадета. Попал на море он почти случайно. В гимназические годы Эрнст намеревался поступать в университет и о военной карьере не мечтал. Но из-за бедственного положения семьи этим планам не суждено было сбыться. Кроме того, Ревентлову, брату своей сестры, хотелось резко изменить образ жизни, отвлечься от гнетущей семейной атмосферы, усугубленной денежным крахом. Служба началась удачно: он получил назначение на броненосец «Пруссия», которым командовал тогда капитан, а затем – гросс-адмирал, инициатор и организатор строительства военно-морских сил Германии Альфред фон Тирпиц. Выпущенный из морской школы 12 мая 1891 г. младшим лейтенантом флота Ревентлов вскоре принял командование торпедным дивизионом. Затем служба в Берлине, смена кораблей и частей. При этом молодой офицер усиленно изучал Канта и Шопенгауэра, в результате чего в его мыслях произошел резкий поворот, «решительное изменение и воистину спасительное освобождение» от низменности жизни[119]. Это стало одной из причин того, что Ревентлов решил прервать карьеру, хотя перспективы дальнейшей службы выглядели радужно: за год до того был принят первый морской закон Германии и судостроительные планы Тирпица, наконец, начали давать плоды – ожидалось значительное увеличение флота, числа вакансий, кроме того, за десять лет адмирал не забыл Ревентлова. Тем не менее ставший уже капитан-лейтенантом Ревентлов решительно добивался отставки, которую и получил 23 января 1899 г. Он никогда не писал о причинах этого поступка. Его брат Карл полагал, что дело – в проблеме со здоровьем, вернее, с сердцем[120]. Сказалась, вероятно, и намечавшаяся женитьба: через семь недель после отставки Ревентлов женился на графине Мари Габриэль Бланш д’Алльмон де Брутийо. Еще одним поводом к отставке Ревентлова могло стать

39

нескрываемо ироническое отношение графа к монархическим настроениям, характерным для германского офицерства. Высоко оценивая личность Вильгельма II и его усилия, направленные на превращение Германии в великую военную и морскую державу, Ревентлов олицетворял как бы аристократическую оппозицию монархии и монархистам, позднее открыто высказанную им в книге «Кайзер и монархисты». Все же главными причинами отставки стали растущая отчужденность Ревентлова по отношению к закостеневшему обществу, на традиции которого он смотрел глазами Франциски, его желание быть влиятельным участником событий и вместе с тем не подчиняться жесткому регламенту условностей и обычаев. Духовный мир Ревентлова сформировался как сложное переплетение трех мотивов: высокомерно аристократическое отвержение либерально-позитивистского восприятия мира и буржуазных ценностей; мистический спиритуализм, смешанный со скептическим отношением к церкви, что, по словам Эрнста Трёльча, составляло своеобразную «домашнюю религию»[121], и, главное, высочайшая оценка роли личности в развитии нации и государства. Последнее было главным пунктом воззрений Ревентлова и с несомненностью свидетельствовало о воздействии на него взглядов Фр. Ницше. Отказ от карьеры ради семьи и независимости должен рассматриваться не как импульсивный или вынужденный шаг, а, скорее, как возобладание духовного неприятия реальной жизни над трезвым расчетом и стремление отгородиться от чуждого ему общества не только внутренне, но и внешне. Кроме того, семья – за исключением Франциски и брата Людвига – не приняла его жену, сочтя сомнительным ее графский титул. Не имея иных средств к существованию, кроме скудной пенсии, он решил сжечь за собой все мосты и отправился в Америку. Подробности его пребывания там неизвестны. Очевидно лишь, что ни фермерство, ни попытки работать на фабрике не принесли немецкому графу удовлетворения. Уже через год, осенью 1900 г., он вновь оказался в Берлине. Только теперь наконец проявился во всем своем значении тот поворотный шаг в судьбе Ревентлова, который он сделал, уйдя в отставку. Не имея ни денег, ни работы, не умея ничего делать и не обладая никакой профессией, кроме той, от которой он отказался, обремененный необходимостью содержать семью, он бросился в последнее прибежище неудачников – взялся за перо, стал, по его собственным словам, «интеллектуалом за неимением лучшего»[122]. Именно на литературно-журнальном поприще Ревентлов нашел себя. Именно здесь он в наибольшей степени мог служить и адмиралу Тирпицу, и германской военной мощи, и самой Великой Германии. Представитель древнего рода, граф, морской офицер и умелый литератор был находкой для издателей, связанных с военно-морскими кругами. Уже в 1900 г. появилась подготовленная им книга «Развитие организации немецкого флота». Прекрасно изданная, снабженная рисунками и цветными таблицами, она внесла заметный вклад в пропаганду идеи превращения Германии в великую морскую державу. В короткий срок Ревентлов становится ведущим экспертом по военным и особенно военно-морским делам, он умело сопрягает восхваление немецкой морской программы с критикой «британского господства на море», описывает события русско-японской войны в контексте необходимости соединения усилий армии и флота для достижения победы. Ревентлов преуспел и как издатель – с 1901 г. он стоял во главе еженедельника армии и флота «Überall», принимал ведущее участие в других военно-морских изданиях и даже выпускал целый год собственную газету, над которой витал дух Швабинга и которая посвящена была немецкой Отчизне, ее искусству и ее народности[123]. В предвоенное десятилетие Ревентлов был, без сомнения, влиятельным публицистом и исключительно ярким представителем германского экспансионизма. Его регулярное общение с читателями военно-морских и национально-патриотических изданий сделало его фигурой настолько значительной, что сторонним наблюдателям казалось, будто «Ревентлов, Рорбах с еще некоторыми империалистически-политическими “экспертами”, собственно, и управляют Германией»[124]. Действительно, связи в военно-морских и дипломатических верхах, прямая ориентация на Тирпица объясняли осведомленность публициста, его настойчивость при обсуждении вопросов финансирования военно-морской программы, его откровенный милитаризм. Лозунгом Ревентлова стали слова «Опасность – в промедлении!»[125]. С этих позиций он критиковал и решения Гаагской мирной конференции, и пацифистов, и сторонников интернационализма. Со временем интерес к собственно военно-морским проблемам перерос у него в стремление разобраться в вопросах внешней политики, объяснить себе и читателям, кто

40

именно мешает Германии обрести «место под солнцем». Острие своей критики Ревентлов направил против «западного империализма», под которым он понимал прежде всего британскую колониальную систему, основанную на британском господстве на море[126]. Внешне без особых усилий отставной морской офицер превратился в идеолога германского экспансионизма. Его главная книга «Германская внешняя политика» стала своего рода естественным и в высшей степени авторитетным подведением итогов тех усилий, которые милитаристские круги Германии затратили, чтобы привести немцев к мировой войне. Неслучайно ее первое издание вышло в 1914 г. В годы войны Ревентлов – непримиримый враг нерешительности и уступок. Он не сомневался, что торжество немецкой идеи в мире связано с победами германской армии и флота. В 1915 г. он издал книгу, где разоблачал английскую политику, цели, средства и методы действия которой он называл империалистическими. Книга с ярким названием «Вампир континента» имела исключительный успех у немецкого читателя, в 1916 г. вышло ее 11-е (!) издание, а последнее, 14-е, появилось в 1940 г., служа целям нацистской пропаганды. Однако было бы в высшей степени неверно истолковывать взгляды и публицистику Ревентлова в духе прямолинейного служения «германскому военному могуществу на суше и на море». В его истолковании германский экспансионизм, несомненно, очень близко смыкался с практическими целями кайзеровских дипломатов, генералов и адмиралов. Но вместе с тем Ревентлов, хотя и не так настойчиво, как Рорбах, подчеркивал недостаточность военных аргументов, ставил под вопрос необходимость территориальных захватов[127]и постоянно подчеркивал, что главное его желание – духовное единство Германии не во имя военных побед, но ради торжества немецкой идеи в мире. Взгляды Ревентлова были глубоко противоречивы. Стоя на вершине публицистической известности, он сожалел, что граф скатился до положения «пролетария». От военно-морских вопросов он обращался к попыткам серьезного философствования, к размышлениям о социальной несправедливости. Отдавая дань неприятию бюргерского благополучия, он в 1908 г. написал «Славный мир, сладкое согласие» – едкую, полную злой иронии политическую сатиру на современное положение в стране и в мире[128], пронизанную «интеллектуальной антиинтеллектуальностью»[129], где явно ощущалось влияние Франциски. В послевоенной Германии Ревентлов не нашел себе места. Стремление стоять над повседневной политической и общественной жизнью, не обладая при том ни прежним публицистическим влиянием, ни весомыми источниками информации, обрекало Ревентлова на идейное одиночество, которое внешне проявлялось в странной переменчивости позиции. Оставаясь убежденным противником «западного империализма», Ревентлов в 1919–1920 гг. высказывался за взаимодействие с Красной армией для борьбы с Польшей Пилсудского и силами Антанты. Он исповедовал антиамериканизм, в начале 20-х годов полагал, что контакты с представителем III Интернационала Карлом Радеком и немецкими коммунистами будут полезными для борьбы за свободу всех угнетенных народов. Граф презирал Г. Штреземана и его политику мира, поддерживал планы диктатуры генерала Секта, в рамках фелькишеского движения участвовал в политической борьбе и в 1924 г. был избран депутатом рейхстага. В 1927 г. Ревентлов, прежде высокомерно третировавший Гитлера, вступил в НСДАП, где, впрочем, не играл заметной роли. Вместе со сторонниками братьев Штрассеров он выступал «за немецкий социализм», изложению основ которого посвятил книгу с характерным названием «Civitas Dei Germanica». В последние годы Веймарской республики Ревентлов был и против Гитлера, и против Гарцбургского фронта, и против правительства, искал путь к новой Германии. В его суждениях смешались старые представления о немецкой миссии в мире с идеями национал-социализма. Помня о своих прежних заслугах, Ревентлов обличал «лжецов», которые пишут о германской ответственности за развязывание мировой войны. С приходом Гитлера к власти Ревентлов примиряется тем легче, чем больше это совпадает с желанным для него подъемом германского военного духа. Однако старая экспансионистская программа была им забыта, не совпадая с «духом времени», он отстаивал свободу личности, выступал против нагнетаемой расовой ненависти и преследования евреев[130], осуждал террор СА и «ночь длинных ножей». В рамках борьбы за свободу религии он (скорее, для самоутверждения как постоянного оппозиционера) в бездуховное время гимна Хорст-Вессель и Марики Рекк вновь открывал для

41

немногих читателей забытые труды деятелей церкви и теологов, программные документы 1848 г. Умер Ревентлов 21 ноября 1943 г. в Мюнхене. Несмотря на сложность мировоззрения и запутанность жизненного пути Ревентлова, главное в нем и в его публицистике оставалось неизменным. И эта неизменность делала его многочисленные работы зеркалом общественных и политических изменений в Германии и в мире от периода становления Германской империи до начала крушения Третьего рейха. Ревентлов всегда, по справедливому выражению Х. Боога, оставался «великим дилетантом»[131]. Блистательный пропагандист, идеолог германской политической, военной и духовной экспансии, религиозный мыслитель, журналист и историк, он служил идеям Великой Германии, не считая нужным искать для них опоры в чем-то ином, кроме «единства германской нации и ее духовных устремлений», подкрепленного соответствующей военной программой. Как и Рорбах, Ревентлов в основе своих воззрений безнадежно утопичен, что особенно наглядно проявилось в его бесплодных усилиях приспособиться к меняющемуся послевоенному миру. Служение экспансионистскому идеалу привело Ревентлова к общественной изоляции, идейному и человеческому краху. Но именно стремление сохранить верность этому идеалу делает интересным и исследовательски необходимым обращение к наследию этого аристократа и борца за Великую Германию.

4 Если Ревентлов и в особенности Рорбах стремились – осознанно и целеустремленно – выявить, определить и сделать достоянием общественности весь комплекс идей германского экспансионизма, если они по праву могут быть названы его идеологами, то их старший современник Шиман преимущественно разрабатывал одну – но при этом важнейшую! – сторону экспансионистских воззрений. В течение многих лет он писал о международных отношениях, внешней политике и обретении Германией «достойного места» среди великих держав. Достойным Германской империи, по твердому его убеждению, могло быть лишь безусловное первенство. Более последовательный, чем Ревентлов и Рорбах, но и более односторонний, чем они, Шиман по праву разделяет с ними ответственность за общественно-политическую и историческую репутацию германского экспансионизма. Как публицист Шиман был не менее известен, нежели Рорбах и Ревентлов, как ученый – обладал европейским признанием, но подлинное его значение определяется тем огромным закулисным влиянием, которое он оказывал на Вильгельма II и его ближайшее окружение при выработке внешнеполитической стратегии. Научный авторитет и исключительная осведомленность делали Шимана незаменимым советником, особенно в вопросах, связанных с отношениями Германии с ее восточным соседом, Россией, которую он искренне ненавидел, внешнюю политику которой он (неважно, шла ли речь о Российской империи или о Советской России) не понимал и боялся, а подданных которой – за исключением остзейских немцев – презирал. Именно благодаря Шиману экспансионистские идеи из предмета ведения безответственных политических публицистов переходили в сферу практической внешней политики, делались предметом забот германских дипломатов. Именно благодаря Шиману эти идеи обретали предельно возможную ясность и законченность, что с неизбежностью выявляло их внутреннюю противоречивость, утопизм и историческую несостоятельность. В этом отношении судьба Шимана, чья научная и общественная карьера до времени складывалась исключительно удачно, представляется трагичной. Политический оракул неизменно ошибался, дело, которому он служил, было обречено на неудачу. Теодор Шиман родился 5 (17) июля 1847 г. в уездном городе Гребине Курляндской губернии Российской империи. Семья литератов, из которых происходил Шиман, была известна далеко за пределами его родного городка, насчитывавшего немногим более тысячи жителей. В Прибалтике литератами обычно считались лица недворянского происхождения, получившие образование и занятые научно-педагогической деятельностью либо в сфере свободных профессий. В Курляндской губернии времен Шимана литераты относились к разряду личных дворян. Подданным Германии Шиман стал в зрелые годы, но в отличие от большинства остзейских немцев он с юности не был лоялен России, своей родиной считал Остзейский край, относя его вопреки реальности не к России, а к Германии. Дело объясняется, по-видимому, особенностями

42

семейного воспитания. Характерно, что пренебрежение к реальной действительности Шиман сохранил навсегда. Начало систематическому образованию Теодора Шимана было положено в известной гимназии «Петринум» в Митаве, где учился еще его отец и где позднее учился Пауль Рорбах. Шиман пробыл в гимназии с августа 1858 по июнь 1867 г. С 18 августа 1867 г. по январь 1873 г. Шиман числился студентом Дерптского университета, откуда исходило твердое идейное противостояние начавшемуся процессу русификации Остзейских провинций[132]. После университета Шиман некоторое время работал в архивах Митавы и Данцига, в результате чего в 1873 г. были изданы его первые научные произведения – небольшие исторические работы по материалам архивов. Осенью того же года он предпринял путешествие по Германии и вынес из него чувство гордости за «свою страну»[133], совсем недавно объединенную великим Бисмарком и ставшую наконец великой державой. С начала зимнего семестра 1873/74 гг. Шиман был внесен в список студентов в Гёттингене, куда он стремился, чтобы учиться под руководством профессора Георга Вайца, депутата Франкфуртского парламента, крупного историка, давнего сотрудника знаменитого издания «Monumenta Germaniae Historica», ставшего в 1875 г. его главным редактором. Вайц создал в Гёттингене научную школу, ставившую себе главной задачей критическое исследование германского Средневековья. В период ее расцвета, с 1860-х годов и вплоть до переезда Вайца в Берлин после назначения редактором «Monumenta», через нее прошли почти все молодые остзейские историки – Фридрих Бинеман, Леонид Арбузов, Рихард Хаусман, Оскар Штавенхаген. Для Шимана результатом работы в семинаре Вайца, помимо приобщения к исследовательским традициям, восходящим к Л. Ранке, стала диссертация о лифляндско-курляндской хронике Саломона Хеннинга. В феврале 1874 г. ему было присвоено звание «доктор философии» (это звание в имперских университетах Германии соответствовало диплому кандидата Дерптского университета, который Шиман получил ровно через год). Женитьба и необходимость содержания семьи заставили молодого ученого отказаться от дальнейших научных планов и вернуться в Россию. Остались неоконченными история курляндского герцога Готтхорда Кеттлера и «История Курляндии». Шиман переехал в Феллин, на север Курляндии, где с 1875 г. почти восемь лет был учителем географии и истории в городской гимназии. Осенью 1883 г. он перебрался в Ревель, где стал первым штатным городским архивариусом. Верхи остзейского общества признали заслуги «защитника интересов немцев Прибалтики»[134]. Здесь, в России, начинается карьера Шимана-публициста, принесшая ему впоследствии и славу, и бесславие. Он, безвестный учитель российской гимназии, сотрудничал в немецких газетах Риги, Ревеля, городов Северной Германии. С ним, выразителем «остзейских понятий», полемизировали катковские «Московские ведомости». Бескомпромиссное отстаивание остзейских привилегий, благородная борьба против русификации и крайне неблагородная, почти патологическая (с этим соглашались даже его идейные единомышленники) ненависть к России и русским, публицистический талант – все это естественным образом вводило Шимана в плеяду знаменитых остзейцев, чьи политические сочинения, направленные против российской политики, были известны по всей Европе. Шиман продолжал дело Карла Ширрена, Вольдемара фон Бока, Юлиуса фон Экхарта и барона фон Брюггена. От балтийских корней у Шимана навсегда остались бурный политический темперамент, натура страстного борца, никогда не идущего на компромиссы и отвергающего холодный расчет, двусмысленность. Следующая жизненная ступень – переезд в июле 1887 г. в Берлин, где он стал преподавателем университета, причем произошло это благодаря протекции великого Трейчке, о котором Шиман не раз вспоминал с самыми теплыми чувствами. 12 июля он прочитал вступительную лекцию «Первая попытка России овладеть Балтийским морем», и с этого дня работа в университете становится главным делом Шимана. Шиман также работал в Прусском тайном государственном архиве, чему способствовала его дружба с графом Гербертом Бисмарком, сыном канцлера, который заведовал архивной службой. Одновременно он преподавал в Прусской военной академии и ушел оттуда только после назначения его ординарным профессором Берлинского университета в 1906 г., приурочив уход к 27 января, дню рождения кайзера.

43

Поворотным в жизни Шимана стал 1892 год. Во-первых, в апреле последовало его назначение экстраординарным профессором университета. Во-вторых, в сентябре он стал сотрудничать в правоконсервативном издании «Neue Preußische (Kreuz-)Zeitung». Именно длительное и плодотворное сотрудничество с «Kreuzzeitung» принесло Шиману европейскую славу, выдвинуло в число ведущих публицистов Германии. Целых 22 года каждую среду (за исключением очень кратких и редких периодов отпусков) газета печатала передовые статьи Шимана под общим заглавием «Внешняя политика недели». Вплоть до первого месяца мировой войны Шиман регулярно предлагал публике обзор важнейших международных событий с собственными комментариями. За это время из-под его пера вышло около 1000 статей-обзоров. Эти еженедельные внешнеполитические обозрения представляют собой главный итог деятельности Шимана как публициста, в них наиболее полно и четко выразились его убеждения. С 1901 г. Шиман начал собирать свои статьи за прошедший год и публиковать их отдельными томами, без изменений, редакторской правки и комментариев, лишь с краткими вступительными заметками. Всего вышло 14 таких томов, озаглавленных «Германия и большая политика» (за соответствующий год). Во вступлении к первому тому Шиман определил назначение обзоров: «Их целью было всегда отражать интерес, который мы испытываем к великим проблемам мировой политики, и обращать волю читателей на то, чтобы поддерживать с их стороны энергичные действия правительства в защиту этого интереса, а где необходимо – вызывать их»[135]. И это вполне удавалось. Общественный интерес к статьям Шимана сохранялся постоянно, к его мнению прислушивались как в Германии, так и за ее пределами. Этому способствовала поразительная осведомленность Шимана в тайнах европейской политики. С начала 1890-х годов у него появилось множество знакомых, занимавших высокие посты в Министерстве иностранных дел, Военной академии, Генеральном штабе. Его безупречная патриотическая репутация и отличное знание русского языка открывали доступ к информации, поступавшей по секретным каналам. В середине 1890-х годов Шиман сблизился с бароном Фрицем фон Гольштейном, «серым кардиналом» германской внешней политики, фактически главой Министерства иностранных дел. Близкие отношения сложились у Шимана со всеми тремя канцлерами Германии после Бисмарка – Каприви, Гогенлоэ и Бюловым. Наконец, его почтил дружбой и сам кайзер Вильгельм II, с которым Шимана связывали узы личной симпатии, общность геополитических представлений и пристрастие к истории. Они и познакомились, как вспоминал впоследствии Шиман, на почве общих интересов: «Он (Вильгельм II. – К. Ц.) узнал от великого герцога Баденского, что я работаю над историей России в период царствования Николая I, первый том которой был издан, и знал, что я являюсь автором издающихся в “Kreuzzeitung” статей о внешней политике. И то и другое его интересовало. В июне (1904 г. – К. Ц.) я получил поэтому приглашение к императорскому ужину»[136]. Так началась почти 17-летняя дружба, прервавшаяся только со смертью Шимана. Кайзер регулярно встречался с берлинским профессором, обсуждал с ним внешнеполитическую ситуацию, воспринимал его оценки, особенно если речь шла о «русской опасности». Шиман иногда сопровождал его в зарубежных поездках, в частности в 1905 г. в Танжер, когда разразился Первый марокканский кризис. Книга, о которой вспоминает Шиман, вышла в 1904 г. под названием «Александр I и итоги его жизненного пути». Это был первый том задуманного им исследования «История России в период правления Николая I». Всего вышло четыре тома. Второй охватывал период от смерти Александра I до польской революции 1830 г., третий – десятилетие до 1840 г., причем основное внимание уделялось борьбе русского правительства с «непокорной Польшей» и противостоянию с Францией и Англией (противостоянию России, но, поскольку этот том вышел в 1913 г., тема была весьма актуальной и для Германии); наконец, четвертый, наименьший по объему, но наибольший по хронологическим рамкам был опубликован в 1919 г. под заглавием «Император Николай от расцвета своей власти до падения в Крымской войне. 1840–1855». Исследование эпохи Николая I – главный научный труд Шимана, итог многолетней работы в области истории[137]. В 1901 г. профессор Шиман основал в Берлинском университете семинар по восточноевропейской истории, первый семинар такого рода в Германии и в Западной Европе. Это произошло после долгой и сложной борьбы с университетскими властями. Именно благодаря Шиману в западноевропейской исторической науке началось серьезное исследование

44

проблем России и Восточной Европы, научную и политическую значимость которых он вполне понимал. Правда, для самого ученого Восточная Европа – это прежде всего Прибалтика[138]. После более чем 30 лет занятий русским прошлым и настоящим Шиман в сентябре-октябре 1904 г. предпринял первое путешествие собственно по России. Вояж по маршруту Одесса – Киев – Москва – Нижний Новгород – Петербург укрепил его в неприятии русской жизни, но немного дал как профессиональному историку. Этот пробел он восполнил осенью 1908 г., когда его главной целью была работа в русских архивах, что было не так просто для иностранного подданного. На помощь Шиману пришел император Николай II. Шиман получил аудиенцию у царя, которая затянулась надолго, доставив немало удовольствия обоим собеседникам. Она проходила, как писал Шиман жене, «в очень оживленной исторической беседе, которая большей частью затрагивала историю Николая (Первого) и при этом тотчас принимала совершенно раскованный тон»[139]. В результате Шиману было позволено работать в архивах, среди прочих дел он мог ознакомиться с бумагами III Отделения. В Петербурге Шиман был представлен известному историку великому князю Николаю Михайловичу, председателю Совета министров П.А. Столыпину, министру иностранных дел А.П. Извольскому, наместнику на Кавказе И.И. Воронцову-Дашкову. Шиман вел себя исключительно как частное лицо, но его воспринимали как «глаза и уши кайзера». Безупречна была и его репутация монархиста. Общий итог петербургских бесед – твердая уверенность Шимана в опасной слабости России и в том, что она близка к распаду. Петербургские собеседники были бы немало удивлены, узнав, что еще в апреле 1906 г. под впечатлением событий русской революции Шиман записал в дневнике, что целью германской политики должно стать «возвращение балтийских провинций». При этом он пояснил: «Это действительно первостепенная цель, достижимая, однако, при условии возникновения республиканской России с ее агрессивными тенденциями»[140]. В начале войны Шиман должен был уйти из «Kreuzzeitung», ибо был лишен возможности высказывать на страницах газеты свои проанглийские симпатии. Но его статьи с прежней регулярностью появлялись в других немецких газетах и журналах консервативно-националистического направления. Войну с Англией он считал ошибкой, смысл происходивших событий видел в сокрушении России, в борьбе с «русской опасностью». В годы войны застарелая ненависть к России приняла у Шимана крайне агрессивные формы. В статьях и памфлетных брошюрах он, солидаризируясь с крайне левыми, предсказывал, что Россия идет к революции, следствием которой станет рост русской угрозы европейским народам. В 1916 г., в разгар немецкого наступления на Восточном фронте, он писал: «Россия – вот опасность, которая остается и с которой со всей очевидностью придется считаться следующим поколениям, если мы не освободим их от этой опасности. Россия велика и тем опасна для Европы, которая сегодня находится на русской стороне и выступает против нас, против Германии»[141]. В феврале 1917 г. Шиман всем своим авторитетом обрушился на тех «знатоков» России, кто не может понять, что «опаснейшего и злейшего врага Германской империи и вообще всего германства следует искать в русском народе, как о том уже пятьдесят лет справедливо говорят балтийские немцы»[142]. Нет оснований говорить о прозорливости Шимана – русскую революцию предсказывали многие, равно как многие желали распада России. Скорее, следует подчеркнуть поразительную односторонность публициста и ученого, его прямолинейный консерватизм и балтийскую одержимость, что мешали ему объективно воспринимать и оценивать ход событий. Шиман слеп, когда он пишет о силе Германской империи и о единении немцев вокруг кайзера. Его социальные представления были примитивны, ибо он весь – в сфере политики. Неудивительно, что десятилетиями решая остзейский вопрос, он не обращал ни малейшего внимания на коренное население Прибалтики, что, впрочем, характерно для остзейских немцев. Взгляды Шимана не менялись с возрастом, но к 70 годам он устал. 1 октября 1916 г. он был освобожден от служебных обязанностей по собственному желанию. Однако вскоре вновь был призван на государственную службу: 24 апреля 1918 г. сам Вильгельм II уведомил Шимана телеграммой о том, что тот назначен куратором вновь открытого немецкого университета в Дерпте. Это произошло на следующий день после того, как захлебнулось очередное немецкое наступление во Фландрии, но для Шимана у кайзера время находилось всегда.

45

Шиман остался верен себе, решительно проявляя на новом посту национализм и остзейскую провинциальность. Он не желал брать на должности преподавателей и профессоров никого, кроме немцев, отказывая в приеме латышам или эстонцам. Но времена изменились, и действия Шимана вызывали недовольство в либеральных остзейских кругах, на что он, в частности, жаловался Вильгельму II 28 августа 1918 г., но безрезультатно: на фронтах начинался окончательный развал немецкой армии, и кайзеру было не до далекого университета. Ноябрьскую революцию Шиман перенес тяжело. Новые условия противоречили всему, ради чего он жил и работал. Он считал необходимым предпринять «решительные действия», чтобы спасти Германию от ее тогдашнего состояния, которое он называл «позорной гибелью». Но его голос не был услышан, да он и не предлагал ничего конкретного. Предмет его особых забот – европейское единство в борьбе с «русской опасностью» и Германия как оплот против нового варварства. Социальных последствий Октябрьской революции он не видел, как не желал видеть социальных перемен на родине. В 1919 г. он писал, предвосхищая советологические штампы: «Европа должна, если она не желает добровольной гибели, больше, чем прежде, считаться с этой новой формой русской опасности. Сейчас повторяются дни Чингисхана и Батыя. Человеческие орды стремятся с востока на запад… Но что такое сейчас немецкая граница, этот бастион Европы? Разрушено то, что называли прусским империализмом, и теперь возникла много более страшная опасность того, что цивилизованный мир падет жертвой жестокого бескультурья коммунистического эксперимента»[143]. Шиман до последних дней продолжал работать, писать и печататься. Он умер 26 января 1921 г., но еще 28 января была опубликована его статья в честь дня рождения императора Вильгельма II. В программном предисловии к одному из томов «Германии и большой политики» Шиман писал, что он видел свою «существенную задачу в том, чтобы содействовать всему, что делает Германию сильной, ибо только тот пользуется уважением и безопасностью, кто может подтвердить и защитить и то, и другое»[144]. Субъективно он был далек от культа грубой силы и «железного кулака», но есть и его доля вины в том, что к концу его жизненного пути Германия выглядела не так, как он мог бы ей пожелать. Если отрешиться от русофобии и остзейской одиозности Шимана, то его взгляды были достаточно типичны для консервативно-монархических представителей германского экспансионизма. Его политическим идеалом была Германская империя, созданная Пруссией. Для Шимана Пруссия была сердцем империи, и не раз из-под его пера появлялись подлинные гимны прусскому духу вильгельмовской Германии: «Мы полагаем, что тот, кто ищет подлинную свободу, свободу, которая не основывается на несвободе других и предоставляет каждому простор действовать согласно своим способностям, тот найдет ее у нас более, нежели где бы то ни было еще на нашем старом континенте. Стоящая над партиями монархическая власть, которая внутри страны не оставляет места для тирании и для чьих-либо своекорыстных интересов, а вовне достаточно сильна, чтобы защищать Родину и энергично представлять ее интересы, – таков наш политический идеал. Он проявил себя на деле, насколько это позволяет несовершенство творений рук человеческих, в нашей прусской конституции»[145]. Немецко-прусский патриотизм Шимана несомненен, он питал его стремление говорить от имени всех немцев и во имя Великой Германии, что было достаточно обычно для экспансионистов. Обратной стороной этого патриотизма был «шиманизм» – сплетение милитаризма, империализма и шовинизма, личное изобретение Теодора Шимана, благодаря которому это понятие не сходило со страниц английских и французских газет. Восходил «шиманизм» к знаменитой статье Шимана от 14 июня 1905 г., где он комментировал исход Марокканского кризиса и последовавшую за этим отставку Делькассе. Шиман писал, что Делькассе «заблуждался, полагая, что немецко-английская война означает опасность только для Германии. Германия может подобную войну, за которую – как мы это видели – следует поблагодарить Францию, вести не иначе как во Франции. Об этом в Германии нет двух различных мнений. Мы полагаем, что в этом вопросе наши соседи также не заблуждаются, и падение Делькассе можно привести как доказательство этого»[146]. Основная мысль Шимана была в том, что в случае войны с Англией и почти неизбежного уничтожения германского флота Германия с ее подавляющим преимуществом на суше возьмет реванш во Франции, использовав ее в качестве своего рода заложника. Это была «теория заложника» барона Гольштейна, вся негативная слава за которую досталась, однако, Шиману. Именно после

46

этого эпизода возник термин «шиманизм», за которым стояли шантаж и военные угрозы как инструмент германской внешней политики. «Шиманизм» дискредитировал возвышенные идеи экспансионистов о торжестве немецкой идеи в мире, но одновременно он был логическим развитием одной из сторон экспансионизма. Еще в 1921 г. о нем помнили, что зафиксировал Рорбах в своей «Германии среди мировых народов». Особых оценок этому явлению Рорбах не давал, но и после военного поражения и крушения Германской империи был согласен с Шиманом в том, что в случае войны на территории Франции последняя должна будет за это «благодарить Англию»[147]. Внешнеполитическая концепция Шимана вполне соответствовала милитаристскому духу времени и шла навстречу распространенным в немецком обществе аннексионистским настроениям. Ее экспансионистская специфичность проявлялась в рассуждениях о необходимости завоевания Германией «места под солнцем» ради блага всего мира, ибо, по Шиману, Германия должна стать не только великой державой, но и духовным центром западной цивилизации. Средство достижения высших целей германского экспансионизма для него одно – сила. В этом Шиман расходился с Рорбахом и сближался с Ревентловым, который, воспевая военный флот, убеждал всех и самого себя, что делает это во имя сохранения мира. По Шиману, «самой надежной гарантией мира, не только для Германии, но и для всей Европы, остается, несмотря ни на что, сила и боевая готовность Германской империи, единодушие кайзера и народа в решимости отстаивать наше достойное право и наше положение в мире, и тем самым, как мы надеемся, будут побеждены тайные, равно как и открытые враги мира во всем мире»[148]. Общеполитические взгляды Шимана были довольно просты и вытекали из его исторического мировоззрения. Движущей силой истории является не само существование государств, а их соперничество и борьба. Война при этом является хотя и злом, но злом неизбежным, и не имеет принципиальных отличий от иных, легитимных средств достижения государственных целей. Другая его основная мысль – о решающей роли сильной личности в истории как государств, так и народов. В одном из писем Вильгельму II Шиман изложил суть своего мировоззрения: «Борьба – это лозунг, который Бог дал людям. Сильная воля великих правителей, великие полководцы и государственные мужи, верность и беззаветный патриотизм народов определяли историю человечества»[149]. Из этого вытекала его безусловная приверженность монархическому правлению, недоверие к демократическим институтам и убежденность в жизненной необходимости борьбы Германии за свои интересы против враждебного мира. Приоритет государственного и национального, стремление к «великолепному подъему Германии» и призыв к тому, чтобы «Германия заняла более почетное место в мире»[150], отражают своеобразие экспансионистских взглядов Шимана, который большее значение придавал внешнему положению страны и не стремился к коренным внутренним изменениям.

5 Предпочтение внешней политике, которая «в любых обстоятельствах должна стоять выше политики внутренней»[151], отдавал и Отто Хётч. Несмотря на немалые расхождения с Шиманом, особенно в вопросе о России, в их жизни было много общего. Наряду с Шиманом Хётч стоял у истоков изучения истории Восточной Европы в Германии. Он был крупным историком, авторитетным ученым и влиятельным политическим публицистом, как и Шиман, имевшим тесные контакты с Министерством иностранных дел. Сменив своего учителя в 1914 г. в качестве постоянного внешнеполитического комментатора в «Kreuzzeitung», Хётч положил начало не только личному закату Шимана, но также очередному этапу в развитии экспансионистской идеологии – от безоглядной мировой политики, не всегда разбирающей цели и средства, к политике определенных, строго отобранных ориентиров, к которым необходимо последовательно и неуклонно приближаться. Отто Хётч родился 14 февраля 1876 г. Его рано умерший отец был мастером-жестянщиком. От матери, происходившей из среднебуржуазной семьи, он унаследовал разнообразие интересов, увлечение иностранными языками и музыкой. Она же развивала в нем, наиболее одаренном из четырех детей, склонность к историческим и политическим знаниям. Несмотря на сложное материальное положение семьи, ему была создана возможность посещать знаменитую гуманистическую гимназию имени Св. Фомы, где он регулярно входил в число лучших

47

учеников, получал награды и стипендии и окончил ее в числе первых выпускников. Классическое образование гимназии способствовало удачному развитию традиционно буржуазного, подчеркнуто национального, домашнего воспитания. Густав Фрайтаг и Генрих Трейчке были теми обязательными для чтения в семье Хётча авторами, которые оказали огромное влияние и на молодого Отто, и на значительную часть немецкого бюргерства идеями национального самосознания и имперского патриотизма. Атмосфера богатого и гордящегося своими традициями Лейпцига также способствовала формированию у Хётча консервативного мировоззрения в духе национального либерализма. С 1895 по 1899 г. Хётч изучал историю, политическую экономию и историю искусств в Лейпциге и Мюнхене. Одним из его учителей, прежде всего в политической истории, был известный историк Карл Лампрехт, который одновременно был на рубеже веков известным публицистом и который стал для Хётча образцом. Деятельность Лампрехта, как впоследствии и его ученика, не ограничивалась историей, он активно занимался социально-политическими проблемами и читал посещавшийся Хётчем курс о политическом и социальном восприятии современности. От Лампрехта Хётч перенял убежденность в исключительной важности имперско-гражданского образования народа – проблема, которой он занимался на протяжении всей своей академической и публицистической деятельности. В университете Хётч посещал лекции по колониальной истории и проблемам современного колониализма Эрнста Хасса, который в 1893 г. стал председателем Пангерманского союза и с которым Хётча связывали продолжительные дружеские и деловые отношения. Диссертация об экономическо-социальной структуре сельского населения Саксонии во второй половине XVI в.[152], защищенная им в 1899 г. у Лампрехта, стала первым шагом в его университетской карьере. Должность библиотекаря Исторического семинара позволила Хётчу в короткое время дополнить и расширить познания в области экономики, юриспруденции, современной политики и языков, ставшие для него необходимыми и облегчившие переход к политической публицистике. В октябре 1900 г. Хётч стал редактором «Академических листков», газеты Союза немецких студентов Берлина, переехав для этого в столицу. «Академические листки», формально университетское издание среднего масштаба[153], фактически было изданием общенациональным, в котором на первом месте обсуждались проблемы мировой и национальной политики и культуры. Для редакторов этой газеты, как и для Хётча, она нередко становилась первым шагом на пути к большой журналистской или издательской карьере[154]. Хётч, обративший на себя внимание тем, что придал «Академическим листкам» ярко выраженную национальную направленность, получил в 1903 г. предложение возглавить еще одно издание несколько пангерманистского направления – «Немецкий ежемесячник общей жизни современности»[155]. В обоих изданиях Хётч последовательно проводил идею имперской государственности, лежавшую в основе базовых концепций Союза немецких студентов[156], в который Хётч вступил в Лейпцигском университете и в рядах которого он оставался всю жизнь. Хётч имел также корпоративное членство в Пангерманском союзе и во многих других массовых национальных союзах, что, однако, было следствием того, что он разделял их общую национально-патриотическую концепцию, но не конкретные программы. Он имел собственное мнение по ряду вопросов, так, например, ярко выраженные расистские взгляды Союза немецких студентов, сформулированные в «Арийском параграфе» его Устава, Хётч, не отвергая принципиально, не одобрял в их крайних проявлениях[157]. Из трех основных составляющих идеологии Союза немецких студентов – антисемитизм, национализм и социальная политика – Хётча интересовали два последних аспекта. Понимание важности социальной политики отличало Хётча и от Шимана, признававшего приоритет лишь академической науки и национально-государственных проблем, и от оппозиционного, но подчеркнуто-аристократического Ревентлова и сближало с Фридрихом Науманом, одним из наиболее видных деятелей социальной политики. Решение назревшего социального вопроса, вызванного действительно тяжелым и неравноправным положением народа, прежде всего рабочих, а также издержками процесса массовой индустриализации, Хётч искал сначала в направлении, предложенным Адольфом Штёкером, придворным проповедником и почетным членом Союза немецких студентов. Христианско-социальное движение Штёкера, желавшего объединить нацию на религиозной основе, было, однако, заведомо обречено на неуспех как по причине конфессиональной

48

раздробленности Германии, так и из-за широко распространенного атеизма, особенно в самых высших и самых низших слоях общества. Хётч прекрасно понимал недостатки чисто религиозной идеи и стремился к выявлению реальных оснований для национального единства; он высоко ценил Штёкера, но вскоре был вынужден перейти на иную позицию, присоединившись к бывшему ученику Штёкера, ставшему его идейным противником, – Фридриху Науману, также тесно связанному с Союзом немецких студентов и являвшемуся одним из основателей отделения Союза в Лейпциге и Эрлангене. Национально-социальная идея Наумана, видевшего глубокие социальные противоречия современности, без предубеждения относящегося к социал-демократии, жаждущего не кардинальных политических преобразований, но политического развития, не наблюдавшегося им в кайзеровской Германии, была близка Хётчу[158]. Вслед за Науманом Хётч предполагал преодолеть распространенную в буржуазной среде точку зрения о несочетаемости национального и социального. Хётч защищал Наумана против обвинений консервативного крыла Союза в измене монархическим и традиционно-националистическим убеждениям и также сотрудничал в его газете «Hilfe». Однако и само пребывание в Берлине – столице активно развивающейся империи с ее подчеркнуто националистической и консервативной атмосферой, и близость к политическим и общественным верхам – Берлинский союз немецких студентов по своему значению далеко превосходил уровень обычной студенческой корпорации, на его собраниях присутствовали известные профессоры и политики, публицисты и видные чиновники, военные, деятели национальных союзов, члены императорской фамилии (Хётч с гордостью называл Берлинский союз «гражданской гвардией Гогенцоллернов»)[159] – способствовали постепенному переходу Хётча на все более консервативные позиции. В 1902 г. он был избран в правление берлинской группы, а спустя два года и в общеимперское правление Пангерманского союза. Следует, однако, со всей ясностью подчеркнуть, что нельзя считать Хётча деятелем пангерманистского направления, поскольку он присоединился к Пангерманскому союзу не потому, что разделял его идеологические принципы, а потому, что видел в нем возможность для максимально широкого пропагандирования имперско-государственных и национальных идей; этим объясняется членство Хётча и во многих других союзах: например, в Союзе сельских хозяев, Союзе «гакатистов», Всеобщем немецком школьном союзе[160]. Главным и неизменным в мировоззрении Хётча оставалась национальная идея, перенесенная на почву немецкого государства. Государство существовало, по Хётчу, во взаимодействии народа и территории[161]. Именно их величиной определяются мощь и величие государства. Приветствуя резкий прирост населения Германии на рубеже веков, Хётч также выступал за широкую империалистическую политику, необходимую для создания жизненного важного пространства для Германии. Тем самым Хётч все больше сближался с правым политическим лагерем и, продолжая поддерживать Ф. Наумана в его стремлении распространить национальную идею в среде рабочего класса, вместе с тем стал его политическим противником, возлагая надежды не на левый социальный либерализм, а на обновление консервативной партии. Одновременно Хётч продолжал активно выступать за необходимость гражданского образования. Еще в Лейпциге он читал общеобразовательные политические доклады, что продолжал и в Берлине, где, используя поддержку Союза немецких студентов, активно пропагандировал в своей публицистике идею массового гражданского образования и воспитания. Так, он был одним из основателей политико-просветительской серии «Немецкая воля!»[162], целью которой было «распространение национального знания и подготовка национальной воли»[163]. Национальное образование немецкого народа должно было способствовать проникновению в массовое сознание идеи великого будущего Германии, служить источником его объединения, преодолевать политические и сословные разногласия ради международного возвышения Германии и ее внутреннего единства. Хётч считал себя «пионером немецкого будущего», он активно трудился во имя этого будущего, успешно увлекая своими идеями читателей[164]. Публицистическая деятельность Хётча не мешала его научной работе, хотя не раз вредила академической карьере. По заказу прусской Академии наук он получил в 1901 г. предложение участвовать в качестве архивиста в многотомном издании об истории правления курфюрста Фридриха-Вильгельма Бранденбургского[165]. В 1905 г. труд был закончен. Его уровень оказался

49

настолько высок и критика была настолько восторженной, что в 1906 г. по рекомендации учителя Хётча, берлинского профессора Г. Шмоллера ему было предоставлено место университетского преподавателя средневековой и новой истории. В том же году он представил эту работу в качестве докторской диссертации и еще до официального присуждения докторского звания получил предложение возглавить кафедру истории в Королевской академии в Познани. Интересно, что до назначения Хётча Министерство просвещения было вынуждено испросить на это согласия «Центрального союза немецких граждан иудейского вероисповедания», чтобы не раздражать многочисленное еврейское население польских земель. Отсутствие возражений со стороны «Центрального союза» показательно для характеристики отношения самого Хётча к проблеме антисемитизма. Главной причиной предложения ему принятой в том же году должности профессора в Познани был высокий авторитет Хётча как историка, а блестящие знания русского и польского языков[166], а также украинского, чешского и болгарского[167] позволяли ему успешно заниматься актуальными проблемами восточноевропейской истории. Хётч был членом семинара восточноевропейской истории в Берлине, руководимым Т. Шиманом с самого его основания в 1902 г. Под руководством Шимана, научной и моральной поддержкой которого он пользовался, Хётч занимался новейшей русской и польской историей. В следующем после назначения в Познань году Хётч был отправлен Министерством просвещения с целой серией докладов[168] в путешествие по США, где был принят президентом Т. Рузвельтом, которому преподнес свою книгу об Америке. Несмотря на активные академические и публицистические занятия, Хётч успевал также писать научные работы, в частности биографию Екатерины II для издания Кембриджского университета[169]. На протяжении ряда лет Хётч читал лекции о современном положении России, в 1912 г. выступил с очень успешной итоговой серией докладов на русскую тему в Колониальном институте в Гамбурге и в следующем году издал на этой основе монографию, подтвердившую его репутацию знатока России[170]. Одновременно им были основаны и постоянно редактировались «Журнал восточноевропейской истории» и «Восточная земля. Ежегодник восточных немецких интересов»[171]. В 1912 г. по предложению Шимана и с согласия Министерства просвещения специально для Хётча было создано место еще одного профессора в возглавляемом Шиманом Институте восточноевропейской истории. Берлинский философский факультет выступил, однако, резко против, мотивируя свою точку зрения недовольством публицистической и издательской деятельностью Хётча. Достаточно быстро и неожиданно охладел к своему протеже, ученику и коллеге и сам Шиман. Поводом стал план Хётча основать Общество изучения России, цели которого были противоположны политическим и научным убеждениям Шимана. Несмотря на противодействие Шимана, Хётч был назначен в 1913 г. экстраординарным профессором восточноевропейской истории Берлинского университета. За год до этого Хётч женился и стал финансово независимым. Во время войны Хётч занимался в основном публицистической деятельностью. Придя в ноябре 1914 г. в «Kreuzzeitung», Хётч комментировал внешнеполитические вопросы вплоть до 1924 г.[172] Традиционно антирусская направленность газеты не помешала ему отстаивать свои не менявшиеся с течением времени взгляды на вынужденную необходимость для Германии создания хороших отношений с Россией. Уровень комментариев Хётча не уступал комментариям Шимана. Не обладая, возможно, информированностью Шимана в закулисных политических вопросах, Хётч восполнял это широтой охвата материала, почерпнутого, в частности, из газет почти всех европейских стран и США. Внешнеполитические проблемы дополнялись у него вопросами внутренней политики, экономики, военными и т. д. Как и Шиман, Хётч пользовался покровительством Министерства иностранных дел и Генерального штаба, с которым он также сотрудничал во время войны[173] и, как и перед войной, был наряду с Рорбахом, Дельбрюком и немногими другими ярко выраженным «политическим профессором», и пропагандировавшим, и формировавшим цели германской политики. 1 октября 1916 г. Т. Шиман был освобожден от обязанностей директора Института восточноевропейской истории. Однако по тем же причинам, которые затруднили его приход в Институт, Хётч не был автоматически назначен его преемником. Лишь в 1920 г. место директора вновь было занято – одновременно Хётчем и Карлом Штелином, чьи демократические

50

склонности и литературно-художественные интересы не могли не приводить к конфликтам с консервативным содиректором. С того же года и вплоть до ее фактического закрытия в 1933 г. Хётч работал в Немецкой высшей школе политики, основанной Э. Йеком, подобно Рорбаху, причисляемому к так называемым «мирным империалистам»[174], где с большей свободой, чем в университете, мог проповедовать свои взгляды на положение Германии и ее задачи. Национал-социализм Хётч встретил настороженно и отрицательно, но был вынужден если не примириться, то приспособиться к нему. Не в последнюю очередь помогла ему надежда на преодоление экономического кризиса и решение всегда занимавшего его социального вопроса, а также сочувствие идеям национал-социализма в части борьбы с мировым большевизмом и «восточной опасностью». Германия должна быть, согласно Хётчу, «защитным валом и бастионом Европы против мировой революции, не только оборонительным, но и одновременно созидательным»[175]. Ради возможности продолжать изучение Восточной Европы – предмета, не в последнюю очередь созданного им самим, Хётч должен был вступить в Национал-социалистический союз учителей, допустить цензурные и финансовые ограничения для своих газет и своего Немецкого общества изучения Восточной Европы, не вступив, однако, в НСДАП и сохранив присущую ему критичность и свободу высказываний. В 1935 г. он был отправлен на пенсию и должен был оставить как Общество изучения Восточной Европы, так и газеты. Тем самым он вынужденно получил возможность отдаться чисто научной деятельности. Планировавшаяся им еще в 1908 г. работа об Александре II была закончена в 1944 г. Труд почти в 3,5 тысячи страниц никогда не был опубликован, но сохранился единственным из всей его библиотеки, насчитывавшей более 30 тысяч томов, уничтоженной во время войны. Убежденный в ошибочности «хрустальной ночи»[176] и нападения на СССР, Хётч держался в стороне от политической и публицистической жизни, поддерживая лишь некоторые контакты с кругом участников заговора 20 июля 1944 г. В июне 1945 г. ему было возвращено место профессора Берлинского университета. Полноценного созидательного сотрудничества с оккупационными властями, однако, не получилось. Хётч в основном ограничивался частными занятиями с узким кругом студентов. Его смерть 27 августа 1946 г. была почти не замечена современниками. Но его вклад в науку и в историю политической мысли был очень весом. Особенностью экспансионистских взглядов Хётча было не только убеждение в необходимости сотрудничества с Россией, а позднее с Советским Союзом, не только стремление убедить в этом других, но – очень характерная черта – отсутствие в его концепции ярко выраженного внешнеполитического и внутриполитического врага. Ни Англия, ни Франция, ни социал-демократия не представлялись ему тем злом, на борьбу с которым должны быть направлены государственные и общественные усилия. Та Германия, к которой он стремился, безусловно, должна быть объединена на национальной почве, но – здесь Хётч идет дальше – национальное единство должно служить лишь орудием для достижения целей более важных и, возможно, более сложных: высокого и прежде всего независимого положения страны. Отсутствие в Германии полезных ископаемых, недостаточность ее территории и заморских владений, относительно небольшая численность населения ставят ее в положение государства, зависящего от воли других. Ни сильная армия, ни даже война, принципиальным противником которой Хётч не был, не могут быть панацеей от этого. Спасти страну может только ее собственное развитие, осознание всем народом его общегосударственных задач и не борьба, а взаимовыгодное сотрудничество с другими державами. Разумеется, ради интересов самой Германии.

6 В определенном смысле развитием этой концепции была идея «Срединной Европы» Фридриха Наумана – не захваты территорий и не бездумные заморские приобретения, а объединение всех немецких земель в единое целое, ибо даже после 1871 г. многие земли остались вне Германской империи. Австрия, Швейцария, Люксембург, датские, бельгийские, голландские и даже итальянские территории, остзейские губернии – все эти выпавшие из немецкой общности регионы, соединенные наконец Германией вокруг кайзера на основе национальной, языковой и культурной общности, – вот тот путь, который приведет Германию к положению первого государства в мире.

51

Известнейший теолог и публицист, политический писатель и активный политик, деятель социальной политики и издатель, Фридрих Науман родился в семье лютеранского священника. Получив классическое образование в знаменитой мейсенской «княжеской» гимназии, согласно семейной традиции занялся теологией. Учеба в Лейпциге и Эрлангене и участие в создании там Союза немецких студентов, занятия, помимо теологии, политической экономией и педагогикой, а также знакомство с Адольфом Штёкером – важнейшие штрихи его студенческих лет. Первая встреча со Штёкером произошла на собрании в честь 10-летия основания Германской империи, где Штёкер читал доклад с характерным и многозначащим названием «Великие времена, великие задачи», произведшим на Наумана сильное впечатление. Сдав в 1883 г. теологический экзамен, Науман переехал в Страсбург, где работал в одном из приемных домов Внутренней миссии (воспитательно-благотворительной протестантской организации). Ежедневное столкновение с тяжелыми социальными проблемами развили у него обостренное восприятие сложностей общества и склонность к воспитательной деятельности. Здесь же Науман приобрел убеждение в том, что любые планы и мечты могут быть исполнены. Стремление стать «хозяином действительности»[177] и осознание реальности этого сопровождали Наумана в течение всей жизни. Миссионерская деятельность оказала на Наумана тем большее воздействие, что наглядно продемонстрировала ему процесс становления массового общества, причем не только связанные с этим негативные последствия, но и возникновение коллективизма с его объединяющей силой, способного достичь много больше, чем усилия отдельных людей. Воспитательная сила общности и умение воздействовать на массы людей также были осознаны Науманом, что не раз использовалось им в его дальнейшей работе для решения национальных и социальных задач. Занимаясь прежде всего не столько проблемами внутренней политики, сколько конкретной работой, Науман в эти годы еще не обращался к внешнеполитическим проблемам. В 1886 г. он получил небольшой приход, где работал в течение четырех лет. Не ограничиваясь пасторскими обязанностями, Науман активно изучал работы Бебеля, Маркса, Энгельса, Лассаля. Результатом его социально-экономических размышлений стал труд «Рабочий катехизис». В нем шла речь не только о социальном вопросе и правах рабочих, но и отразилось стремление решать социальные проблемы не за счет каких-либо слоев общества, а путем общегосударственного подъема, причем не только экономического, но и необходимого для этого общеполитического и внешнеполитического. При этом социалистические воззрения Наумана не вступали в противоречие с монархическими, а его идеал социальной монархии подразумевал национальное единство всего немецкого государства. После женитьбы на дочери священника Науман в 1890 г. переезжает во Франкфурт, где продолжает миссионерскую деятельность. Организованное им подобие коммуны явилось характерным, но незначительным эпизодом в его деятельности, в то время как работа над реорганизацией церковной печати стала первым шагом в его публицистической карьере. В том же 1890 году Науман участвует в организованном А. Штёкером Евангелическом социальном конгрессе, в рамках которого он знакомится с Г. Дельбрюком и Максом Вебером, оказавшим на Наумана огромное влияние своими империалистическими взглядами. И евангелическое социальное движение, и Всеобщий союз евангелических рабочих союзов, в правление которого он был выбран в 1893 г., привлекали Наумана ради выполнения давней цели Штёкера, бывшей и его идеалом, – подчинить рабочее движение делу германской государственности. Однако осознаваемая Науманом бесплодность этих начинаний все больше влекла его к политике и публицистике. С 1893 г. он сотрудничал в газете «Будущее» Максимилиана Хардена, затем основал собственное издание «Hilfe» благодаря финансовой помощи друзей и коллег – Дельбрюка, М. Вебера, А. Харнака. Ставший одним из видных изданий экспансионистской направленности, «Hilfe» из формально «христианско-социального еженедельника» превратился в крупный влиятельный орган, в котором поднимались проблемы внешней и внутренней политики и с которым сотрудничали многие общественно-политические деятели. Постоянно печатавшийся в нем сам Науман пропагандировал свое понимание мировой политики. Германии, по Науману, «нужна сила»[178]. Сила в первую очередь не военная, а национальная: «Прежде всего необходимо заботиться о народе, отечестве и границах, необходимо заботиться о национальной силе»[179]. Политические склонности Наумана привели к тому, что в 1897 г. он оставил

52

пастырскую службу, но, не вступая в открытый конфликт с церковью, получил в качестве своего главного задания возможность ездить по стране с докладами и лекциями. В 1896 г. Науманом был основан Национально-социальный союз, чьим председателем он был до его роспуска в 1903 г. Попытка объединить национализм, социальную политику и идею либерального империализма оказалась неудачной, однако благодаря тесным занятиям этими проблемами Науманом были созданы программные работы, оказавшие важное воздействие на экспансионистскую идеологию. В 1897 г. издается его работа «Национально-социальный катехизис», в 1899 г. – «Мировая политика и социальная реформа», в 1890 г. – «Демократия и империя». В этих работах проводится мысль о необходимости сочетания национализма и социализма, который понимался как сотрудничество и объединение усилий рабочих и буржуазии для экономического процветания Германии и экспансии ее промышленности в мире; национализм Науман трактовал как осознанное стремление обосновать место Германии в мире и расширить сферу ее влияния. При этом народные массы должны не использоваться для достижения государственных целей, а служить им опорой и, более того, являться носителем национальной идеи. Науман продолжал и публицистическую, и издательскую деятельность. В 1901 г. он основывает ежедневную газету «Zeit», а также начинает издавать ежегодник «Hilfe» – «Patria». Он активно занимается политикой, примкнув сначала к либеральному объединению Т. Барта[180], а затем вступив в Прогрессивную народную партию. В 1907–1918 гг. Науман – член рейхстага, под конец жизни он участвует в создании Немецкой высшей школы политики, в 1919 г. избирается председателем Немецкой демократической партии и даже называется в качестве кандидата на пост президента Веймарской республики. Наибольшее значение в наследии Наумана имеет созданная им концепция «Срединной Европы». Идея «Срединной Европы» развивалась в XIX в. и рядом других немецких мыслителей[181], но именно Науман в своих работах наиболее четко сформулировал и логически оформил ее. В 1899 г., после путешествия на Восток, Науман отправляется в Австрию. Поездки по дуалистической монархии, встречи с политиками и учеными привели к созданию небольшой книги «Германия и Австрия». В этой работе выражается убежденность в исторической близости и расовом братстве обоих народов[182]. При этом, поскольку в Австрии отсутствует «господствующий народ», то у нее нет и «великого империалистического будущего». Только во взаимодействии с Германией, которой, в свою очередь, необходима Австрия для увеличения собственной территориальной и людской мощи, возможно движение вперед. Кроме того, в этой работе, а также в изданной в 1909 г. брошюре «Бедственное положение немцев в Австрии» Науман резко выступает в поддержку немцев в соседнем государстве в русле его общих призывов к развитию и подъему германства в мире и в Европе[183]. Австрийские немцы, которые в отличие от всех других народов Австро-Венгрии не могут развивать в себе немецкий дух и, в частности, проводить национальное воспитание молодежи, нуждаются в духовной помощи северного соседа. В то же время таможенный союз должен послужить во благо экономики обеих держав. Размышления Наумана о «Срединной Европе» до войны были оформлены в основном в виде докладов. Изданы они были уже после начала войны. Самые первые дни предвиденной им войны[184] показали справедливость опасений, что Германия может потерять свои заморские территории и вынужденно возвратиться к бисмарковскому континентальному положению. Развивая свои прежние идеи, Науман поставил целью показать не только опасности, но и преимущества подобной ситуации. В ноябре 1914 г. в «Hilfe» была издана его статья «Срединноевропейские мысли о будущем»[185]. Затем появляются работы «Что станет с Бельгией?»[186], «Болгария и Срединная Европа» и обобщающий 300-страничный труд «Срединная Европа». Экономический и военный союз государств-участников, круг которых должен быть достаточно широким при сохранении их суверенитета и определенного равноправия (что, однако, не исключало плана расчленения Бельгии), при продолжении мировой политики Германской империи был призван служить сохранению и укреплению континентального и в конечном счете мирового могущества страны. Не вдаваясь в детали плана Наумана, можно отметить главное – идею всенемецкого надгосударственного национального единства, благотворно влияющего на самих немцев и оказывающего большее культурное и духовное воздействие на соседние ненемецкие народы и на

53

распространение немецкого духа в мире, чем это способны делать разрозненные части великой нации. Науман сыграл большую роль в деле воспитания немецкой нации в государственно-патриотическом духе, и в этом отношении он может быть поставлен рядом со своим коллегой и учителем, впоследствии противником в области практических аспектов экспансионистских идей Адольфом Штёкером. Общие цели у них были одинаковы – объединение сил всех слоев немецкого общества ради успешного национального развития и возвышения германского государства. А. Штёкера (1835–1909) можно считать первым идеологом и деятелем экспансионизма в области внутренней политики, подобно тому как Фридриха Фабри – предтечей внешнеполитических экспансионистских, выходящих за рамки чисто колониальных, идей[187]. Придворный проповедник Штёкер, которого современники называли «проповедником всех немцев»[188], – одна из его проповедей, например, была распространена в количестве 600 тысяч экземпляров (!)[189] – играл большую политическую роль в масштабах не только правящих кругов, но и всей нации. Штёкер проповедовал главенство родины, лозунг «Германия превыше всего» он соединял не с враждебным другим державам шовинизмом, а с патриотизмом, который способен все возложить на «алтарь отечества и империи»; немецкие нравы, немецкая вера, немецкая честь, отвага и прилежание воспевались им для всего народа и особенно для молодежи, в необходимости воспитания которой он был убежден, на что не раз впоследствии ссылались деятели педагогической среды. Один из его докладов – «Решающий час немецкой истории»[190] – характеризует еще одну черту мировоззрения Штёкера: понимание необходимости концентрации всех сил в безусловно сложный период немецкой истории. Все немцы, независимо от их происхождения, социального положения и политических взглядов, должны работать не только во имя собственного будущего, но и Великой Германии. Круг представителей германского экспансионизма можно очерчивать достаточно широко. Однако изучение жизненного и общественно-политического пути его ведущих представителей позволяет составить достаточно характерную картину. Различное социальное и финансовое положение, несхожие политические взгляды и профессиональные интересы, которые, впрочем, во всех случаях были весьма широкими, отдельные, порой серьезные разногласия оставляли место для главного – схожести, иногда удивительного единства их основной концепции. Представляя различные общественные слои и партийные пристрастия, они ярко демонстрируют широту и всеохватный характер феномена германского экспансионизма. Приоритет государственных интересов, единство нации как величайшей общенародной ценности, могучая империя, не отвергавшаяся даже сторонниками левых взглядов, – вот основы, призванные служить достижению будущего. В представлениях о нем у экспансионистов не было разногласий: великая, независимая, процветающая Германия, в которой нет места внутренним конфликтам и которая по праву занимает первое место в мире. Этот идеал, не достигнутый до сих пор ни одним государством и едва ли осуществимый в современной цивилизации, Германия – безуспешно – пыталась воплотить в жизнь, и эта попытка заслуживает внимательного изучения.

Глава 3 Образ врага: «Германия окружена» Четверть века, что предшествовала Первой мировой войне, была временем быстрого роста интереса немецкой общественности к вопросам внешней политики. На протяжении жизни одного поколения в мировосприятии немцев произошел перелом столь глубокий, что его последствия сказались на всем ходе германской и европейской истории XX в. Суть этого перелома – в осознании государственного единства немецкой нации как фактора мирового значения, в восприятии политической, экономической, военной мощи Германской империи как важного аргумента в международных отношениях. «Великая Германия», перестав быть идеальной мечтой «всех немцев», вышла на авансцену мировой политики. В той или иной степени понимание возросшей роли Германии в мире было присуще всем социальным слоям

54

немецкого народа, разделялось всеми политическими партиями и направлениями, оно, без преувеличения, стало предметом национальной гордости. Торжественная церемония 18 января 1871 г. в Зеркальном зале Версальского дворца покончила с партикуляризмом и провинциальной замкнутостью внешней политики разрозненных германских государств. На смену мелким династическим интересам, слабости и противоречиям, противостоять которым до определенного момента не мог сам Бисмарк, пришла последовательная «Большая политика», успешное решение задач которой и должно было, говоря словами Пауля Рорбаха, определить «место Германии среди мировых держав». «Большая политика» – исключительно устойчивое понятие немецкой политической мысли начала XX в., расхожий публицистический штамп, столь любимый, к примеру, Шиманом. Одновременно «Большая политика» – важная составная часть экспансионистских воззрений. Все это было, в свою очередь, отражением реальных настроений немецкой общественности. Внимание, с которым разные слои общества обращались к вопросам внешней политики, трудно переоценить. То значение, которое в общественной жизни предвоенной Германии имели идеологи экспансионизма, в решающей степени объяснялось тем, что все они, от Шимана до Хётча, были прежде всего известными комментаторами внешнеполитических событий. Не они принимали решения, не они разрабатывали и проводили внешнюю политику Германской империи. Но именно при их живом участии определялись ее приоритеты и основные направления, а их журнально-газетная публицистика была и инструментом внешней политики, и средством воздействия на немецкое общество. В необходимых случаях научный авторитет экспансионистов служил для объяснения и оправдания неудач и просчетов германской дипломатии. Было бы неверно преувеличивать общественное значение ведущих экспансионистских публицистов. В конечном счете их влияние было несоизмеримо с той ролью, которую играли государственные деятели и политические лидеры, но именно в сфере пропаганды формировались стереотипы общественного восприятия, в свою очередь, во многом предопределявшие поведение немцев в критические минуты их истории. К числу важнейших внешнеполитических стереотипов можно отнести убеждение, что «Германия окружена», твердую уверенность подавляющего большинства немцев, что Франция проникнута духом реванша и шовинизма, или мысль о необходимости «борьбы за место под солнцем». Каждый из этих вопросов достоин быть предметом отдельного изучения. Однако для темы нашей монографии наибольший интерес представляют две проблемы, которые были ключевыми для идеологов германского экспансионизма. Речь идет о восприятии Англии как «главного врага» и о «русской опасности». Эти стереотипы разрабатывались и внедрялись в общественное сознание на протяжении десятилетий, они, особенно последний, оказались удивительно живучими, и потому исследовательское обращение к ним вполне оправданно. Несмотря на исключительное обилие источников, представляется целесообразным сосредоточить основное внимание на программных трудах Рорбаха и Ревентлова, а также на внешнеполитической публицистике Шимана и Хётча, именно они с наибольшей полнотой выражают точку зрения германского экспансионизма, именно в них наиболее выпукло представлен механизм создания стереотипов национального сознания.

Главный враг – Англия? 1 Друг или враг? Возможный союзник или ревнивый соперник? Или равнодушный наблюдатель, преследующий лишь свои интересы? До создания Германской империи вряд ли можно было говорить об англо-германских отношениях как о целостном явлении. Внешняя политика германских государств, слабо связанных друг с другом, проводилась каждым из них обособленно и не была подчинена общим целям. Кроме того, у них и у Англии было слишком мало точек соприкосновения. Если не считать отдельных эпизодов истории нового времени, как, например, воцарения Ганноверской династии, участия немецких наемников в заокеанских войнах, что вела Англия, и союзных действий против революционной и наполеоновской Франции, эти страны развивались почти изолированно. Причем если английская внешняя

55

политика была очень активной и затрагивала весь мир, то германские государства в основном были заняты внутренними проблемами, не участвуя ни в колониальном разделе мира, ни, за исключением Пруссии, в решении судеб Европы. В 1870-е годы положение стало резко меняться. Слияние сил немецких государств в единое целое, получение в кратчайшие сроки пятимиллиардной французской контрибуции и последовавшая за этим «грюндерская горячка», общий подъем экономики и производительных сил – все это выдвинуло Германию в число ведущих держав мира. Внутренний подъем обусловил изменение внешнего положения страны. Наиболее характерной чертой этого стали возникшие трения с Англией, которая не была «историческим врагом» Германии, подобно жаждавшей реванша Франции, ее интересы не столь явно сталкивались в Европе с немецкими, как это было у России. Но именно Англия стала вдохновительницей направленного против Германии союза, именно английская дипломатия воплотила в жизнь «кошмар коалиций» Бисмарка. Ранний период взаимоотношений Германской и Британской империй Рорбах объяснял исходя из предположения о психологических причинах немецкой холодности к Англии: «Антианглийское настроение у нас восходит частично к 1870/71 гг., а частично это была скорее эмоциональная реакция против высокомерного и дерзкого тона, в котором англичане с давних пор привыкли обращаться с нами в общественном, деловом и политическом смысле, как с бедным родственником»[191]. Но если отрицательное отношение немцев к Англии продиктовано чувствами «бедного родственника», то у Англии есть более существенные причины. Основополагающая среди них – экономика. Благодаря своему быстрому индустриальному подъему Германия может «в экономике стать второй Англией»[192]. Славное прошлое «владычицы морей» Рорбах описывает с явным восхищением перед британскими успехами. Его цель – провести аналогию между прошлым Великобритании и настоящим Германии, на примере Англии показать, как надо бороться и побеждать, убедить, что для великого германского народа настало время «осознать свою силу». Однако в период, когда экономическое возвышение Германии стало очевидным, ее политическое положение осложнилось. «Конец 80-х – начало 90-х гг. образуют для политики Германской империи тяжелейший период с момента ее возникновения», – считал Ревентлов. В 1913 г. он утверждал: «Сегодня мы за более чем четверть века привыкли к мысли о войне на два фронта, но тогда… началась новая эпоха»[193]. Став императором, Вильгельм II отправил в отставку «великого Бисмарка», и новый канцлер Каприви стал делать шаги по сближению с Англией. Рорбах объяснял: «Ключ к истинному мышлению Каприви лежал в убеждении, что война на два фронта, а именно прежде всего война с Россией, неизбежна и стоит в ближайшей перспективе»[194]. Поэтому канцлер добивался поддержки Англии, и в этом была его ошибка. Для основоположников экспансионизма Рорбаха и Ревентлова Англия изначально представлялась главным противником, грядущее столкновение с ней казалось им неизбежным, и Рорбах сетовал на то, что благодаря слабости Каприви создалась ситуация, когда «немецко-английская война стала лежать вне пределов кругозора» германских политиков[195]. Безусловно, война не была для идеологов экспансионизма желанным исходом (и в этом они решительно расходились с пангерманистами), но, по их мнению, превращение Германии в «мировую державу» невозможно без военного противостояния с Англией, без усиления армии и строительства флота. Для экспансионистов вопрос о флоте был главным: флот в мировом океане – символ мировой державы. В предисловии к первому изданию «Германской внешней политики» Ревентлов объяснял: «Вряд ли можно указать политическое событие внутри наших временных рамок, которое не стояло бы каким-нибудь образом в существенной связи, прямо или косвенно, с немецким флотом или его отсутствием»[196]. Действительно, в начале XX в. для правящих кругов Англии и Германии, для британского и немецкого общественного мнения «вопрос о флоте» представлялся настолько важным, что заслонял собой даже проблему «гонки вооружений», частью которой он был. Ллойд Джордж позднее даже уверял, что «строительство германского флота в значительной степени вызвало мировую войну»[197]. В ходу были понятия «два киля на один», «флотская паника», «копенгагировать». Милитаристская пропаганда, нагнетание

56

подозрительности, создание «образа врага» немало способствовали обострению напряженности в Европе. Свою лепту в это внесли и Рорбах, и Ревентлов. Только в конце XIX в. немцы, по мнению Ревентлова, пришли к убеждению, что «могучий флот для них – необходимость… И это была большая несомненная победа, за которую немецкий народ заплатил ценой дипломатического неуспеха в англо-германском кризисе 1896 г., того неуспеха, который вырос из предпосылки, которая не может оправдать никакую политику в мире: проводить политику силы без соответствующих средств силы»[198]. Чтобы не повторять в будущем дипломатических провалов (к чему в 1896 г. привела телеграмма Вильгельма II Крюгеру) и иметь возможность противостоять притязаниям Англии, необходим флот как решающее «средство силы». «Новым политическим моментом первого порядка» называет Ревентлов мысль кайзера и адмирала Тирпица, что «Германской империи необходимо создать в первую очередь абсолютно и относительно сильный линейный флот, а уже потом заботиться о необходимом развитии прочной береговой обороны и стационирующихся за границей крейсеров»[199]. Иными словами, экспансионисты поддержали выбор Вильгельма II и его военно-морского советника: главный враг – Англия. Флот – жизненная необходимость для Германии, если она хочет проводить мировую политику. Без него и происходит та «трагичность различных неуспехов немецкой политики в течение последующих десятилетий, которая основывалась, по крайней мере частично, на несоответствии между целью и средствами»[200]. В связи с этим все симпатии экспансионистов – на стороне кайзера, чье высказывание «оружие империи – есть морское оружие» они часто приводили. Первый шаг в «верном направлении» был сделан именно Вильгельмом II. Этим шагом стала его речь, которую он произнес 18 октября 1899 г. на борту военного корабля «Император Карл Великий». Речь была воспринята экспансионистской прессой как сенсация, ибо содержала «исторические слова»: «Горькая необходимость есть для нас сильный немецкий флот». Эта речь «исторического значения… не только в чисто военно-морском смысле, но также и для внешней политики Германской империи открыла новую эру»[201]. Затем пришел «час второго решающего шага», которым стал закон о флоте и связанная с ним организаторская деятельность Тирпица, полагавшего, что немецкий флот должен быть настолько силен, чтобы он мог нанести любому флоту противника «существенно ослабляющий удар». Именно с этого времени началась пропагандистская работа Ревентлова, тогда и стали появляться его действительно производившие впечатление работы о флоте[202]. Для Ревентлова в адмирале Тирпице наконец был найден «настоящий человек», способный «привести в движение деятельную и целенаправленную работу по строительству флота». Вместе с тем он призывал спокойнее относиться к факту строительства немецкого флота и к соответствующим английским программам. Речь ни в коем случае не идет о «соревновании в строительстве», как часто полагали в Германии, но о том, чтобы каждая из держав «смотрела на свои собственные задачи на море и за океаном как на срочные и не терпящие отлагательства и стремилась их разрешить». То, что все эти задачи стали актуальны в одно и то же десятилетие, объясняется духом времени, которое Вильгельм II называл «временем связи», потребностями государственного и мирового хозяйства и естественным ходом развития мировой и колониальной политики[203]. Ревентлов стремился сгладить наиболее одиозные высказывания и агрессивный тон, главным образом, пангерманской пропаганды, особые надежды возлагавшей на флот. Так, например, он подверг резкой критике статью генерала фон дер Гольца, вышедшую в 1901 г. и выдержанную в строго академическом духе, в которой проводилась мысль о том, что захват Британских островов не является невозможным. Из-за таких, как Гольц, полагал Ревентлов, и происходит несоответствие между мизерной силой немецкого флота и большим «беспокойством и озабоченностью» в Великобритании. Но истинная причина беспокойства – не флот, а отдельные нелепые высказывания, на которые не следует обращать внимания[204]. С Ревентловом был солидарен Рорбах. Он порицал пангерманскую пропаганду, которая плоха сама по себе и не отвечает интересам Германской империи. В результате нее «ни один англичанин… не мог вынести иное заключение, чем то, что немецкая нация не только стремилась к военному нападению на Англию», но что это возможно «в ближайшем будущем»[205]. Такое положение плохо не только тем, что создает излишнее напряжение отношений в период, когда военно-морская мощь Германии еще недостаточна, но и тем, что представление об опасности немецкого нападения рождает стремление его упредить: «При этом

57

возникает, конечно, мысль, не лучше ли, а может быть, даже необходимо для Англии устранить экономическую и политическую опасность превентивной войной против Германии»[206]. Рорбах полагал необходимой координацию пропагандистских усилий и твердый контроль за политическими высказываниями прессы, ибо «крупнейшая опасность во взаимоотношениях Англии и Германии заключается в том, что… долгое время значительная часть немецкой прессы вызывала у англичан, и не только у бестолковых масс, представление о том, что мы собираемся при случае на них напасть»[207]. Предвзятое настроение английского общественного мнения представляет несомненную угрозу для Германии. Размер и характер этой угрозы не зависит от поведения официальной Германии, ее истинных намерений и поступков, а определяется исключительно восприятием в Англии немецкой позиции как враждебной. Отсюда для экспансионистов вытекала задача – снизить антитевтонский накал в настроениях британцев и одновременно показать общественному мнению в стране и в Европе, что только Англия лелеет агрессивные планы и нагнетает напряженность в международных отношениях. Инструмент для решения этой задачи один – пропаганда. Ревентлов раскрывал беспочвенность надежд английских политиков использовать Германию «на побегушках как глупого и сильного парня», иронизировал над английской прессой, которая «наивно удивлена по поводу того, что Германская империя не находит глубокого удовлетворения в том, чтобы быть властительнице океана услужливым другом»[208]. В действиях Германии, в речах кайзера, по его мнению, «объективная и честная оценка не может найти ничего угрожающего, никаких захватнических планов, а только основные линии естественных и потому легитимных планов растущего и занимающегося торговлей народа»[209]. Экспансионисты неизменно отвергали планы Англии склонить Германию к партнерству, чтобы «создать англо-немецкую группировку для защиты от России английских интересов в Азии. Таким образом, предлагаемое ею партнерство имело узкую направленность против России»[210]. Одновременно они отдавали дань дисциплинированности и практичности общественного мнения Англии, которое «не колебалось пропагандировать британско-немецкое сближение». Ревентлов полагал, что здесь немцы должны брать пример с англичан и быть более послушными и восприимчивыми к пропаганде (разумеется, к экспансионистской пропаганде)[211]. С точки зрения последовательного экспансионизма «партнерство» есть «сидение между двух стульев», следствие нежелания немецких политиков сделать решающий выбор. Когда в 1900 г. он был сделан, Рорбах всей душой его приветствовал: «Отклонение английского предложения о союзе означало поворотный пункт в той политике, чьей задачей было утвердить место Германии среди мировых народов»[212]. Несмотря на периодические попытки найти пути сближения, главное во взаимоотношениях Англии и Германии остается предопределенным и не зависит от политической конъюнктуры или личных устремлений отдельных государственных деятелей. Как итог всех рассуждений о неизбежности «исторического» противостояния с Англией можно привести слова Ревентлова о коренных противоречиях, определяющих все остальное: «Эти противоречия лежат много глубже, чем все основанные на сиюминутных политических обстоятельствах и интересах случайные сближения между обеими державами». Главным пунктом этих противоречий «остается все же, как и прежде, немецкий флот»[213]. С этим был полностью согласен и Рорбах[214]. К счастью, строительству флота «нельзя помешать, угрозы, интриги, предложения о союзе не помогли»[215]. Германия вскоре будет обладать достаточной силой, чтобы стать равной Англии. Правда, это повлечет за собой обострение немецко-английской вражды. По словам Рорбаха, «от дальнейшего развития этой проблемы зависит не только европейское положение, но и вся политическая мировая система»[216]. Германия выдвигается на авансцену мировой политики, ее задача – противостоять агрессивной, недоброжелательной и лицемерной Англии, проводящей «политику окружения». О военном исходе такого противостояния Рорбах и Ревентлов предпочитали умалчивать. Подводя итог позиции Ревентлова и Рорбаха в вопросе отношений с Великобританией, можно заметить, что она была отчетливо антианглийской. Британия – главный враг, самый опасный, самый сильный и самый коварный. Несмотря на отдельные различия во мнениях, оба сходились на том, что в конфронтации виновата только Англия, которой угодно было видеть в Германии угрозу своему затянувшемуся мировому лидерству, в то время как Германия, следуя

58

естественному развитию сильной нации, просто стремилась защищать свои интересы, быть на равных с крупнейшими государствами мира и отвергала попытки поставить себя в подчиненное положение. Поводом для трений служили столкновения в политической, экономической, торговой сферах, борьба за колонии, рынки сбыта и сырья, за сферы влияния. И главное – конфликт вокруг проблемы вооружений, вокруг флота. Строящая флот для защиты своей торговли и внешней политики Германия несправедливо попадала под огонь тенденциозной критики, обвинявшей ее в захватнических намерениях, которых у нее никогда не было. Напротив, именно Англия всегда проводила агрессивную политику, и ее недовольство континентальным соседом вызывалось тем, что Германия стремилась защищать слабые народы[217]. Не терпящая малейших угроз своим интересам, привыкшая к полному господству на море Британия, особенно в лице Эдуарда VII, сделала все, чтобы изолировать Германию, создать вокруг нее кольцо враждебного окружения и, что еще хуже, своей изощренной лживой пропагандой распространила тевтонофобию во всему миру. Над всеми противоречиями стояли не только конкретные столкновения в различных сферах, но главное – присущий Великобритании агрессивный дух, ее ненависть к Великой Германии и желание ее уничтожить. Если не военным путем, то по крайней мере политически, экономически и особенно морально. Противостоять этому и считали своей задачей Ревентлов и Рорбах. Они не стремились, да и не были способны разделить точку зрения другой стороны, привести аргументы, выходящие за рамки экспансионистской доктрины. Они истово трудились, создавая образ «главного врага».

2 Позиция Шимана в вопросе об Англии была настолько отличной от взглядов Ревентлова и Рорбаха, что говорить о ней приходится отдельно. Шиман не только не видел в Англии «главного врага», но всегда стоял за добрые отношения между обеими державами и даже за союз. Его он считал благом для обеих стран и лучшим средством для сохранения стабильности и мира в Европе. По мнению Шимана, Германия и Англия очень близки друг другу, они, «безусловно, не предназначены для того, чтобы быть врагами»[218]. Схожесть их интересов и культур, «кровное родство и основы этических мировоззрений» создают прочную почву для сближения и достижения взаимопонимания, которые являются не только возможными, но и необходимыми. «Между нами и Англией не лежат никакие существенные противоречия. В нас обоих мир идей протестантизма нашел свое чистейшее выражение и дал наилучшие плоды в науке, искусстве, литературе и технике… Соединившись, они образуют сильнейшую коалицию, которая сегодня возможна. Почему же они не должны пожать друг другу руки?»[219]. Шиман твердо знал, против кого должна быть направлена эта «сильнейшая коалиция» – против Франции и прежде всего против России. Образ главного врага – России – постоянно стоял перед глазами Шимана, и он всегда верил, что, устранив все преграды на пути к истинному согласию, два духовно близких народа, немцы и англичане, объединят свои силы против восточной империи. Сближение Великобритании с Россией казалось ему противоестественным. Давние противоречия в Средней Азии и на Дальнем Востоке, а также постоянная угроза, нависающая с севера над «жемчужиной британской короны», делали, по мнению Шимана, реальный союз Англии и России невозможным или по крайней мере непрочным. Политическая картина мира, по Шиману, была, надо признать, крайне импрессионистична. Даже англо-русскому соглашению 1907 г., искусно достигнутому Эдуардом VII и направленному против Германии, он не придал серьезного значения. Шиман пренебрежительно возражал враждебным иностранным комментаторам, которые рисовали возможные тяжелые для Германии последствия русско-французско-английской коалиции: «Господа поступили бы действительно лучше, если бы заботились о своем собственном будущем; в ответ на эти планы мы можем лишь сочувственно пожать плечами»[220]. Он настолько был уверен в том, что взаимопонимание Германии и Англии будет достигнуто, что не считал серьезным камнем преткновения даже важнейший для Рорбаха и Ревентлова вопрос о флоте, полагая, что при обоюдном желании устранить его не составит труда. Следует признать, что подобный оптимизм Шимана был прежде всего средством воздействия на читателя. Реальные факты живой политики, о которой он знал больше подавляющего числа

59

современников, редко получали в его публицистике трезвую оценку. Но для себя он фиксировал их обязательно. Так, в 1908 г. он писал в дневнике: «Общее настроение исключительно пессимистическое. Во внешней политике сотрудничество России, Англии, Франции – факт». В дальнейшем Шиман высказывался еще более определенно. Для него очевидно, что речь идет уже не только об изоляции Германии, но о ее «преднамеренном окружении», которое является результатом планомерной английской политики. Причем политики, направленной не просто на создание неблагоприятной для Германии политической обстановки, а на решительный удар по ней во всех сферах и даже на войну. 5 ноября 1909 г. он записал в дневнике: «Я все более убеждаюсь, что в Англии существует намерение приготовить нам войну в 1912 или 1914 году»[221]. Прогноз Шимана оказался точен. Менее точным был его сохранявшийся оптимизм в оценке англо-германских отношений. Несмотря на понимание враждебной Германии сущности английской политики и того, что «во всех вопросах внешней политики Франция и Россия идут рука об руку с Англией»[222], надежда на благополучный исход противостояния с Англией и достижение согласия с ней оставались аксиомой его внешнеполитической концепции. Ее он пропагандировал не только у себя в стране, но и в Англии. При этом, как ни странно, Шимана считали в Англии англофобом. Его стремление ради сближения с Великобританией всегда критиковать враждебные иностранные публикации, направленные против этого, приводило к эффекту, обратному желаемому. На страницах газет Шиман безуспешно пытался защищаться: «Наши еженедельные обозрения никогда не нападали на Англию, а только давали отпор систематически ведущейся английской прессой кампании против немецкой политики. Их автор ни в коем случае не враг Англии, напротив, он представляет ту точку зрения, что немецко-английский союз укрепит положение обеих держав в мире и будет содействовать здоровому развитию большой политики»[223]. Но, опытный журналист, он не сумел улучшить свою репутацию. Помимо репутации англофоба, Шимана преследовало также клеймо империалиста и шовиниста, что естественным образом увязывалось с «шиманизмом». «Шиманизм» даже стал предметом обсуждения во время франко-германских переговоров в июле 1908 г. в Париже. Французская газета «Фигаро» тогда провела собственное расследование и установила, что в Южной и Центральной Германии «шиманизм» менее распространен, чем на Севере, в Пруссии. Шиман действительно, найдя в Пруссии новую родину, а в императоре – хорошего друга, больше выражал настроения прусского юнкерства и близких к нему милитаристских кругов, чем проникнутый южногерманским скептицизмом Ревентлов. Политическими последствиями «шиманизма» были дальнейшее обострение антинемецких настроений во Франции и ухудшение отношений с ней. Правда, нельзя преувеличивать значение личности и внешнеполитической публицистики Шимана и вес его слов. Его голос был голосом одного из многих, его мнение не могло иметь непосредственного влияния на германскую дипломатию. Тем не менее важность, какую придавали «шиманизму» во Франции, показательна. Шиман изменил своему оптимизму за два года до войны. Его последние надежды на германо-английское взаимопонимание разрушила неудача миссии Хольдена. Первоначально Шиман был уверен в ее успехе и позднее резко отзывался о Тирпице, из-за которого она провалилась. Весной 1912 г. Шиман писал своему другу Хирсту: «Я не могу больше отрицать, что настроен очень пессимистически… Если мы не придем к взаимопониманию с Англией, то я считаю эту войну неизбежной»[224]. В феврале 1914 г. Шиман, явно обеспокоенный приближением европейской войны на невыгодных для Германии условиях, счел необходимым высказать своего рода квинтэссенцию своей позиции в отношении Англии: «Мое (т. е. мое личное) мнение и твердую убежденность я хотел бы резюмировать следующим образом: не было такого периода времени, когда все трудности европейской, равно как и мировой, политики могли бы быть лучше, чем это возможно сегодня, направлены на путь спокойного и процветающего развития благодаря одному-единственному спасительному решению. И это решение звучит так: англо-германский альянс. Я высказывал эту мысль долгие годы, более или менее явно, и считаю необходимым именно сейчас настойчиво выступить в ее защиту, т. к. большая и влиятельная часть причисляющей себя к правительственной партии прессы выступает против флотских планов Черчилля, основанных на химере возможного германского нападения. Я также никогда не

60

сомневался в том, что наша флотская программа независима от планов строительства Англии, создается для наших потребностей и нашего мирового положения. Наконец, я должен сказать, что англо-германский союз сегодня представляется утопическим; но это не изменяет моей убежденности в том, что он рано или поздно должен стать реальностью, т. к. тем самым немецкие интересы, как и английские, так же как, наконец, и вся общность европейских интересов, проявятся наилучшим образом»[225]. В исторической перспективе суждение Шимана можно считать справедливым (хотя какой страшный путь еще предстоял Европе к осознанию общности ее интересов!), но показательно, что сам Шиман назвал свою позицию «утопической». В своей деятельности по улучшению отношений с Англией Шиман был заведомо обречен. Речь не могла идти не только о союзе, но даже о нормализации обстановки. Слишком многое разделяло в то время Англию и Германию. Столкновение интересов в экономике и в заморских территориях порождало необходимость вооружаться вначале, по убеждению экспансионистов, для защиты, по мере усиления противостояния – для нападения. Самый сложный вопрос – о флоте – не поддавался решению. Все это приводило к военно-политической конфронтации, и ни английские, ни германские правящие круги не были заинтересованы в подлинном улучшении взаимоотношений. Следствием и одновременно источником напряженности между двумя странами была пропагандистская кампания по созданию образа «главного врага», культивированию вражды и даже ненависти к европейскому соседу. В критические моменты эта пропагандистская деятельность оказывала решающее воздействие на самих политиков. Успешность усилий Ревентлова и Рорбаха в этом направлении не подлежит сомнению. Как писал Ревентлов, британо-французская Антанта, окружение Германии и последовавшие за этим печальные события – «логичный итог бюловской политики»[226]. Очевидно, однако, что сама политика и Бюлова, и его коллег находилась в зависимости от господствующего общественного мнения, большая часть которого отвергала возможность достижения взаимопонимания с Британской империей. В паутине агрессивных антианглийских высказываний, среди которых заметная роль принадлежала Ревентлову и Рорбаху, позиция Шимана оставалась мало кем понимаемой и разделяемой.

«Русская опасность» 1 Россия… Единственный восточный сосед. Объединиться ли двум сухопутным империям, двум историческим монархиям против Запада, а с конца XIX в. – против западного империализма, который особенно охотно обличал Рорбах? Или придавать меньше значения сентиментальным воспоминаниям о братстве по оружию 100-летней давности и неуловимому чувству общности монархических народов (для тех, кто ощущал эту общность), а больше – реальной политике современности, противоречиям на Балканах, гонке вооружений, угнетению, по Рорбаху и Шиману, немецкого населения в остзейских губерниях и активности пангерманской и панславистской пропаганды? Взгляды идеологов экспансионизма, отражая разброс мнений в обществе, расходились, здесь не было того единства, с каким они осуждали «реваншистские устремления Франции», но не было и глубоких противоречий, как в вопросе о взаимоотношениях с Англией. Несколько особняком стоял Ревентлов, в то время как суждения остальных и прежде всего выходцев из России Шимана и Рорбаха были схожи. Правда, существовала и особая позиция Хётча, который выступал против неоправданного исключения России из числа европейских христианских государств. Однако все, не исключая ни Ревентлова, ни Хётча, соглашались в главном: Россия – благодатное поле для доказательства превосходства немецкого духа, немецкой культуры, германского государственного и военного гения. В отличие от прямолинейных пангерманистов идеологи экспансионизма уклонялись от обсуждения вопроса о «завоевании жизненного пространства на Востоке», предпочитали говорить об «освобождении исконно немецких земель в Прибалтике» и о необходимости противостоять российскому варварству. Степень варварства

61

России, равно как и ее роль в цивилизации неевропейских народов, понималась экспансионистами различно. Однако и русское прошлое, знатоками которого были Шиман и Хётч, и настоящее Российской империи, которой все они пророчили катастрофические потрясения, и ее будущее, которое они рассматривали в контексте утверждения германского первенства в мире, – все это служило для доказательства тезиса об изначальной, метафизической агрессивности России и русских, об их враждебности немцам и немецкой культуре. Создавая свой миф о России, экспансионисты породили фантом – «русскую опасность», фантом, который стал центральным пунктом их построений и со временем вышел за пределы внешнеполитической доктрины экспансионизма. Любопытно отметить и еще одну черту сходства экспансионистов в их отношении к России: они, изощренные знатоки истории внешней политики и дипломатии, игнорировали общеизвестный факт благожелательного отношения правящих кругов России к созданию Германской империи. Развернутая оценка наиболее раннего периода взаимоотношений двух империй – Германии и России – встречается у Ревентлова. Еще на Берлинском конгрессе фактор будущего русско-французского сближения проявился в ярко антинемецкой и антибисмарковской позиции канцлера А.М. Горчакова. Только личные связи монархов и доверие Александра II к Бисмарку помогли странам сохранить в то время хорошие отношения и даже «сотрудничать во имя мира»[227]. Однако уже вскоре в России набирают силу панслависты во главе с М.Н. Катковым и М.Д. Скобелевым, которые не раз поминаются недобрым словом и которые повинны в росте враждебных Германии настроений в России. Именно генерал Скобелев провозгласил: «Дорога в Вену ведет через Берлин», имея в виду, что если устранить Германию, то сопротивление Австрии на Балканах прекратится само собой. И это – несмотря на договор перестраховки! Настороженное отношение России к Германии очевидно, и это признают сами русские. Цитируя слова графа Рихарда фон Пфайля, девять лет служившего в Преображенском полку, о колебаниях Александра III и России в целом между «любовью к миру и глубоким недоверием к Германии», Ревентлов подчеркивал преобладание последнего мотива. И все же Каприви, нелюбимый им канцлер, направивший политику Германии «по пути, который отдалялся от России и создавал условия для интимного сближения со злейшим врагом России, Великобританией»[228], не заслуживает у Ревентлова теплых слов. Действия Каприви неизбежно вели к сближению России с Францией, что способствовало усилению этого главного врага Германии и созданию опасной для Германии ситуации, особенно с учетом договора перестраховки, исключающего враждебные действия Австрии против России. Лишь особенности международной обстановки того времени позволяли немцам не впадать в панику. Вслед за Бисмарком Ревентлов радовался тому, что «есть одно благо для Германии, которое даже бездарность германских дипломатов не может разрушить: это англо-русское соперничество». Действительно, и в 1880-е годы, и позднее возможная англо-русская война была «событием, которое в Европе ожидалось многими». Конечно, Ревентлов ничего не имел бы против такой войны. Он и не порицает политику Германии, которая дала России гарантии безопасности ее сухопутных границ и положения на Балтийском море. Тем более обидным и непонятным, с точки зрения Ревентлова, было поведение России, в которой при попустительстве властей нагнеталась антинемецкая истерия. Развязанная панславистами кампания дала свои плоды: холодный прием, оказанный Вильгельму II во время его поездки в Россию, и вручение российских орденов президенту и министру иностранных дел Франции были внешними признаками этого. Внутренними, более важными – конец французской изоляции в Европе, вхождение ее после периода беспомощности и униженного положения побежденной страны вновь в число великих держав, что произошло в результате русско-французского союза[229]. По-прежнему только «отличные отношения» императоров (теперь уже Вильгельма с Николаем II) позволяли поддерживать нормальные связи между державами и даже уверять друг друга, что «отношения России и Германии постоянно будут хорошими»[230]. В действительности взаимоотношения Германии и России отличались нестабильностью. Германия постоянно колебалась между Англией и Россией, и при том, что англо-русское сближение считалось «совершенно исключенным»[231], выбор был довольно сложным, но необходимым. Позиция Ревентлова, не испытывавшего никакой любви к обеим державам, склонялась более к России. Неудачная (с точки зрения графа) попытка установить дружеские контакты с Англией,

62

предпринятая Каприви, привела к «вассальным отношениям с Великобританией»[232]. И хотя Россия также «охотно приветствовала бы и рассматривала Германскую империю как вассала»[233], она не позволяла себе такого яростного антигерманского поведения, как Англия. Поэтому Ревентлов вполне одобрял то, что Германия не разрешала Британии вмешиваться в свои отношения с Россией и оставалась верна «традиции, которая с давних пор связывает дома Романовых и Гогенцоллернов». Несколько странно, правда, выглядела позиция российского Генерального штаба, у которого «не было твердого доверия» к Германии[234]. Но в целом Ревентлов был убежден, проявляя в этом в первый и единственный раз общность мнений с Эдуардом Греем, что Германия ни в коем случае «не может быть помощником Англии против России»[235]. Ревентлов действительно дорожил отношениями с Россией и, как мог, старался замечать в них только светлые стороны. В отсутствии русско-германского договора и даже в заключенном в августе 1907 г. англо-русском соглашении ему виделись несомненные, хотя и «непрямые», преимущества для Германии[236]. Но некоторую дистанцию от России сохранять все же необходимо. И Ревентлов в присущей ему саркастической манере писал о Ревельском свидании Эдуарда VII и Николая II в июле 1908 г. и официальном коммюнике Извольского и Гардинга, в котором декларировалось стремление обеих держав к «сохранению мира и лучшим отношениям со всеми государствами». Кроме Германии – так считал Ревентлов, предоставляя читателю самому делать выводы и давать оценки[237]. Однако необходимость для Германии сохранять добрые отношения с Россией не вызывала у Ревентлова сомнений. Он рад тому, что российская дипломатия в целом признавала и уважала лояльность германской стороны; благодаря этому, а также тому, что «личные отношения между обоими государствами никогда не были нарушены, немецко-русское недовольство не проявлялось в том объеме, как того желали враги Германской империи». Под последними Ревентлов подразумевал и антигерманские круги в России, представленные министром А.П. Извольским. Ревентлов больше симпатизировал его преемнику С.Д. Сазонову, который «не исходил из фантома европейской коалиции против германства, но видел вещи только с точки зрения реальных русских потребностей». Но даже при нем и с учетом сохранявшейся дружбы обоих императоров «немецко-русские отношения, исходя из общего положения вещей в Европе и на Востоке, не могли бы стать доверительными сверх определенных границ»[238]. Эти границы определялись в России антинемецкой панславистской пропагандой, в Германии – желанием время от времени противостоять российским интересам, главным образом на Балканах, чтобы не допустить чрезмерного усиления там славянского элемента под руководством России. Германия, согласно Ревентлову, более склонна к установлению взаимопонимания с Россией, чем Россия с Германией. Даже несмотря на всем известный факт оформления Антанты и завершившегося окружения Германии с участием России, во время Балканских войн «в немецкой общественности возникло желание, чтобы немецкая политика пыталась стать в тесные отношения с Россией: тогда положение Германской империи будет более уверенным, чем когда-либо, и можно будет рука об руку с Россией противостоять Великобритании в Европе и повсюду – и сокрушить ее». Россия, однако, отвергла эти попытки. Причиной была, во-первых, направленная на усиление Турции немецкая восточная политика; во-вторых – «если взять к тому же постоянно растущую с небольшими колебаниями русскую ненависть против Германской империи, в связи с подъемом стремлений Франции к войне и мести, и фанатическое русское озлобление против каждого факта активной немецкой восточной политики, то будет ясно, что было бы лишь в равной степени недостойным и безуспешным «навязыванием», если бы Германия захотела пройти через линию таких отношений, которые в обычном разговоре определяются как дружеские». Кроме того, Ревентлову казалось несколько странным поведение официальной России. С одной стороны, незадолго до Первой Балканской войны она «проявила склонность к переговорам по собственной инициативе, после того как она два десятилетия пыталась притеснять Германскую империю на Востоке». С другой – в Балтийском море постоянно базируется русский флот «ни с чем не сравнимой мощи». Возможно, он действительно, как утверждает Россия, «предназначен для Дальнего Востока, однако остается в Балтийском море»[239].

63

При этом Россия, принуждаемая Англией, должна бороться не столько за собственные интересы, сколько «за то, чтобы основательно уничтожить ту державу, которая пока только пытается вступить в успешное экономическое соревнование с Великобританией». Россия фактически состоит на службе «направленной против Германии британской политики, основу которой составляет торговая ревность Великобритании к успехам немецкой нации»[240]. Ревентлов был несведущ во внутренних российских делах, он преувеличивал военную мощь России и недооценивал ее социально-политическую слабость. Главное же: все события он рассматривал прежде всего в свете англо-германского сотрудничества. Единственный из идеологов экспансионизма, он не опустился до рассуждения о «русской опасности». Его внешнеполитическая программа, последовательно антибританская, даже единомышленникам казалась односторонней и нереалистичной, но в действительности он твердо стоял на земле и избегал – даже на бумаге – опасного для Германии противостояния и на востоке, и на западе. В конечном итоге вывод Ревентлова таков: с Россией необходимо сохранять хорошие отношения, но только не роняя своего достоинства, и стремиться не доводить взаимоотношения до крайностей.

2 К крайностям подталкивали Рорбах и Шиман. Два остзейца, родившихся подданными России и ставших безукоризненными патриотами Германской империи. Два «истинных немца» и одновременно два главных разжигателя антироссийских настроений вильгельмовской Германии[241]. Вместе с близким им по убеждениям, основным чертам биографии и влиятельности Иоганнесом Халлером они происходили из остзейских губерний, были крупными историками и в то же время деятельными публицистами, обличителями России и русских. Именно благодаря их многочисленным писаниям у современников создалось стандартное представление о том, что у политизированных прибалтийских немцев априорная вражда к России – в крови. Оно, однако, было неточным. Хотя к началу мировой войны позиции Рорбаха, Шимана и их последователей по отношению к России были схожи, но пришли к ним идеологи германского экспансионизма разными путями, преодолевая как личные свои пристрастия, так и те объективные факты, которыми они располагали как ученые. В начале своей научной и публицистической деятельности Рорбах не питал особой неприязни к России. Он мечтал учиться в Московском университете и сожалел, что этого не удалось. Благодаря многочисленным путешествиям по западным и южным областям Российской империи – часто специально избираемым как путь на Ближний Восток или в Восточную Азию – он знал современное положение дел в России: в экономике, политике, культуре. Владение русским языком не оставляло возможности для возникновения каких-либо неясностей и устраняло опасность чьего-либо тенденциозного влияния, что часто сопровождало путешествующих по России иностранцев и мешало объективности их восприятия. Согласно тогдашним представлениям Рорбаха Россия была важнейшим экономическим и внешнеполитическим партнером Германии. В своих ранних публикациях в газетах Наумана и журнале Дельбрюка он стремился дать читателям фактическую информацию о русских делах, ибо видел, насколько велика в Германии степень незнания и непонимания всего, что касалось России. При этом в контексте русских тем он призывал к сотрудничеству обеих держав в центральных вопросах внешней политики – на Ближнем и Дальнем Востоке. В 1897 г. он писал: «По моему мнению, положение дел требует сотрудничества с Россией за любую разумную цену, и со стороны России мне видится достаточно признаков того, что там не преследуют никаких намерений, которые обязательно надо увязывать с желанием нанести ущерб Германии»[242]. Подобные высказывания были противоположны настроениям значительной части немецкого прибалтийского населения и не содействовали росту популярности Рорбаха в родных краях. На рубеже XIX–XX вв. взгляды Рорбаха начинают постепенно меняться. Связано это было и с давлением остзейских землячеств, озабоченных усилением политики русификации прибалтийских губерний, и с тем, что сам Рорбах испытал на себе негативные последствия русификаторской политики, но – главное! – с его переоценкой положения России. Прежде Рорбах был высокого мнения о ее экономическом и финансовом состоянии, что в значительной мере было вызвано близкими контактами с министром финансов С.Ю. Витте, который

64

покровительствовал молодому и пытливому ученому. Личность Витте как бы подавляла Рорбаха, и он тщетно пытался составить объективное суждение о России на основании одних путевых впечатлений. В дальнейшем же, по мере того как он углублялся в исследование финансовых донесений министерства, бюджетов и статистических сводок, для него становилось очевидным, что блестящий фасад обновляемой Витте империи основывается на весьма слабом фундаменте. Работа «Финансовая система Витте», напечатанная в журнале Дельбрюка, а затем вышедшая отдельной брошюрой, послужила началом серии трудов Рорбаха, направленных против этой системы, самого Витте и в конечном счете против России, ее внутренней и внешней политики. «Россия стоит на пороге катастрофы» – принципиальный вывод Рорбаха, который свидетельствовал о его – временами! – незаурядной проницательности. «Платить любую разумную цену» за сближение со страной, обреченной на потрясения, он отказывался[243]. По его мысли, попытка Витте в короткий срок провести индустриализацию страны, ускоренное строительство железных дорог и связанный с этим растущий дефицит бюджета, нерешенность аграрного вопроса должны неминуемо привести к экономическому и социальному краху. И это будет опасно не только для России, но и для всего мира. Ибо испытывающий внутренние трудности режим может попытаться избежать катастрофы, встав на путь внешнеполитических авантюр. Здесь, по Рорбаху, корень «русской опасности» и источник угрозы европейской войны. 1902 год, когда была издана «Финансовая система Витте», стал поворотным в воззрениях Рорбаха. Отныне он больше не упоминал о сотрудничестве с Россией. Дружить со слабой, неустойчивой и агрессивной страной неразумно. Но как ученый и публицист он продолжал заниматься темой колониальной экспансии России[244]. Совокупность его взглядов на Россию и «русскую опасность» была изложена им в книге «Германия среди мировых народов». Во всех изданиях, и до- и послевоенных, Россия и русские вызывали у него сложные чувства. С одной стороны, этот великий народ заслуживает восхищения и подражания. В чем-то он близок англичанам, и успехам этих двух народов в борьбе с врагами и в создании мировых империй Рорбах уделил немало восторженных строк. Как упрек, адресованный немцам, звучит следующее, не раз повторявшееся высказывание: «Кроме англичан, история вообще знает только две нации, которым досталось сравнимое национальное чувство собственного достоинства, схожее провиденциальное осознание своей силы: римляне и, по крайней мере на протяжении определенной эпохи, ведущие классы русской нации». Русский народ верит в свою высокую миссию в мире, а именно в то, что «Восток, мир азиатского ислама, да, наконец, Китай и вся Азия до Тихого и Индийского океанов – наследство, которым Бог определил владеть и повелевать русскому царю и его народу». При этом, впадая в некоторое противоречие, придающее, однако, его словам дополнительную убедительность, Рорбах утверждал, что это чувство разделяет все общество – от простого обывателя до великого князя и царя, – а не только высшие сословия. Русские, как и англичане, «привыкли на основе длинной цепи своих грандиозных политических и (действительных или мнимых) цивилизаторских успехов в большей или меньшей степени идентифицировать дело развития человечества с их собственным национальным положением». Они полагают, что достаточно осуществлять свои естественные планы и работать во благо своего народа, чтобы лучшим образом служить человечеству и мировой культуре в целом[245]. Этой замечательной черты у немцев нет, и в этом отношении русские как подлинно великая нация должны служить примером. В то же время Россия, по мнению Рорбаха, была и остается дикой крестьянской страной, а русские, связавшие свою судьбу с отсталым византийским христианством, обрекли себя тем самым на тысячелетия полуварварства и фатальной привязанности к Азии. Здесь Рорбах откровенно пересказывал (без ссылки на автора) давние мысли П.Я. Чаадаева. Правда, и последний также не был оригинален и заимствовал идеи у французских философов эпохи Реставрации, а получивший классическое образование Рорбах не мог не быть знаком с трудами Шатобриана и Жозефа де Местра, содержащими положения о глубоком благотворном воздействии католицизма на развитие искусств, культуры, духовных сил общества и человека и осуждение Византии. Вместе с тем не только идейная, но и текстуальная близость соответствующих страниц Рорбаха именно к «Философическим письмам» не подлежит сомнению[246]. Под несомненным воздействием российской историософской традиции в духе «государственной школы» С.М. Соловьева и К.Д. Кавелина сформулирована и другая

65

основополагающая мысль Рорбаха – о «протяженности» России, ее огромных пространствах и стремлении заполнить собой все прилегающие территории. «Протяженность» России есть следствие завоеваний, ибо она создана ими и порождает все новые. С начала российской государственности «внешняя политика России имела очень ясную цель. Она заключается в одном слове – экспансия». По неоднократно и предельно четко выраженному мнению Рорбаха, территориальная и внешнеполитическая экспансия стала «исторической судьбой России»[247]. Произвольно подбирая исторические факты, Рорбах доказывал, что начиная с IX в. большинство русских великих князей, царей и императоров проводили экспансионистскую политику. Не изменилась она и в XX в., что подтверждается знаменитым тезисом Извольского: «Рука России – надо всей Азией!»[248]. Эту цель – гегемонию в Азии – преследовало и строительство Сибирской железной дороги; Россия хотела также «привести Китай в состояние военно-политической и экономической зависимости»[249]. Эти явления вызывали у Рорбаха резко негативную оценку, и он не давал себе труда непредвзято отнестись к политике Германии и других держав в Китае и в целом в Азии, которая имела сходные задачи. Однако Китай и Дальний Восток – не главное направление российской экспансии. Более того, восточноазиатская политика была непопулярна, притом не только в народе, но и в образованном высшем слое. «Сердце нации было и оставалось со старыми историческими целями на Востоке, на турецком Востоке»[250]. Еще определеннее Рорбах писал десятью годами ранее: национально-политические идеалы в России – выполнить свою историческую миссию – «свергнуть полумесяц с купола Софийского собора в Константинополе и водрузить на его место православный крест»[251]. Помимо Константинополя, который был не только религиозным символом православия, но и играл ключевую роль в вопросе о черноморских проливах, у России были и другие цели – «Балканы, Австро-Венгрия и панславизм!»[252]. Последний, по убеждению Рорбаха, есть объединение разрозненных южнославянских народов под эгидой России и «протяжение ее руки» до самого центра Европы[253]. Перспектива для Германии и Центральной Европы незавидная, и Рорбах склонен был рассматривать картину, им нарисованную, всерьез. Он никогда не забывал указать своим читателям на реальность «русской опасности». В то же время он подчеркивал, что при условии твердой германской политики по отношению к России «русская опасность» не так велика, как представляется многим в Германии. Россия опасна, но слаба. Стремление преодолеть ту слабость, о которой Рорбах писал еще в 1902 г., действительно вылилось для России в войну с Японией. Унизительные поражения на суше и на море подтвердили правильность вывода Рорбаха о военной и политической слабости России и об ошибочности переоценки ее военной мощи. До русско-японской войны Рорбах стремился опровергать «эту ложную оценку вооруженных сил и военного потенциала России, но большей частью вызывал только недоверчивое сомнение и отвергающие усмешки знатоков». Связано это было с историко-психологической проблемой. В Германии уважение к русской силе восходит к эпохе освободительных войн, братству по оружию в 1813 и 1814 гг. и импонирующей немцам сильной личности Николая I[254]. К психологическим причинам можно добавить трудность получения сведений о состоянии российской армии. Все неизвестное всегда представляется более значительным, чем есть на самом деле. В действительности же и до Японской войны, и после Россия как военная держава, по Рорбаху, не заслуживает уважения. Она ослаблена рядом тяжелых войн и их финансовым бременем[255], военная техника стала слишком сложна для «солдатского материала», который в основном находится на очень низком уровне общего развития и образования. Политическая и социальная коррупция разъедает все сферы[256]. Одного этого достаточно, чтобы не испытывать страха перед Россией. Но ко всему прочему добавляется главный корень бед России на протяжении всей ее истории – земельная проблема. Рорбах отвергал «легенду о богатой России». Недоедание крестьян, составляющих 80 процентов населения страны, и, превыше всего, земельный голод – вот основа «аграрного и крестьянского вопроса, который был и есть суть и последняя причина всех политических кризисов, которые потрясают Россию»[257]. Без решения этого вопроса дальнейшее развитие страны невозможно. Аграрная реформа жизненно необходима, если она «не состоится или будет неполноценной, то России ничто не поможет – ни экономически, ни политически». Без нее в экономике наблюдается «картина угрожающего государственного банкротства»[258].

66

Подробно анализируя статистические материалы, накопившиеся к 1910 г., Рорбах отмечал все признаки отсталости, которые не исчезли ни благодаря деятельности Витте и Вышнеградского, ни в ходе политических изменений 1905–1907 гг. «Стагнация экономики, ее падение, абсолютное и относительное, по сравнению с другими странами»; слабость бюджета, подверженность воздействию неустойчивой Думы и влиянию возможных внезапных указов, требующих непредусмотренных расходов, железные дороги, непродуктивные и поглощающие огромные средства; «превосходство ввоза капитала над его вывозом и превосходство вывоза продукции над ее ввозом». Отдельно выделяется «непродуктивность русского долга» (8 млрд рублей, из которых 2 млрд отняла Русско-японская война и 1,5 – железные дороги). При низком уровне экономики «дефицит бюджета растет из года в год», что неизбежно ведет к краху[259]. В сфере политической отсутствие реформ, в результате – ужасное положение крестьян – привело к тому, что в их среду «политическая революционная пропаганда… проникла глубже, чем привыкли представлять в Европе». Все это привело и вновь приведет к революции, опасной своими разрушительными последствиями не только для России, но и для Западной Европы. Спасти от нее может только правительство, у которого будет моральный авторитет в обществе и в народе, а также поддержка Запада, особенно Германии, имеющей в России большие финансовые интересы. Для Германии самое важное – чтобы в России была восстановлена экономическая и политическая стабильность, поэтому следует поддерживать «реформы, которые Россия действительно проводит для этой цели»[260]. Следует признать, что сделанный Рорбахом анализ экономического и социального положения России накануне мировой войны точен и, при всей его самостоятельности, весьма схож с теми суждениями, что были характерны для российской леворадикальной, преимущественно эмигрантской, печати. Правда, итоговый вывод Рорбаха о необходимости «поддержки реформ» коренным образом противоречит убеждениям российских революционеров и продиктован стремлением предотвратить возникновение ситуации, к которой Россию в итоге и привела ее «военная партия», сначала принявшая активное участие в окружении Германии, а затем – любопытный образец логики германского экспансиониста! – заставившая царя «поставить себя на сторону бандитов и цареубийц»[261]. После мировой войны Рорбах неизменно подчеркивал, что «опасность исходила от России», что русские «в любом случае были решительно за войну» и что немецкое правительство «начало, к сожалению, трезво смотреть на Россию не раньше, чем из Петербурга пришло сообщение, что мобилизация уже началась»[262]. Для враждебности России к Германии было много причин, и Рорбах, перечисляя их, сожалел, что его мнению знатока русской проблемы не уделяется должного внимания. В своей экспансии на Запад Россия стремилась не только на Балканы и к Черноморским проливам, не только удерживала за собой Прибалтику. «Для враждебности России против Австро-Венгрии есть еще одна, очень трудно устранимая причина – украинское движение»[263]. Здесь, как и в ряде других вопросов, Рорбах не был оригинален. В данном случае он сам признавал, что повторяет концепцию украинского автономиста П.П. Митрофанова, профессора Петербургского университета и ученика Дельбрюка. С ним Рорбах длительное время состоял в переписке, во многом на основе его писем Рорбахом в разгар мировой войны были написаны статьи в знаменитой серии брошюр о «русской опасности»[264]. Постоянно обращаясь к теме российского экспансионизма и «русской опасности», Рорбах достигал и еще одной цели: вопрос о виновности в развязывании европейской войны в настоящем и, что не менее важно, в будущем он всецело связывал с политикой России. В 1915 г. он утверждал: «Если война окончится, не приведя к основополагающему ослаблению мощи России и особенно к сокращению ее границ, то нельзя быть уверенным, что Европа в обозримом будущем не испытает нового русского нападения и что Германия вновь не станет тем государством, на которое это нападение будет направлено в первую очередь»[265]. Легко проследить влияние на Рорбаха и других людей, которых он считал признанными авторитетами в области русско-балканских отношений, – бывшего временного поверенного в делах Сербии в Берлине М. Богичевича, сербского посланника в Петербурге Р. Козутича, первого министра Сербии Н. Пашича, историка М.П. Покровского. Несомненно, послевоенные идеи Покровского (впрочем, не расходившиеся с довоенными мыслями самого Рорбаха) укрепляли уверенность немецкого публициста в виновности властей Сербии в Сараевском убийстве. В

67

1921 г. Рорбах пошел еще дальше Покровского и на основе своих давних представлений о роли Российской империи на Балканах[266] выстраивал схему целенаправленного создания Россией взрывоопасного положения на юго-востоке Европы и преднамеренного развязывания ею мировой войны. Анализ этой схемы представляется важным как для уяснения внешнеполитических взглядов самого Рорбаха, так и для раскрытия его видения (на примере России) механизма воздействия экспансионистской пропаганды. По Рорбаху, начало событиям, приведшим к мировой войне, было положено болгарско-сербским договором 29 февраля 1912 г., вследствие которого возник Балканский союз. Договор «был написан под русскую диктовку и… Балканский союз существовал под крылом России». Последовавшее за этим усиление балканских государств неизбежно должно было привести их к нападению на Австро-Венгрию с целью создания «Великой Сербии, которая, конечно, не могла быть не чем иным, как русским филиалом на Адриатическом море». При этом стоявшие за славянами русские политики «ни секунды не сомневались, что, для того чтобы достичь этой цели, необходима война не только с Австро-Венгрией, но и с Германией». Поэтому начиная с 1912 г. деятельность России была устремлена на то, чтобы «создать направленную против Австрии и Германии, по возможности многочисленную, группировку держав, с четко осознаваемым намерением развязать военное столкновение в момент, который покажется России благоприятным». В центре этой группировки и всех русских планов стояла Сербия. И хотя Рорбах повторял модные тогда слова лорда Норсклиффа о том, что «механизм Антанты» виноват в возникновении войны, главная мысль его заключалась в ином: именно образованная вокруг Сербии система «подготовила со стороны России мировую войну». Влияние противников войны, считавших, что у России есть более важная задача – вплотную заняться решением аграрного вопроса, таких, как, например, С.Ю. Витте и министр земледелия А.В. Кривошеин, было незначительно, как и их число. «Подавляющее большинство было за войну, и именно за войну с Австро-Венгрией и Германией за балканские цели». Балканы оставались единственным реальным направлением открытой экспансии России после крушения ее дальневосточной политики в Русско-японской войне. Первым шагом на пути к новой (точнее, старой, вековой) цели стало соглашение с Англией в 1907 г., вторым – система вокруг Сербии. «Видно, что Россия для обоснования своего господства на Балканах и разрушения Австро-Венгрии хотела начать войну с помощью балканских государств и особенно Сербии; что между Сербией и Россией в этом вопросе было взаимопонимание; наконец, что война с Австро-Венгрией, а также война с Германией, считалась само собой разумеющейся». Балканы и проливы, по Рорбаху, были ближайшей, ясно видимой целью России. Ее перспективные планы шли дальше, возвращаясь к проектам столетней давности, когда подобные намерения Александра I были отвергнуты Наполеоном со словами: «Константинополь? Нет, это было бы мировое господство!». Повторяя суждение немецкой «Белой книги», Рорбах подробно пересказывает этапы разработки русских военных и морских оперативных планов с участием С.Д. Сазонова и всех наиболее ответственных политиков и делает вывод, что «представление, будто можно было сохранить мир с Россией и тем самым во всем мире, возможно только при недостаточных знаниях и недостаточном наблюдении за поведением России». Российская политика «притязания на господство над всеми балканскими славянами и всеми австро-венгерскими славянами оставалась жизненно опасным моментом для Германской империи». А также для всего мира, ибо в стремлении России к «воплощению своей славянской идеи… и лежит ключ к мировой войне»[267]. Непосредственно перед войной Россия «представляла собой ненормальную и непрерывно растущую массу. Противостоять этой массе, поставленной благодаря автократии царизма и непрерывному господству панславистской великодержавности целиком на службу чудовищных захватнических и аннексионистских планов могла только объединенная Срединная Европа». Поэтому так важно было для Германии поддерживать и сохранять в целостности Австро-Венгрию, а для России – если не уничтожить, то развалить ее. И эрцгерцог Франц-Фердинанд, имевший программу сильной триединой империи, был ей помехой. Прямо не обвиняя Россию в организации Сараевского убийства, Рорбах делает намеки на это и, безусловно, уверен в том, что она стояла за ним. Убийство стало «продуктом агитации за Великую Сербию, которой Франц-Фердинанд хотел противопоставить свою политику»

68

и которую Россия вела с заранее обдуманным намерением развязать в нужный ей момент войну[268]. Об этой опасности Рорбах предупреждал давно, но не был услышан. Заявляя претензии на дар предвидения и правильность своей позиции, Рорбах тем самым косвенно подтверждал тщетность своих политико-публицистических усилий и, несмотря на громкое имя, недостаточность своего влияния, чтобы реально воздействовать на ход событий.

3 Именно последним – политическим – влиянием в полной мере обладал Шиман, у которого было немало общего с Рорбахом в их отношении к России: остзейское происхождение, знание русского языка, обширные знакомства в политических, общественных и научных кругах, что создавало прочную основу для собирания всесторонних сведений о России, авторитет эксперта и внимание читателей. Отличавшийся, по свидетельству многих современников, почти «зоологической ненавистью к России», Шиман всегда, выступая как историк, писал о ее прошлом – с высокомерным пренебрежением, как публицист о ее настоящем – предупреждая о «русской опасности». Сторонник норманнской теории, Шиман считал, что русское государство зародилось только благодаря деятельной силе «варяжских князей», уже сразу после которых Россия приобрела свои отличительные черты, сохранившиеся без изменений на протяжении тысячелетия. «Народ привык к безмолвной покорности, княжеское сословие взяло за образец бесчестную политику силы татар и создало в сердце сегодняшней России, на первоначально финской земле, колонизированной переселенцами со славянского юга и запада, то великое княжество Московское, в котором родился русский империализм»[269]. Следуя за своим другом и во многом идейным наставником Виктором Хеном, Шиман отказывался признавать за русским народом способность к эволюции – культурной или политической. По его мысли, лишенная благородного влияния основ образования и просвещения европейского Средневековья, Россия веками существовала как восточная, азиатская держава, всегда коварная и с постоянным «стремлением к экспансии». Лишь понимание того, что открытая экспансия на Запад будет для нее опасна, удерживает Россию от военной политики. И сдерживать ее агрессивность, с позиции силы защищать Европу от «русской опасности» – задача Германии. Открывать обществу глаза на «русскую опасность» – задача, которую ставил перед собой Шиман. Ибо не знать и не думать о «русской опасности» – значит усугублять ее. «У нас в Германии наблюдают за развитием дел в России как за пьесой, без малейшего беспокойства, то аплодируя, то не одобряя»[270]. Между тем необходимо ясно осознать негативные последствия такого безразличия, положить конец политике колебания, сидению, по выражению кайзера, «между двух стульев» (т. е. между Россией и Англией), которая вызвана срединным положением Германии, и сделать решительный выбор между ними (в пользу Англии, как предлагал Шиман). Своей научно-публицистической деятельностью Шиман стремился содействовать выработке единого направления в германской внешней политике, которое преследовало бы только две основные цели – дружбу с Англией и вражду с Россией. Рисовать негативный «образ России» было тем проще, что, располагая огромной фактической информацией о российских делах, Шиман мог выносить на суд читателей лишь нужные ему материалы, подтверждающие его позицию. Именно на предвоенные годы падает пик его осведомленности о текущих событиях в России. С 1909 по июль 1914 г. германскому правительству удавалось получать совершенно секретную дипломатическую переписку между Министерством иностранных дел России и посольством в Лондоне, возглавляемым графом Бенкендорфом. Информацию высочайшей важности, которую передавал немцам сотрудник посольства фон Зиберт и о которой в Германии знали, кроме канцлера и министра иностранных дел, только два человека – помощник статс-секретаря Циммерман и руководитель политического отдела фон Штумм, – необходимо было переводить с русского языка. В течение пяти лет эту миссию поручали Шиману как надежному, близкому к кайзеру и правительству знатоку языка и затрагиваемых вопросов[271]. Благодаря этому он был одним из наиболее осведомленных людей Германии и на основе реальных материалов мог следить за постепенно сгущавшимися вокруг Германии политическими тучами, за что главная вина, по его мнению, лежала на России и что усиливало его неприязнь к ней.

69

Россия опасна не только в политическом отношении, как прямая военная угроза, но и в духовном. Чуждость русскому духу чувства права и уважения к закону, анархизм, отсутствие традиций истинного христианства, организующих общество и цивилизацию, – все это способно заражать другие народы[272]. С учетом неприкрытой враждебности к Германии русской прессы, панславистов и широких кругов общественности России необходимость серьезного отношения к ней и жесткой политики возрастает. Россию нужно одергивать и не позволять ей слишком многого: «Необходимо все же, чтобы в России поняли, что и нашему терпению есть предел и что мнение всей Германии совершенно другое, чем у тех газет, которые пытаются сегодня перещеголять друг друга в испуганных поклонах на Восток»[273]. Опасность с Востока усиливается и тем, что российское государство остается слабым и даже больным. Здесь Шиман солидарен с Рорбахом. «Симптомы болезни» Шиман, не склонный к экономическому и социальному анализу, видит в произведениях Льва Толстого, который сам называет себя «христианским анархистом», и Горького – произведениях, которые «действуют на сегодняшнюю Россию разрушающе и запутывающе. Нынешний русский анархизм – плод этого духовного направления»[274]. Подобные книги являются частично выражением радикальных революционных течений в обществе, частично сами их вызывают. Ни о каких «христианских» началах в них не может идти и речи, ибо это направление ведет только к хаосу, последствия которого при чрезмерном национализме русских и стремлении России «все время усиливаться» непредсказуемы не только внутри страны, но и для всего мира[275]. России нужны последовательные реформы, только тогда она может встать в ряды европейских государств. Первой и важнейшей из них должно стать не столько высочайшее волеизъявление, подобное Манифесту 17 октября 1905 г., сколько длительное изменение самих основ российской государственности: Россия должна стать правовым государством. Механизма такого изменения Шиман не знал и ограничивался сожалением, что «еще больше, чем закон, в России не уважается право»[276]. Итогом подобного развития народа и государства может быть, по Шиману, одно: «Революция окончится только под развалинами государства»[277]. Об этом Шиман много писал как в разгар первой русской революции, так и в предвоенный период. На будущее России он смотрел мрачно. Парадоксально, но при этом Шимана, ученого и публициста, беспокоил один частный вопрос – образование. Причем не перестройка системы, а пересмотр самого отношения к нему. За исключением всем известных научных авторитетов, которые все же слишком малочисленны, «в русских университетах работают мало», предпочитая политические действия[278]. Русские не способны ни учиться, ни учить, единственное, что им может помочь, «способные немецкие преподаватели, которые заставляли бы работать»[279]. Только так можно достичь того, что «необходимо России – эры упорной и плодотворной работы в школе и университете, и перед этой важной проблемой все остальное теряет значение»[280]. Образование, таким образом, предполагалось действенным средством социального перевоспитания народа, что, надо признать, служит дополнительным свидетельством глубинной утопичности воззрений Шимана, для которого историософские и геополитические соображения были более важны, чем экономические и политические реалии. Чем слабее становились надежды Шимана на реформу и постепенную европеизацию России, тем более антирусской становилась его позиция. Если на исходе XIX в. он полагал, что оба государства, связанные общим монархическим принципом и дружбой императоров, могут поддерживать нормальные отношения, хотя для союза между ними нет ни необходимости, ни возможности, то в дальнейшем он прямо писал: «Если взглянуть в будущее, то окажется, что сосед на Востоке – наш самый опасный враг, тот, с которым мы, когда наши отношения все же вновь оформятся, должны будем считаться как с недоброжелательным и непримиримым противником». Это было написано во время войны, когда русская армия терпела поражения, и хотя Шиман был уверен в неизбежном разгроме России, она, по его убеждению, «остается для нас опасным соседом. Прирост ее населения скоро восполнит потери этой войны, и если она не откажется от своих честолюбивых целей, однажды мы снова должны будем скрестить с ней оружие, чтобы добиться окончательного решения»[281]. И это написано в 1915 г.! Следует ли из этого, что Шиман смог предсказать развитие русско-германских отношений на десятилетия вперед, как несколько раньше и он, и Рорбах предсказывали революцию как альтернативу военной экспансии русских? Признаем, что нет. Потрясения и войны

70

предсказывали России едва ли не все, кто серьезно знакомился с ее внутренним положением, оценка которого лежала на поверхности. Недаром суждения Шимана и Рорбаха порой очень близки, хотя нет данных об их непосредственном влиянии друг на друга.

4 Взгляды О. Хётча на Россию и ее историю, как и у Рорбаха, претерпели довольно значительную эволюцию, которая, однако, во многом шла как бы в обратном направлении. В своей первой «русской статье» – «Опыт о России» (1900) Хётч основывался на тенденциозных, националистических и даже шовинистических стереотипах. «В России мы видим, – писал Хётч, – однородную массу, пребывающую в таких экономических и социальных условиях, какие на Западе пройдены полтысячелетия назад». «Русский колосс» импонировал Хётчу своим решительным движением вперед, но был абсолютно чужд «германцу, который видит его на ступени далеко внизу, которому невыносим запах водки и юфти, который ненавидит его как разрушителя немецкой работы». Его восхищение эволюцией России от отсталой страны к статусу мировой державы всего за два столетия ее истории (которую Хётч исчислял со времени Петра I) сочеталось со страхом перед ее дикой мощью и глубоким презрением к ее духовности. Его представления о стране «кнута и водки, чиновника и попа», не имеющей «человеческой, арийской истории», полной «славяно-татаро-монгольского бескультурья»[282], были типичны для немецкой общественности, не знающей русских реалий. В дальнейшем историческая, политическая, лингвистическая эрудиция Хётча быстро расширялась. Его конечный взгляд на Россию стал оригинален, тверд и не вполне обычен для представителя экспансионистской идеологии. Его низкая оценка восточного соседа не изменилась – внутреннее состояние, духовное развитие по-прежнему им презирались. Изменилось другое – выводы, которые он делал из этого, его суждения об отношениях Германии к России. Из страха перед «затоплением Германии волнами славянства»[283] вытекала – в противоположность Шиману и Рорбаху – мысль о необходимости добрососедских отношений. На протяжении многих лет Хётч отстаивал эту главную для него идею: «Двести миль незащищенной немецкой границы есть и всегда будут предупреждением и обязательством сохранять хорошие отношения с Россией в соответствии с традицией Бисмарка»[284]. Германии необходима свобода рук и гарантия безопасности с Востока в случае возможного военного столкновения с Англией. Именно Англия – главный соперник в борьбе за главенство в мире, и на долгом пути Германии к подлинно великой мировой державе союз с Россией неизбежен. Впоследствии эта политика может быть пересмотрена, но лишь в «далекие туманные времена». Пока же нельзя допускать опасности того, чтобы Россия воспользовалась отвлечением сил Германии на мировую политику для нападения на нее[285]. Кроме того, интересы обеих держав совпадают в Польше, где поляки не оставляют надежды на восстановление своей государственности. Противостоять польскому национальному движению, победить в борьбе за полонизацию или германизацию восточных земель под лозунгом «немецкие крестьяне на немецкой земле» – такова «важнейшая задача нашей польской политики»[286]. Успешное решение ее также зависит от взаимодействия с Россией. К дружбе с Россией вынуждают и экономические причины: бурно развивающиеся торговые связи, экспортная зависимость Германии, необходимость поиска новых рынков сбыта. Тезис Хётча – «политическая дружба ради экономических преимуществ – благоприятные экономические отношения ради политической дружбы»[287] – опирался на традиционно позитивное восприятие России прусским консерватизмом, не без влияния пропаганды прибалтийских публицистов экспансионистского толка превращавшееся с начала XX в. в негативное. «Глубокие культурные и расовые противоречия»[288] никогда не забывались Хётчем, но он принадлежал к тем немногим, чью позицию выразил в 1913 г. Т. Бетман-Гольвег: «Одни только расовые противоречия не приведут к войне между нами и Россией»[289]. В отличие от Рорбаха, Шимана и многих других публицистов Хётч не был склонен рассматривать панславизм как источник опасности. Он был солидарен с высказыванием русского публициста Череп-Спиридовича, утверждавшего: «Панславизм… не существует, кроме как в воображении определенных авторов. Он пустая теория… В случае успеха панславизм растворяется в космополитизме и после освобождения славян он все более и более будет терять

71

свой особенный славянский характер и развиваться в сторону братства народов»[290]. Практически повторяя эту мысль, Хётч писал в 1913 г. в «Kreuzzeitung», когда там еще сотрудничал Шиман (пользуясь его редким отсутствием), в полном противоречии с тогдашней линией газеты: «Панславизм – исключительно настроение и чувство, чувство общности с другими славянскими племенами, на которое сильно влияет старая традиционная восточная политика России и которое черпает силу в ненависти к немцам или – в более общем смысле – к германству, но которое политически абсолютно бесцельно. Он – не реальная политическая программа». Кроме того, идеи панславизма увлекают «очень маленький круг людей», в целом же русский народ, по мнению Хётча, «абсолютно не интересуется ими»[291]. Панславизм в России – слабая, не пользующаяся поддержкой общества идея, панславизм же в европейской политике – утопия, поскольку реальный ход событий, особенно после Балканских войн, показал всю иллюзорность надежд на славянское государство, он преследует собственные интересы, нимало не заботясь о чувствах и амбициях России. Борьба балканских государств за независимость и потеря Россией своего влияния был очевидным для многих фактом. Хётч и из него делает оригинальные выводы. Традиционная точка зрения, представленная, в частности, будущим коллегой Хётча по «Высшей школе политики» и соиздателем Рорбаха по «Великой Германии» Эрнстом Йеком – о необходимости поддержки Германией отхода славянских государств от русского «крестного отца»[292]. Разорвав «турецкие цепи», они «скоро освободятся и от русских цепей», и задача Германии – занять на Балканах место России, тем более что экономическое значение России уже (речь идет о 1913 г.) «очень низкое»[293]. В противовес этому Хётч высказывал мысль, что на Балканах нет политического будущего ни у Германии, ни у Австро-Венгрии. Он призывал к пересмотру немецких планов в Юго-Восточной Европе и к переходу на Балканах и в Турции от политической экспансии к экспансии исключительно экономической и культурной[294]. Такая политика не только не ослабит позиции Германии, но, напротив, позволит сосредоточиться на более важных задачах – борьбе с Англией на западе и с польским движением на востоке – и к тому же устранит одно из немногих действительно реальных противоречий в отношениях с Россией. Неизменно дружественная позиция Хётча в вопросе о России, стоившая ему хороших отношений с Шиманом, доставлявшая ему сложности на академическом поприще и репутацию апологета всего русского, логично привела его в начале Первой мировой войны к тезису о необходимости оборонительной войны на Востоке (при наступательной на Западе). Это было нужно не только «для развязывания рук» против более серьезных и опасных врагов – Англии и Франции, но и потому, что «русский сфинкс»[295] не может быть окончательно побежден, а достигнутые на Востоке цели невозможно будет сохранить надолго. «Изначальная суть русской природы, народа и истории» всегда будут препятствием для Германии. «Другими словами: невозможно полностью разрушить сердцевину этой мировой империи – Москву как историческое, этническое и экономическое понятие»[296]. Хётч выступает также против теории Рорбаха о «разложении России на ряд мелких государств[297], против призывов – особенно активных со стороны Шимана – к аннексии Прибалтики и – со стороны Рорбаха – к созданию крупного независимого украинского государства под германским протекторатом. Недовольство и возмущение позицией Хётча, особенно среди прибалтийских немцев, вылилось в 1917 г. в брошюру И. Халлера «Русская опасность в немецком доме»[298]. Написанная формально в виде научного опровержения на монографию Хётча о России[299], брошюра, изданная Рорбахом в своей серии «Русская опасность» с его предисловием[300], преследовала цель дискредитации политических воззрений Хётча. Халлер заканчивает ее словами: «Тот, кто отрицает существующую русскую опасность, тот сам является опасностью, русской опасностью в немецком доме»[301]. Написанное Хётчем опровержение – чисто научное, без элементов политической дискуссии – содержит, однако, знаменательные, не оборонительные, но нападающие слова: «Я достаточно известен в национальном движении, в котором активно работаю уже два десятилетия и в котором, кстати, никогда не слышал о Халлере… Мною всегда руководят интересы моего народа и Германской империи, а не русофилия, приписываемая мне Халлером; интересы Германской империи для меня превыше всего, в том числе и прибалтийского партикуляризма»[302].

72

Безусловно, не приобретенная вместе со знаниями симпатия к России или уважение к ее истории и подлинной силе заставляли Хётча всю жизнь бороться за идею дружбы с ней, но особое понимание им способа достижения наибольшей выгоды для Германии – и внешне- и внутриполитической. Оглядываясь на Польшу и думая прежде всего о Германии, а не о России, выступил он в 1915 г. против Шимана и Рорбаха с их требованиями «разложения» России. Оно способно лишь вводить в заблуждение общественное мнение, не обладающее необходимыми познаниями и не осознающее, что «этот русский колосс стал таковым в его настоящем виде в результате великого, в течение шести веков целенаправленно проводившегося исторического процесса, который тем самым должен быть обращен вспять, и что столь же случайно это государство образовано вокруг Москвы, как можно назвать случайным прусское государственное образование – вокруг Берлина или австро-венгерское – вокруг Вены»[303]. Россия Хётча – не друг и даже не союзник против общих врагов, а сосед, далеко не идеальный, отсталый и презираемый. Дружба с нею нужна до поры, пока Германия не сможет обходиться исключительно собственными силами. Хётч искал – менее успешно, чем другие экспансионисты, – пути следования Германии к будущему величию и предполагал при этом опираться на Россию, а не бороться с ней. Его точка зрения не получила распространения и широкой поддержки, его видение будущего России и русско-германских отношений не подтвердилось.

5 Подлинная суть проблемы не в отдельных точных предсказаниях, чаще удававшихся Шиману и Рорбаху, тем более что общая картина будущего, рисовавшаяся германскими экспансионистами, оказалась поразительно непохожа на послевоенную действительность. Главное, что позволяет выделить проблематику «русской опасности» в значимом спектре внешнеполитической программы германского экспансионизма, находится в сфере целенаправленного воздействия на общественное сознание и сводится к умелому созданию «образа врага». Во имя Великой Германии, во имя обретения ею подлинного «места под солнцем», во имя существенного расширения ее границ и сфер влияния, во имя чаемой внутренней социальной гармонии германские экспансионисты не жалели усилий, публицистического таланта и научной эрудиции, чтобы представить Россию и ее народ провиденциальным врагом Германии и немецкого народа. Преуспев в этом, превратив «русскую опасность» в реальный фактор внутри- и внешнеполитической пропаганды, Шиман, Рорбах и их единомышленники в какой-то – пусть малой – степени способствовали крушению той исторической императорской России, с которой немцы были связаны на протяжении столетий тысячью уз – политических, династических, торгово-экономических, культурных – и которая поддержала создание Германской империи. Принципиальным заблуждением экспансионистов стало то, что поражение и крушение России они никак не умели связать с возможным и даже неизбежным крушением всей старой политической системы Европы, да и с крушением самой Германской империи. Утопизм замыслов, невнимание к историческим, политическим и социально-экономическим реалиям, поразительная неразборчивость в средствах («русская опасность» – пример яркий, но далеко не единственный) изначально обрекали внешнеполитическую программу экспансионистов на неудачу. Без преувеличения можно сказать, что они преуспели в одном – в разрушении. Быть может, в наибольшей мере разрушительность внешнеполитических планов экспансионистов сказалась в остзейском вопросе, в их подходе к проблеме прибалтийских губерний России. Сохранив до конца жизни гордость своими прибалтийскими корнями и даже прибалтийский акцент, Шиман и Рорбах настаивали на требовании «освобождения остзейских провинций» и присоединения их к Германии. Подлинно мировой державой Германия станет, лишь приступив к аннексии на Востоке Европы. Политика насильственной русификации, проводимая царским правительством в Прибалтике, объективно была на руку германским экспансионистам, подкрепляя их тезис о «русской опасности» и русском варварстве. Все они были согласны с Г. фон Трейчке: «Эта попытка дегерманизации германской земли, которая как сосед приносила русскому государству только благо, – несомненное варварство»[304]. Причем виновата в таком отношении к себе сама Россия, а не врожденная остзейская ненависть к

73

русским. Немцы, считал Рорбах, сохраняли полную лояльность российскому престолу до тех пор, пока в крае уважалась немецкая сущность, что было разрушено насилием Александра III[305]. Россия чужда Прибалтике и должна быть изгнана из нее. Война, согласно экспансионистской доктрине, – лучшее средство решения остзейского вопроса. Тем более что русские, по Шиману, «в духовном смысле никогда не были хозяевами остзейских провинций и никогда – хозяевами Балтийского моря. Земля и море оставались немецкими»[306]. Война – путь к «освобождению» остзейских немцев, которые и в дальнейшем сохранят свое господствующее положение в крае. Судьба коренных народов Прибалтики, которые «только принудительным образом были присоединены к Российской империи, говорили на других языках и внутренне с ней не срослись», которые угнетались и угнетаются, по мнению Рорбаха, только русскими, интересовала экспансионистов лишь в контексте «освобождения» немцев[307]. События последнего года мировой войны, когда крушение российской государственности расчистило путь к «освобождению» Прибалтики, наглядно выявили иллюзорность экспансионистской программы. Мир – вопреки Рорбаху и Шиману – даже в Прибалтике не желал быть немецким.

Глава 4 Воспитание германской нации: «Любовь к отечеству» 1 Экспансионизм не ограничивался внешнеполитическими призывами. Более того, в отличие от пангерманистов и их сторонников, для которых главной была именно идея агрессивной внешней политики, экспансионизм большее значение придавал внутренней политике, точнее, внутреннему состоянию общества и путям его развития. Цель оставалась прежней – содействие величию Германии, создание основы, на которую могла бы опереться будущая мировая держава[308]. Такой основой виделось национальное единство (к социальному или политическому единству экспансионисты не стремились), причем не в достигнутом в 1871 г. государственно-юридическом смысле, а в духовном – как единение всего народа вокруг кайзера и, более того, вокруг объединяющей всех идеи – германской идеи. Сложная задача консолидации разрозненного по сословным, религиозным, партийным признакам немецкого общества должна была решаться с помощью правильного образования и воспитания всех немцев в едином имперско-гражданском духе[309]. Воспитание должно было сопровождать гражданина Германии на протяжении всей жизни – от воспитания детей в семье и школе до заботы о молодежи в университетах, в армии, в специальных союзах и движениях, как юношеских, так и предназначенных для зрелого поколения – профессиональных или основанных на иных принципах[310]. С первых годов XX в. в преподавательской, научной и, в меньшей степени, правительственной среде росла убежденность в необходимости работы над проблемами воспитания. Пропагандистская и организационная части этой деятельности следовали практически параллельно. Самым первым, тогда еще изолированным шагом можно считать призыв на рубеже 1870-1880-х годов юриста Рудольфа фон Йеринга к созданию доступного массам по цене и восприятию сочинения, объясняющего национальные задачи, политические права и обязанности. О том, насколько важным виделась необходимость такого труда, свидетельствует желание выделить на эту цель небывалый гонорар в 100 тысяч марок[311]. Эта сумма, по мнению Йеринга, «окупалась бы в сотни и тысячи раз, труд был бы переведен на все языки и принес бы миру больше пользы, чем все библиотеки»[312]. Должно было пройти, однако, более двух десятилетий, прежде чем идея начала воплощаться в жизнь. Организационно большое воздействие оказали усилия немногочисленной группы приближенных к имперскому правительству людей и, не в последнюю очередь, финансовых кругов. В 1908 г. правительственный советник Карл Негенборн издал большую программную

74

брошюру «Немец как гражданин»[313]. Содержащая требование государственного оформления и поддержки гражданского воспитания всего населения, работа вызвала большой интерес и, наконец, побудила бюрократический аппарат оказать неофициальную, но существенную помощь. Правительство никогда не участвовало непосредственно в подобных начинаниях, но без его поддержки – изначального согласия, наблюдения за развитием, сотрудничества его представителей – успех не был бы возможен. Нельзя забывать, что одной из главных опасностей, угрожавших правящему строю в Германии, справедливо считалась опасность внутренняя, исходившая от социал-демократии. Быстрый рост социал-демократического движения (несмотря на «Закон против общественно-опасных устремлений социал-демократии», число социалистических голосов выросло с 311 961 в 1881 г. до 763 128 в 1887 г.[314]) требовал иных, неполитических методов борьбы. После выборов 1887 г. консервативная «Deutsche Tageszeitung» призвала ввести политическое преподавание в школах. Предполагалось начать наступление на социал-демократию с помощью духовного оружия, наиболее удобного и действенного для применения именно в школе. Вступивший на престол в следующем году Вильгельм II также сразу показал себя активным сторонником идеологического воздействия на население. 1 мая 1889 г. кайзером и Бисмарком был подписан указ о школьном образовании[315]. Согласно указу школа должна «прежде всего развивать любовь к Отечеству и таким образом создавать основы для правильного восприятия государственных и общественных устоев». Предписывалось повысить роль уроков истории, особенно новой и новейшей, чтобы показать, «что только государственная власть может служить защитой семьи, отдельного человека, его свободы и его права». Именно история призвана была объяснить, «насколько значительны были старания прусских королей поднять благосостояние народа, продвигаясь по пути постоянного прогресса – от реформ Фридриха Великого и отмены крепостного права до сегодняшнего дня». Одновременно следовало усиливать роль преподавания религии, акцентируя внимание учащихся на духовных и этических проблемах, а не на бездумной зубрежке текстов. Устав предусматривал дифференциацию образования на различных школьных ступенях: согласно решению государственного министерства 27 июля 1889 г. в средних классах следовало преподавать основные вехи исторического развития Германии, акцентируя внимание на ее монархическом характере, с конкретными интересными примерами и привлечением культурной истории[316]. В старших классах приоритет имела социально-политическая история с разбором рабочего законодательства (кардинально улучшенного Вильгельмом II)[317], демонстрацией «невозможности социал-демократических устремлений» и подчеркиванием «содержательной и этической привлекательности государственной и народной идеи»[318]. C конца 1880-х годов стал постепенно усиливаться интерес общественности к гражданскому образованию. Однако реальная работа долгое время отсутствовала. Незадолго до Рождества 1908 г. в Дюссельдорфе состоялось собрание представителей различных сословий и профессий, на котором К. Негенборн выступил с докладом на тему «Как донести до нашего народа и нашей молодежи основы гражданского воспитания». В ходе дискуссии на собрании была подчеркнута недостаточность в немецком народе гражданского образования, «необходимого для государственной жизни и развития государства», и потребность «восполнить этот недостаток путем постоянного преподавания граждановедения в средних и высших школах всех видов, а также обучения способных к этой задаче преподавателей»[319]Дальнейшим шагом стала рассылка в феврале 1909 г. большому числу лиц, занимавших высокие посты в правительственных, учебных, научных кругах, в периодических изданиях, прокламации, где указывалось на необходимость «воспитания из немца гражданина как важнейшей отечественной задачи» и содержался призыв собирать подписи и объявить «крестовый поход за национальное воспитание»[320]. Наконец, член культурного кружка Дельбрюка (Mittwochabendgesellschaft) известный деятель культурной политики д-р Пауль Рюльман, преподаватель гимназии д-р Ф. Фридрих и их единомышленники созвали в 1909 г. организационный съезд в небольшом нижнесаксонском городе Госларе, на котором было решено объединить разрозненные усилия энтузиастов из отдельных земель и 26 февраля провозглашено создание «Объединения для имперско-гражданского воспитания немецкого народа»[321]. Главной целью было «убедить самые широкие круги народа в необходимости гражданского воспитания»[322]. При этом последовало

75

обращение к правительству: «Недостаточное гражданское образование немецкого народа и растущая опасность одностороннего партийно-политического воспитания ставят немецкое правительство перед необходимостью как можно скорее взять гражданское воспитание народа в свои руки. Современное государство, безусловно, в состоянии обеспечить объективное гражданское образование своих подданных в духе равного уважения здоровых ценностей прошлого и здорового прогресса»[323]. Государство призывалось ради воплощения общих интересов всего народа воспитывать в гражданах чувство ответственности и общности. «Объединение» провозгласило в качестве перспективных целей и постоянных задач заботу о подготовке, развитии и поддержке процесса передачи государственным учреждениям дела гражданского воспитания. Средствами достижения этого признавались: «1. Собирание важнейшей соответствующей литературы, как отечественной, так и зарубежной, в центральном бюро; 2. Изучение партийно-политического воспитания и его опасностей; 3. Изучение уже существующих учреждений по гражданскому воспитанию за границей и отдельных попыток гражданского воспитания в Германии; 4. Практические предложения по структуре гражданского преподавания во всех учебных заведениях, в армии и на флоте; 5. Проверка существующих учебных средств и приобретение в случае необходимости новых». Наряду с непосредственной поддержкой усилий имперского и земельных правительств «Объединение» решило проводить постоянную, максимально широкую рекламную кампанию, чтобы не только убедить немецкий народ в необходимости гражданского воспитания, но и дать для этого необходимые средства. С этой целью планировалось распространение прокламаций и рекламных листков, проведение докладов, конгрессов, общественных собраний, а также – далеко не в последнюю очередь – целенаправленная работа по «ориентированию» прессы и парламентов всех уровней и сотрудничество с различными близкими по духу массовыми организациями[324]. Реально оценивая настроения в обществе и понимая всю сложность быстрого завоевания определенных слоев населения, прежде всего рабочих, уже испытавших влияние социал-демократов[325], и зачастую крестьян, особенно в удаленных неразвитых деревнях[326], «Объединение» предусмотрело особое направление по работе с ними: «“Объединение” должно также заняться отдельным гражданским обучением тех кругов народа, которым это гражданское обучение пока недоступно в полной мере. Для этого будет организована серия докладов с научным освещением государственных вопросов в городе и деревне, издание отдельных брошюр и, возможно, газеты»[327]. Конкретные финансовые круги, поддержавшие инициативу по созданию «Объединения», неизвестны. Объясняется это традиционной для кайзеровской Германии финансовой скрытностью предпринимателей[328]. Можно лишь предполагать, что традиционные крупные банки и фирмы и такие деятели, как Роберт Бош[329], выступали в качестве спонсоров. С их помощью было исполнено давнее желание, повторенное П. Рюльманом, собрать крупную сумму для установления гонорара тому автору, которому удастся создать лучшую книгу (был объявлен конкурс), способную в максимально краткой форме дать образованному читателю материал для повышения своего гражданского образования и осознания своих гражданских обязанностей. Конкурс фактически не удался, но 1909 год следует считать важным рубежом, после которого начался массовый поток воспитательной, учебной, методической и пропагандистской литературы и периодических изданий. Идейное обоснование искали и находили в получивших необычайную популярность трудах Иоганна Готлиба Фихте и Фридриха Людвига Яна. Великий философ Фихте в своих «Речах к немецкой нации» (1808), особенно в восьмой, ярко возвеличивает Родину и воспевает самопожертвование во имя общей цели; слова «Народ и Отечество – это то, что может быть вечным и находится гораздо выше государства и общественного порядка»[330] казались актуальными в условиях колеблющихся под социал-демократической агитацией вековых устоев. Книгу «Немецкая народность»[331] отца-основателя немецкого молодежного движения, человека почти легендарного в юношеской и преподавательской среде Ф.Л. Яна и его идеи о воспитании юношества – внешне свободном, но находящемся под строгим контролем, с четкими целями и строгими ритуалами, – 100 лет спустя брали на вооружение его последователи[332].

76

В апреле 1910 г. был основан журнал «Гражданин» (Staatsbürger), целью которого было «политическое образование»[333]. Издатели предполагали освещение таких вопросов, как «государственное и гражданское образование; всеобщее государственное учение; конституция и управление Германской империи; партийная жизнь; внешняя политика и государственная культурная политика; право; экономическая и социальная политика; финансы; колонии». Все это должно было рассматриваться в свете необходимости «растущего участия немецкого народа в общественной жизни»[334]. Характерно сочетание внешней и культурной политики, что является одним из ключевых моментов экспансионистской идеологии. Журнал вскоре отказался от большинства своих целей[335], однако остался главным общегерманским органом влияния на массы в широком общеполитическом смысле. Попытки создания иных изданий терпели неудачу по финансовым причинам. Наиболее серьезная из них была предпринята Германом Эрхардом. В марте 1909 г. он послал предложение вюртембергскому государственному министру об основании информационно-воспитательного еженедельника. Суть идеи была в том, что было бы крайне полезно ввести прямое обращение государства к народу, минуя партийных и публицистических посредников, действующих нередко (как социал-демократы) вопреки государственным интересам. Эрхард предлагал «совершенно новый способ просвещать непосредственно весь народ об истинных государственных целях и интересах». Принципиальным было требование именно общегерманского издания, поскольку «рейхстаг не будет особенно склонен давать земельным правительствам новый инструмент власти такой силы», а также его бесплатности и всеобщности: «Немецкий народ должен требовать, чтобы всем немецким семьям был предоставлен новый ценный еженедельник как подарок Империи»[336]. В обоснование своего предложения Г. Эрхард выпустил брошюру «Под имперским флагом»[337]. «Deutsches Reichsblatt» должен был осуществить давнее желание Бисмарка – идейное единение немецкого народа. Слова Бисмарка, сказанные 28 сентября 1870 г., – «У нас у каждого свое мнение. Но если многие немцы имеют одно и то же мнение, то они способны на многое. Если бы они все имели одно мнение, то были бы всемогущи»[338] – определяли цель проекта. Автор не только констатирует признаваемый многими факт – «нашему народу все еще в огорчительной степени недостает национального сознания и чувства политической ответственности. Из этого недостатка проистекает политическое равнодушие и бездеятельность большинства немцев, их непонятливость и беспомощность в великих вопросах нашего народа» – и не только видит цель: «в суровые времена, которые несет нам XX век… создать политически единый, целеустремленный народ со здоровым национальным чувством»[339], но и считает журнал средством борьбы за «национальную зрелость всех немцев…», против «партийной раздробленности, религиозных споров, вздора и сенсаций»[340]. Предполагались следующие конкретные шаги: введение еженедельника специальным имперским законом, выделение из бюджета гарантированной суммы – 6,5 млн. марок в год[341], создание десяти печатных центров для быстроты распространения и возможности варьирования «земельной» части издания, посвященной объявлениям местного правительства, выборам и т. п. Предприятие Г. Эрхарда не удалось из-за отсутствия необходимых средств для столь грандиозного замысла – бесплатного еженедельника высокого уровня для каждой немецкой семьи – 15 млн. экземпляров. И общественное мнение, и государственные учреждения в 1911 г. еще не были готовы к этому. Однако в кампанию за создание печатного органа гражданского воспитания («Гражданин» с его «образовательной» целью рассматривался как первый шаг, за которым должны следовать другие) включились мощные силы в лице влиятельных союзов, издателей и массовых обществ. Печатная прокламация о необходимости «перейти от разговоров и писанины о гражданском воспитании к делу» и созданию подписного издания[342] вышла в том же году от имени Немецкого союза[343], Немецкого Союза воинов[344], Союза Ганзы[345], Отечественного общества по распространению исторических знаний[346], Фридриха Ланге, издателя «Дойче Цайтунг» и др.[347] Эти и подобные инициативы, поддержанные прусским государственным министром Отто фон Хентингом, привели в том же году к основанию журнала с подобными проекту Г. Эрхарда задачами, принципами и разделами – «Прошлое и настоящее»[348]. Соучредителями и издателями были участники создания «Объединения для имперско-гражданского образования» П. Рюльман и Ф. Фридрих. Однако «Прошлое и настоящее» ознаменовало наступление нового этапа

77

просветительско-воспитательной работы – ее дифференциации. Одним из направлений журнала стало гражданское образование в школьных учреждениях. С 1911 г. началось массовое появление «гражданской» литературы не только общего, но и специального характера: так называемые «книжки для всех», для школы и дома, для самостоятельного изучения; для различных типов образовательных учреждений – народных школ, гимназий, профессиональных школ и технических училищ, женских школ и гимназий; отдельно – для различной аудитории: чиновников, студентов, торговцев, ремесленников. Возникают и различные виды литературы – не только общепросветительского и пропагандистского характера, но и обучающего, настоящие учебники и книги для чтения, а также методические работы. При этом приоритет имела школьная литература, ибо была признана первоочередная важность воздействия на самое юное поколение, наиболее восприимчивое, еще не испорченное антигосударственной пропагандой (социал-демократов или иезуитов)[349], которое еще можно «научить тому, как все прекрасно в его отечестве, как силен и велик может быть его народ, если он един и умен»[350]. Под девизом «Кто владеет молодежью, тот владеет будущим!» именно за молодые умы шла самая упорная борьба[351].

2 Вообще о работе в школе, о преподавании правильного государственного мировоззрения говорили и раньше. Однако до начала 1910-х годов это были лишь отдельные голоса. Первым и, пожалуй, самым выдающимся был Фридрих Карл Бидерман, профессор лейпцигского университета, «известный реформатор исторического преподавания»[352]. Проживший долгую и необычайно плодотворную жизнь (1812–1901) и ставший в 26 лет профессором Лейпцигского университета, Бидерман был известен как педагог, публицист и политик. Один из зачинателей и в дальнейшем заслуженный ветеран национального либерализма, он был членом Национально-либеральной партии и представлял ее в 1869–1871 гг. в саксонском ландтаге, а в 1871–1874 гг. – в рейхстаге. Добрые отношения связывали его с руководителем партии Рудольфом фон Беннигстеном[353], а также со многими выдающимися людьми, которые входили в его «обширный круг друзей и единомышленников»[354]. Один из «политических профессоров», он действительно целиком посвятил себя «национальной идее», имея полное право во многом отождествлять свою жизнь с ее развитием: его автобиографический труд «Моя жизнь и часть современной истории»[355] большей частью рассказывает о различных фазах развития «национальной идеи» за предыдущие 50 лет, как бы предваряя книгу «Пятьдесят лет на службе национальной идее». С 1880-х годов К. Бидерман, видя упадок интереса к национальному вопросу в объединенной Германии и ослабление активного национального патриотизма у многих, считавших главную задачу немцев выполненной[356], обратился к пропаганде необходимости воспитания школьников в национально-государственном духе и сам создал целый ряд учебников, прежде всего исторических, написанных не с позиций обычной в то время чисто политической истории, а с убежденностью в том, что «история наряду с ее собственной ближайшей задачей – рассказом о прошлом – должна использоваться и для того, чтобы готовить наших юношей к их будущему положению в общественной жизни». Бидерман с его последовательно выходившими историческими работами – «Германия в XVIII веке», двумя книгами о Германии периода с 1815 по 1840 г. и с 1840 по 1870 г., культурологическо-просветительскими и воспитательными книгами был первым и долгое время почти единственным активным воспитателем немецкого юношества и тем самым будущего немецкого народа[357]. Конечно, и в его время создавалось немало исторических учебников, в том числе написанных с позиций культурно-исторического метода, в отличие от традиционной политической истории более пригодного для пропаганды «национальной идеи»[358], и высказывались близкие ему мысли об историческом образовании: «Цель преподавания истории в гимназии – историческое образование; главное этическое воздействие занятий историей – политическое воспитание, политическое чувство долга, государственное сознание… воспитание всегда должно сочетаться с особыми задачами нации и исторической эпохи, если оно действительно желает служить национальным интересам»[359]. И такие книги – скорее популярные, нежели учебные, как труды Людвига Хана, главный из которых – «Основы отечественной истории для школы и дома»[360] –

78

выдержал к 1899 г. 50 (!) изданий, – существовали всегда, но именно Бидермана следует считать основоположником воспитательного обучения отечественной истории, и только после него эта литература стала заметным, а затем и ярким явлением. Можно ли считать К. Бидермана, никогда не относившего к себе слово «экспансионизм», идеологом германского экспансионизма? Скорее – практиком, причем активным и удачливым. Объективно его требования о «необходимости формирования нравственно-политических исторических идеалов»[361], таким образом, чтобы история служила «правильной подготовкой для участия в общественной жизни» в духе создания «правильного» гражданина («для устранения вредных учений социал-демократии»), сплачивала всех немцев на национально-государственной основе («Наше время требует, чтобы каждый образованный человек, я даже пойду дальше – каждый житель страны… не проходил безучастно мимо того, что касается интересов всех сограждан и отечества или даже части их»[362]), полностью соответствовали экспансионистской идеологии. Донося ее до молодых – и немолодых – немцев, Бидерман через книги, статьи не только создавал новый тип немецкого гражданина, осознающего свою ответственность за страну и отождествляющего свои цели с целями Германии, но и распространял идеи, почерпнутые им из газет, книг, педагогической литературы, научных и преподавательских дискуссий[363], партийной идеологии. Его личные убеждения также целиком вписываются в систему взглядов экспансионизма: и общие – о великом будущем Германии и конкретных шагах, требующихся от каждого для его реализации; и частные – как, например, его убежденность, что по Франкфуртскому миру 1871 г. «Германия вновь получила свои старые границы»[364]. Некоторый упадок идеи гражданского образования в школах, наступивший после Бидермана, стал восполняться к середине 1900-х годов. Вновь выходят пропагандистские брошюры и книги[365], К. Негенборн издает по заказу Союза по распространению отечественных сочинений сокращенный вариант своей брошюры[366], продаваемый за 5–10 пфеннингов, максимально увеличивая тем самым охват аудитории, в движение вступают массовые национальные союзы. Первым это сделал Немецкий союз (Deutschbund), когда его председатель Фридрих Ланге, издатель «Дойче Цайтунг», на заседании бундестага в июне 1906 г. заявил о необходимости введения гражданского образования в школах. Осенью 1908 г. Пангерманский союз на своем заседании поддержал это требование. Очень показательно, что оно не осталось достоянием правых и консервативных кругов. Весьма либеральная газета «Berliner Tageblatt», «столь далеко стоящая слева»[367], опубликовала в своем приложении «Дух времени»[368] статью гимназического профессора Л. Бернхарда с аналогичным требованием ввести в школе «Учение о государстве». Отдельные до времени голоса постепенно слились в мощный хор. С того же 1911 года, когда задача пропаганды необходимости гражданского воспитания общества считалась успешно решенной, в общем потоке литературы возникло новое мощное течение – литература школьная. В 1910 г. «Объединение для имперско-гражданского воспитания» объявило конкурс со значительной призовой суммой для создания брошюр о методических проблемах и практических примерах гражданского воспитания в школах. В отличие от предыдущего конкурса на литературу общего характера, оказавшегося слишком сложным для потенциальных участников, в данном случае «Объединение» получило 76 работ, из которых в 1911 г. было издано пять[369]. Были посланы опытные педагоги для изучения подобного опыта во Франции, Голландии, Дании, Швейцарии, Англии и США, часть сообщений которых также была напечатана[370]. В дальнейшем «Объединение» слегка изменило свое название и сконцентрировало усилия исключительно на школьной проблематике. На собрании 29 апреля 1911 г. было принято наименование «Объединение для имперско-гражданского образования и воспитания» и заявлено в качестве программы: «Держась в стороне от партийно-политических и конфессиональных устремлений, содействовать имперско-гражданскому образованию немецкого народа путем воздействия на воспитание подрастающей молодежи в духе восприятия основ нашей государственной жизни, в чувстве ответственности перед Отечеством и осознания своего гражданского и государственного долга»[371]. Зимой 1910/11 гг. «Объединением» была предпринята попытка создать в Берлине небольшой семинар по политическим вопросам. Год спустя он был расширен до «политических вечеров», на которых участники «для тщательного изучения основных проблем нашей государственной и

79

экономической жизни»[372] читали рефераты, проводили свободные дискуссии и куда приглашались специалисты для чтения докладов. В дальнейшем такие мероприятия распространились на другие города, было создано центральное бюро по подготовке и планированию докладов наряду с библиографическим центром, систематизировавшим литературу, и информационным, проводившим рекламную работу и издававшим «Mitteilungen» «Объединения». Внимание обращалось не только на учащихся, но и на учителей. Для них «Объединение» создавало специальные курсы, первый из которых должен был пройти летом 1911 г. в Йене по инициативе созданного осенью 1910 г. в рамках «Объединения» Кельнского комитета гражданского школьного воспитания. Организаторы сумели открыть курс лишь через год, причем он имел полный успех не в последнюю очередь благодаря его постоянной и широкой рекламе в журнале «Прошлое и настоящее». Этот курс стал ежегодным, проходящим по одному и тому же сценарию, на высоком уровне, в стенах университета и ратуши. Его суть хорошо видна на примере 1912 г. Курсы «повышения квалификации в сфере гражданского образования» проводились в рамках известных и хорошо посещаемых Йенских каникулярных курсов с давней традицией и высокой репутацией[373]. В специальном «гражданском» курсе приняло участие 150 человек со всех частей Германской империи и из-за границы. Были представлены все профессиональные педагогические группы – чиновники министерств и ведомств образования, директоры гимназий, учителя средних, технических и народных школ, а также члены ряда земельных правительств и городских советов. Профессоры истории, социологии, юриспруденции, политологи, психологи, экономисты подтверждали высокий научный уровень курсов. Курсы были разделены на два отделения – научное и педагогически-практическое. В первом обсуждались главные проблемы внутренней жизни Германии и ее внешнеполитической деятельности. В докладе о современном понимании государства основное внимание уделялось сущности государства и его функциям, причем «главной целью» государства объявлялась власть[374]. Касаясь внешнего положения Германии, присутствующие отмечали ее растущее участие в мировой торговле и транспортном сообщении, высокие достижения, которые должны признаваться всеми странами, в мировом почтовом сообщении – телефонной и беспроволочной телеграфной связи, в прокладывании океанских кабелей и строительстве внеевропейских дорог, продолжающийся рост немецких колоний и флота – и торгово-транспортного, и военного[375]. Разумеется, правильное освещение заслуг Германии должно было затем передаваться школьникам. В чисто педагогической части центральным являлся доклад П. Рюльмана о методических аспектах гражданского образования[376]. Он говорил не только о необходимости введения его в школах, но и о неприемлемости и односторонности политического образования молодежи через прессу, партийные и общественные организации. Отвечая на опасения части педагогической и политической общественности, особенно левого направления, что воздействие школы в унифицированном духе на подрастающее поколение может иметь негативные психологические и политические последствия, Рюльман выразил уверенность в их необоснованности и подчеркнул значение именно прямого назидательно-нравственного воспитания, в отличие от косвенного – через различные игры, рабочие группы, кружки по интересам и т. п. Он выступил также за более активное использование школьных уроков религии в деле гражданского образования[377]. На курсах педагогов призывали также использовать уроки истории в старших классах исключительно для гражданского преподавания. В качестве материалов, на основе которых оно наиболее действенно, рекомендовались конституция и система управления Германской империи[378]. Из частных проблем, наиболее для нас интересных, нужно выделить выступление представителя Страсбурга. На фоне нарастающей франко-германской напряженности и французского реваншизма рекомендовалось косвенно подчеркивать немецкий характер зарейнских территорий, например, вместо названия Эльзас-Лотарингия говорить «имперская земля», и прямо пропагандировать ее успехи «на пути сокращения отставания в процессе общегосударственного развития». По свидетельству очевидцев, слова докладчика о тесных и растущих политических и экономических связях «этой, безусловно, немецкой страны» с другими землями империи «звучали очень убедительно»[379].

80

При этом критические замечания и предложения отсутствовали, поскольку главное уже существовало – законодательная база, понимание важности дела и осознание целей. Например, для школ Эльзаса-Лотарингии существовал специальный учебный план[380], обучающие учреждения и курсы для учителей, готовившие их по различным дисциплинам, особенно по гражданскому образованию. В отличие от остальной Германии, граждановедение по плану 1910 г. преподавалось уже в младших классах, чтобы «соотносить собственные впечатления школьников с существующими важнейшими учреждениями государственного управления, общественной жизни и права». Очевидно, восприятие детей на спорных землях не вполне соответствовало желаемому в Берлине. В старших классах к обсуждению предлагались следующие темы: «Община, государство, конституция Германской империи, управление Эльзаса-Лотарингии, армия, флот, суд, финансовые учреждения, возникновение и значение денег, сельское хозяйство, торговля и промышленность, отношения между работодателями и рабочими, железные дороги»[381]. Устремления молодежи, также в отличие от других частей Германии, где основное внимание уделялось духовно-этическим ценностям, национальные и патриотические чувства сознательно направлялись на экономические и меркантильные вопросы, избегая политизирования, которое представлялось опасным. «Каникулярные курсы гражданского воспитания», организованные «Объединением» в августе 1913 г., были еще более примечательными и соединяли в себе редко пересекающиеся направления идейной жизни предвоенной Германии. Двадцатипятилетний юбилей Йенских курсов, привлекший громадное число участников (свыше 800), послужил расширению «гражданской недели», как тематическому – далеко выходящему за рамки чисто школьной тематики, так и количественному – увеличению круга ораторов[382]. Курсы знаменовали открытое единение различных слоев интеллектуальной и правящей элиты: публицисты – идеологи экспансионизма принимали в нем участие вместе с преподавателями школ и университетов, министрами и издателями. П. Рорбах читал цикл из шести докладов «Положение Германии в мировой политике», Ф. Науман – цикл «Социальная политика» и отдельный доклад «Религия и народное хозяйство», представитель Познани Шперн – о «Проблемах заселения Восточных территорий»[383]. Издатель «Гражданина» Г. Дорн читал цикл о вопросах немецкой экономической политики, П. Рюльман – гражданского образования, государственный министр О. Хентиг, чей доклад был единственно бесплатным для слушателей, – о значении имперской конституции. Представители экспансионизма стремились использовать для пропаганды своих идей столь важную аудиторию, как школьные учителя, пользуясь поддержкой властей: учителям, посещавшим курсы, предоставлялся на это время отпуск. Кроме того, материалы курсов, а также брошюры о целях «Объединения» и опубликованные им работы высылались бесплатно всем желающим[384]. В 1913 г. была также затронута – безрезультатно – старая тема о необходимости усиления прямого государственного контроля за школой путем передачи ему финансовых функций. Ибо начиная с конституционного постановления 31 января 1850 г.[385], подтвержденного и прусским законом от 28 июля 1906 г., финансирование школ возлагалось на общины и лишь в случае «доказанной невозможности этого дополнялось государством»[386]. В этом могла участвовать также и церковь[387]. Все это несколько уменьшало степень государственного влияния при том, что оно постоянно стремилось сделать главной целью школьного образования именно укрепление государственных, национальных, имперских устоев. Школьные законы[388]устанавливали, что «целью школы является религиозно-нравственное образование и обучение молодежи необходимым знаниям для гражданской жизни»[389]. Речь шла об обучении школьников «пониманию ими их государственного и гражданского долга»[390], знанию «отечественной истории» и о «развитии и укреплении отечественного, немецкого восприятия жизни путем постоянного повторения и тщательных упражнений». Здесь вполне очевидно влияние идей Бидермана, в то время как официальное требование «согласно велению времени не оставлять без внимания современное положение Германии в мире, состояние германских колоний и их значение»[391] фактически повторяет тезисы Рорбаха, Шимана и других идеологов экспансионизма[392]. Наконец, следует сказать о последнем требовании, касающемся воспитания «истинных немцев, правильно думающих и чувствующих»[393], пожалуй, наименее выполняемом[394], – о достойном обращении со школьниками. «Неправильное, часто даже непорядочное обращение с

81

молодыми людьми в том возрасте, когда юный англичанин думает о своей роли в общественной жизни, в то время как юный немец подвергается унижениям и рассматривается как молокосос» – порок последних десятилетий при том, что очевидно: «правильное поведение по отношению к школьникам столь же важно для их гражданственности, как и само преподавание»[395]. В целом можно судить, что школы, без принципиального различия между их типами – от народной, через которую проходило 90 процентов немецкой молодежи[396], до классических гимназий, – в последние десятилетия и особенно в последние годы перед Первой мировой войной служили единой цели, которую со свойственной ему афористичностью сформулировал Вильгельм II: «Нужно воспитывать не римлян и греков, а немцев»[397]. Формирование правильного гражданина, исполненного ответственности за судьбу страны, верного государству и его устоям, с развитым национальным и имперским чувством было тем вкладом в будущее Великой Германии, которые могли вносить и вносили имперские школы. Помимо обычного школьного образования, «Объединение для гражданского образования» проявляло заботу и о послешкольном образовании. Во многом благодаря «Объединению» в профессиональных школах, коммерческих, торговых и ремесленных училищах также было введено «национальное воспитание»[398]. Первые призывы к этому раздались еще в начале 1890-х годов, когда возникла сама идея обязательных профессиональных школ (Fortbildungsschule) для молодежи 14–18 лет. Чтобы это время не пропадало даром, фельдмаршал граф Хеселер предлагал правильным воспитанием «заполнить пробел между обычной школой и вступлением в армию»[399]. Появлялись отдельные брошюры[400]; К. Негенборн предлагал ввести национальное воспитание во всех учебных учреждениях без исключения, в том числе в художественных и технических училищах, сельскохозяйственных школах. 15 января 1909 г. канцлер Бюлов издал указ с рекомендацией ввести в профессиональных школах различные предметы и упражнения, направленные на развитие отечественного и военного духа учащихся. Но, как и в обычных школах, долгое время отсутствовал «практический успех – всеобщее политическое взаимопонимание народа». Были схожи и причины – не только недостаток общественного понимания, но и кадровый: «Чтобы проводить во многих тысячах школ единое национальное преподавание, нужны учителя, которые сами прошли национальное обучение»[401]. Путь становления национального образования в послешкольных образовательных учреждениях[402] был схож с уже описанным для школ. Достаточно сказать, что на Йенских курсах 1912 г. присутствующие могли с удовлетворением отмечать и сам факт гражданского образования в послешкольной системе, и его успехи[403]. Целью его было развивать достигнутое в школе. Предлагалось не только «понимание», но и «внутреннее участие в государственной жизни немецкого народа и тем самым – законченное гражданское воспитание»[404]. В условиях Германии рубежа веков с раздельным обучением и отсутствием у женщин политических прав вся система национального воспитания была изначально направлена на юношей[405]. Однако по мере возможности делались попытки проводить и гражданское воспитание девушек. В этом вопросе передовые позиции занимала Пруссия, поскольку при существовании общеимперской образовательной политики конкретные положения оставались прерогативой земель. «Пояснительные положения к Указу от 18 августа 1908 г. касательно женских школьных классов лицеев» утверждали граждановедение в качестве важного предмета и разъясняли его темы: «Отталкиваясь от сущности и народохозяйственного значения семьи, показать развитие и сущность единения между общиной и государством, его экономическими, духовными и нравственными задачами… и особое внимание уделяя обязанностям женщин… а также заботу о благосостоянии государства и общины»[406]. В женских гимназиях согласно «Учебному и экзаменационному порядку для шестиклассных учебных учреждений» граждановедческое обучение следовало совмещать со всевозможными предметами: преподавание религии (особенно в связи с социальными учреждениями), географии (колониальные и внешнеполитические проблемы), занятия языками – и немецким, и иностранным, даже математикой и особенно историей. Знания «гражданской жизни, истории Родины и сущности ее жизни»[407] должны были служить тем же целям, что и воспитание юношей, однако система женского образования справлялась с этой задачей существенно слабее, хотя и являлась «механической копией учебного плана для мальчиков»[408] (или именно по этой причине).

82

О недостатках – слишком малом числе уроков истории и преподавании древних языков, отсутствии изучения культурной проблематики и недостатке методического гражданского обучения – говорилось в журнале «Прошлое и настоящее»[409], и, например, на педагогической конференции 1911 г.[410]С 1911 г. аргументы в пользу планомерного гражданского образования девушек стали находить в «Государстве» Платона и в трудах немецких просветителей[411]. В общем потоке феминистского движения – еще в конце XIX в. были основаны «Объединение прогрессивных женских союзов» и «Союз немецких женских союзов», позднее возникли земельные «Отечественные женские союзы» и «Всеобщий немецкий женский союз», журнал «Die Frau», требовавшие политических прав и даже введения «года службы», наподобие военной службы мужчин, – был создан и «Всеобщий немецкий союз учительниц», совместно с «Евангельским социальным конгрессом» проводивший доклады и издававший брошюры. Принимались программы «заботы о молодежи» (Jugendpflege), направленные на то, чтобы «сделать молодежь 19–20 лет под руководством взрослых полезными членами общества… пробудить понимание государственного устройства и правильный взгляд как на прошлые незабываемые заслуги отцов, так и – особенно – взгляд вперед, на новые задачи». Девушек при этом предлагалось объединить в особый «Junghelferbund» для их физического и духовного развития, в том числе развития «чувства Родины и чувства своей национальности»[412]. Однако все эти усилия не давали результата, главным образом, из-за отсутствия поддержки государства. На начинание «Jugendpflege» в бюджете 1911/12 гг. было заложено 1 млн марок, в 1912/13 гг. – 1,5 млн[413], но практически только для юношей. Широкой политической поддержки женские требования не имели, поскольку не могли принести дополнительных голосов партиям. Поддерживали их только социал-демократы – на Первой интернациональной конференции социалистических молодежных организаций в августе 1907 г. в Штутгарте, на Пятой социал-демократической конференции женщин в сентябре 1908 г. в Нюрнберге[414], которые, однако, не имели реальных рычагов власти. Непонимание в обществе и государственном аппарате важности отдельного национально-гражданского женского воспитания привело не только к отсталости и незаинтересованности женщин в этом вопросе, но и вскоре негативно сказалось на внутриполитическом состоянии общества. В самом начале мировой войны выяснился полный неуспех этой стороны гражданского воспитания, когда молодые девушки не смогли соответствовать важности и серьезности исторического момента, в то время как «с большим удивлением обнаружилось… что в мире мужчин намного больше отечественного духа, чем предполагалось»[415]. Вот когда проявилась несомненная заслуга продуманной и серьезной воспитательной политики.

3 Государственным образованием и воспитанием молодежи не ограничивались стремления политиков, общественных деятелей, публицистов создать «истинного немца», достойно ведущего Германию к великим целям. Охватить гражданским воспитанием все общество и все возрасты пытались не только экспансионисты-публицисты, писавшие, естественно, для взрослых, но и государственные, и общественные структуры, как, в частности, «Объединение для гражданского образования». Не забывая о своей изначальной цели – заботе о всем немецком народе, «Объединение» в 1911–1912 гг. постепенно усиливало работу за рамками школы, чтобы «наряду с деятельностью, посвященной, в основном, молодежи, попытаться привлечь взрослых идеей ответственных политических действий»[416]. В качестве рискованного, но действенного шага предполагалось организовать крупное общественное собрание, на котором показать пример обсуждения и правильной трактовки какого-либо важнейшего вопроса актуальной политики. Тем самым «Объединение» рассчитывало «сделать еще один шаг к великой и столь необходимой для нашей общественной жизни цели: политизации интеллектуалов»[417]. Однако это оказалось сложнее, чем представлялось в начале 1910-х годов. После неудачи конкурса на создание общей книги по гражданскому образованию «Объединение» обратилось напрямую к К. Негенборну с просьбой написать такой труд. Речь шла не о сухом изложении фактов, а о «живом поучительном сочинении, ибо немецкое гражданское воспитание должно

83

творить не только знания, но и характер, и волю». Заказчики не смогли избежать типичного сравнения с образцовой в этом отношении Англией, где, несмотря на частые и серьезные политические разногласия, «свободные силы народа все же собраны на основе общих представлений о положении и задачах нации в мире и единых национальных жизненных установках». Это и есть тот идеал, к которому должны стремиться немцы. Та великая книга, о которой когда-то мечтал Р. Йеринг, повела бы немцев «к единому национальному мировоззрению, которое, свободное от партийно-политических и сиюминутных устремлений, подчеркивало бы объединяющую идею и общие грядущие цели ради успешного развития силы народа; показала бы великие исторические и национальные достижения, на которые опирается немецкий народ». Негенборн с сожалением отмечал, что такая книга нужна в первую очередь именно образованному немцу, ибо низшие классы «просвещаются» социал-демократией, у них высокий политический интерес и широкий кругозор – то, что столь слабо выражено в высших классах общества. Книга должна «показать немцам, какова сегодня Германия, как она устроена и что означает Германия и германство дома и во всем мире… и какой сознательной работы требует она от нас». При этом книга не должна отражать субъективные воззрения автора, сколь бы правильными они ни были, дабы избежать опасности ее политизации и каких-либо партийных влияний[418]. К. Негенборн писал эту программную статью не для себя. Отказавшись от столь сложной задачи, он пытался дать советы тем, кто, возможно, решится на создание подобного труда. Но это так и не было сделано. Слишком высокие требования, заранее предъявлявшиеся к книге, заставляли и современников, и исследователя считать целый ряд достойных работ на эту тему лишь подступом к реализации давнего плана[419]. Негенборн предлагал и оптимальное, по его мнению, решение проблемы. Конкурс он считал бесполезным и даже вредным, поскольку специалисты высокого уровня предпочитают не принимать в них участие, опасаясь предстать перед небеспристрастным судом жюри. Из прочих авторов, в основном, неудовлетворительных работ большинство все равно находит себе издателя, в результате чего появляются книги, которые могут только навредить. Выходом же может стать решение «доверить создание этой книги одному или даже многим, например трем, ученым, каждому в отдельности, затем выбрать лучшую и автора вознаградить еще дополнительно». Впрочем, и эта идея во имя «просвещения в самом лучшем смысле и тем самым укрепления нашей национальной жизни» не была, насколько можно судить, воплощена в жизнь[420]. Однако можно назвать тех ученых, кого только и мог иметь в виду Негенборн: Теодор Франке[421], давний противник К. Бидермана на почве педагогических разногласий; П. Рюльман и его очень известный и уважаемый оппонент Георг Кершенштейнер[422] и – особняком – Фридрих Науман[423]. Науман прославился не только как деятель в сфере теологии, политики, социальной политики, искусства[424], позднее – как идеолог «Срединной Европы» под эгидой Германии, но и как критик современных ему поколений немцев, равнодушных к политике, к судьбам нации и империи, не желающих и не способных развивать достигнутое в 1871 г. величие. Германия, которая желает постоянно расти в мире, нуждается в соответствующих гражданах, активных и целеустремленных. Создавать таких сограждан и показывать им цели и стремился Науман. Наиболее показательна его работа о роли образованного слоя немцев в политической жизни страны[425]. Образованные люди, которые должны быть примером нации, на деле не способны даже оставаться на уровне современного политического развития, а также сохранять и использовать свое «правильное политическое понимание»[426]. Виной тому излишний объем политического материала, который образованные люди ежедневно получают из газет и других источников и значительная часть которого уже не может быть внутренне переработана. Как следствие – читатель привыкает обращать внимание только на факты и оставаться равнодушным к любой форме политических суждений. Из верного во все времена суждения, что пресса не может быть объективна, возникает факт равнодушия образованного слоя и презрения его к политическим тенденциям, из-за чего он «теряет то влияние, которое должен иметь вследствие своего общего образования на развитие национальной судьбы»[427]. Интеллектуалы не только не участвуют активно в судьбе нации, но она полностью проходит мимо них.

84

Науман выделял несколько категорий политически безответственных людей, предлагая и разные способы борьбы с этим. Первая, самая старая и распространенная причина – личный эгоизм, при котором собственная карьера значит неизмеримо больше, чем участь нации или человечества. Известно, что «последовательный личный эгоизм разрушает будущее всех государств и народов»[428] и любое социальное образование требует отдачи от всех во имя общего блага, тем не менее множество сильных одаренных людей стремится только к одному – «достичь кратчайшим путем возможно более высокого положения»[429]. Характерно, насколько это не относилось ни к самому Науману, ни ко всем другим идеологам экспансионизма. Ревентлов ушел с флота в разгар блестящей карьеры[430], Шиман и Рорбах покинули Прибалтику, отправившись практически в неведомое, причем Рорбах сумел для этого скопить сумму едва ли на два месяца жизни, Науман нередко отказывался от выгодных мест и т. д. То, что Шиман, Хётч, Рорбах достигли самого уважаемого в обществе положения – профессорского звания, было исключительно неизбежным признанием их авторитета и заслуг и менее всего их карьерными устремлениями. Для немногих людей реальный патриотизм, забота не о себе, а о стране были более чем словами. Неудивительно, что Науман пытался их найти, а за неимением – создать. Не тех, «чья жизнь может казаться успешной в узком смысле этого слова, но по завершении не оставляет зримых и сохраняющихся следов», а тех, чья жизнь «не проходит бесследно для истории»[431], – слова, которые в полной мере могут быть отнесены к самому автору. Другой слой образованных людей, подвергаемый критике Наумана, – «политические индивидуалисты», не примыкающие ни к какой партии и пребывающие в пассивности из-за мелких и даже мельчайших расхождений их воззрений с каким-либо пунктом партийных программ. Слова Наумана, что «политика – не теоретическая догма, а организация совместной воли» и что важнее общее направление, а не частности, отражают и суть экспансионизма как общественного явления, где объединены усилия людей с весьма различными политическими взглядами – от консервативных до либеральных и почти социалистических, общей платформой которых была вера в национальное величие и в необходимость работать на него. К этому же призывает читателей и Науман, порицая при этом последнюю группу образованного слоя – «откровенных антидемократов», которые потому не участвуют в судьбах нации, что убеждены, что «народом, толпой нужно управлять, они являются объектом государственного руководства и не имеют права стремиться стать субъектом государства»[432]. Эта порочная позиция, вредящая интересам нации, не разделялась не только Науманом, но и другими экспансионистами. Даже Шиман, несмотря на его консервативные взгляды и близость к антидемократичному кайзеру, был далек от нее, поскольку регулярная борьба за идеалы Великой Германии на страницах «Kreuzzeitung» и в книгах и брошюрах не могла иметь ничего общего с пренебрежением к народу или его недооценкой[433]. Главная же проблема общества начала века, приведшая к упадку образованного слоя, – материализация всей жизни, даже духовной. Хотя высшие государственные и партийные посты формально занимают люди с университетским образованием, фактически они находятся в «более или менее сильной зависимости от материальных интересов стоящих за ними многочисленных дельцов»[434]. Сознательно начатая Бисмарком во второй половине 1870-х годов политика приоритета экономических интересов привела к полной политической бесплодности тех, кто «не является ни предпринимателем, ни рабочим, ни аграрием, ни торговцем». В эпоху политики материальных интересов у интеллектуалов отсутствует естественная точка опоры, и «в то время как крестьянин, ремесленник, промышленник, рабочий, так сказать, сами по себе знают, куда они относятся в политике, образованный человек от сомнений и неуверенности перестает понимать, к кому ему примыкать»[435]. Необходимо отойти от чистой политики интересов, что снова сразу повысит значение образованного слоя, и проводить «национальную немецкую политику… политику, направленную на подъем власти, влияния и благосостояния всего народа, что тем самым будет служить и подъему отдельных слоев народа»[436]. (Снова Англия является здесь примером!) При этом – тут Науман переходит к внешнеполитической составляющей экспансионистской идеологии – необходима также национальная внешняя политика, которая пока проводится партиями как торговая сделка, но должна служить тем же целям, что и политика внутренняя. Стране нужны солдаты и школы, чтобы подкреплять и обосновывать «цели и направления нашей внешней политики». Ожидая наступления «тяжелых испытаний», Науман призывал готовиться к

85

ним весь немецкий народ, как внутри страны, так и вне ее. Ибо только если «самосознание всей нации» будет направлено на единую цель, без внутринациональных противоречий, будущее Германии будет достойно великой державы[437]. О внешней политике, о положении Германии в мире в связи с политикой внутренней говорили и другие представители экспансионизма. А. Мессер, профессор философии и педагогики, в книге «Проблема гражданского образования» подчеркивал важность исторического момента, когда «весь немецкий народ, все взрослые мужчины (а позднее, возможно, и женщины), вся молодежь всех слоев общества… независимо от политических убеждений должны сплотиться для подъема внутренней экономической и политической жизни и внешнего развития». Вспоминая прошлое и опираясь на настоящее, Мессер ставит цели на будущее: «Благодаря победоносным войнам 1866 г. и 1870/71 гг., благодаря созданию сильного флота и колониальных владений Германия стала мировой державой. Имперско-гражданское образование должно пробуждать понимание и поддержку внешней политики… если страна и нация хотят стать еще более великим государством»[438]. Наконец, уникальный по солидности круга авторов 500-страничный сборник «Немецкий гражданин»[439]собрал в апреле 1911 г. под одной обложкой в концентрированном виде изложение взглядов 13 ученых, профессоров и преподавателей, которых можно назвать педагогами Великой Германии. В книге были работы историков – П. Освальда о возникновении Германской империи, Д. Рейнхарда о положении Германии в «европейском концерте», П. Рорбаха «Великая Германия», социологов и экономистов – Й. Фишера, А. Шрётера и других. Книга стала настолько популярной, что через девять месяцев последовало второе, расширенное издание. Год 1911 стал знаменательным по количеству «литературы для всех». Хотя ее научный уровень был не всегда высок[440], но было признано главное – необходимость «политического воспитания всего народа», а также необходимость планомерной постоянной работы ради этого. «Немецкому народу требуется политическое воспитание. Это ведь еще очень юный народ… Поэтому неудивительно, что и сегодня у немцев явствен недостаток политического образования. Теперь признана ошибка; упущенное стремятся исправить и ставятся высокие требования. Но известно, что воспитанию необходимо время… тем более если речь идет о большой массе людей. Желательного результата можно достичь только через годы и в любом случае только путем спокойной, тихой работы, а не в спешке»[441].

4 Одним из аспектов этой работы было еще одно направление максимально возможного проникновения требуемой идеологии (национальной, государственной, имперской) в общество – забота о семье. Еще в конце XIX в. было признано, что «воспитание, которое служит национальным интересам… политическое воспитание должно начинаться в семье»[442]. При этом проводились экскурсы в историю, чтобы обосновать значение семьи на протяжении всей жизни немецкого народа; патриархальность подчеркивалась в учебниках: «Основу общественной жизни в древнем германском государстве составляла семья»[443]. С начала 1910-х годов этот принцип стал одним из главенствующих в системе общественного образования, играя в иных программах и методиках гражданского образования ключевую роль («Сегодня слишком легко забывают, что из трех факторов, которые составляют воспитание – жизнь, школа и дом, – семья образует важнейший»)[444]. Выдвигался лозунг «Все для семьи!». Имелось в виду обратить самое пристальное педагогическое и пропагандистское внимание на семью, охватив и детей, и женщин, и мужчин вне службы и общественных организаций. При этом воспитание семьи и воспитание в семье должно было затронуть не в последнюю очередь тех, кто едва ли был доступен другим формам гражданского образования. В начале века во многих городах сформировались массы так называемого «народа без родины» – оторванных от своих территориальных и социальных корней, не чувствующих национальной общности людей; в промышленных районах в значительной степени или даже полностью исчезали религиозные и монархические устои. В этих условиях становилось затруднительно «делать Родину принципом воспитания», поскольку нельзя было рассчитывать на ответное чувство. Поэтому «семья с ее чувствами, желаниями и действиями должна стать принципом нашего воспитания… Внедрение образования в семью – единственное средство разбудить и сохранить

86

старые германские добродетели – верность и честность, любовь к Отечеству и к правящему дому». Знаменателен призыв, которым автор заканчивает свою книгу «для детей»: «Вперед во имя германства!»[445]. К сожалению, нет данных о том, что идея воспитания семьи получила масштабную государственную поддержку. За исключением отдельных книг дело, скорее, ограничивалось благими пожеланиями. Главная надежда возлагалась на самих родителей, которые личным примером или убеждением должны были воздействовать на детей. Слова А. Мессера «родительский дом может сделать многое и, безусловно, делает многое»[446], верные в первой своей части, во второй, скорее, отражали пожелания автора. Мессер высказывает не только свою, но и государственную точку зрения, когда исходит из того, что «в большинстве немецких семей господствует патриотический и национальный дух» и что многие родители сознательно воспитывают детей в этом духе. Впрочем, и без такого планомерного воспитания жизнь в подобной семье будет наполнять отроков соответствующими убеждениями. Государственные или чиновничьи посты отца или родственников, национальные праздники, посещение местного правителя, в том числе церковного, открытие памятников, патриотические юбилеи – все это способствует гражданскому воспитанию, помогает «вырастить исполненного верности государству и национальных чувств гражданина»[447]. Однако в случае если в семье царит социал-демократический или ультрамонтанский – т. е., по определению, антинациональный – дух, то надежды возлагаются лишь на позднейшее влияние школы. Полноценного воздействия на семью создано не было. Отдельно следует упомянуть взгляды П. Рорбаха, отличавшиеся не столько оригинальностью, сколько универсальностью. Еще в 1911–1912 гг. он сформулировал темы, которые получили массовое признание лишь в 1913–1914 гг. Он наиболее прямо и последовательно обращался к наследию Просвещения, как бы переносясь на полтора столетия назад; он утверждал, что главное – это воспитание в правильном духе, воспитание детей, которое есть «благо для общества». Следует начинать со школ и университетов, именно там должна пропагандироваться национальная идея, поскольку «большая пустота национального универсализма пронизывает всю нашу образовательную систему[448]. Ведущая роль в обществе должна принадлежать образованным слоям, университетским кругам, именно они пробуждают дух нации, дух великого народа, способствуют «очеловечению массы»[449], этому важнейшему процессу всего XX в. (причем, не только в Германии), который необходимо направить в полезное для страны русло. «Но если наши образованные люди не смогут постичь суть ответственности, которая лежит на них, и если они не возьмут на себя руководство нацией в этом вопросе – то от наших масс явно нельзя будет требовать, чтобы они восприняли будущее немецкой мысли в мире как свое дело»[450]. При этом задачу свою и единомышленников, а также всех воспитателей нации или ее отдельных слоев он видит в «практической пропаганде немецкой идеи»[451] и «немецкого образования», которое должно помочь «связать воедино нашу современную культуру»[452], т. е. культурную общность немцев, даже не живущих в Германской империи.

5 Говоря об организованном воздействии на массы, мы рассматриваем в основном поддерживавшиеся или проводившиеся правительством программы, начинания и мероприятия. Существовали, однако, и другие формы воспитания нации в «правильном духе». Политические партии, каждая из которых стремилась путем активной пропаганды создать себе не только избирателей, но и убежденных сторонников[453], должны остаться за рамками данной работы, так же как и интереснейшие проблемы военизированного воспитания школьников и молодежи[454] или имперско-гражданского воспитания в армии и во флоте[455], когда роль учителей патриотизма должны были выполнять офицеры. Насколько эти сюжеты вписывались в систему экспансионистских и служили их распространению, насколько ценным может быть рассмотрение содержания учебников и учебных пособий, особенно по истории, способствовавших косвенно не только исторической гордости, но и формированию мировоззрения в целом, насколько можно говорить о значении огромного числа военных, воинственных и патриотических песен, стихов, рисунков для детей[456], школьников[457], взрослых[458], служащих не для нагнетания милитаристских

87

настроений в обществе, но для создания достойного немецкого гражданина, – эти и многие другие проблемы заслуживают дальнейших исследований. Менее интересны для нашей темы массовые национальные союзы, поскольку они в основном были направлены на какую-либо конкретную цель (как, например, Флотский союз, поддерживавший развитие флота) и не занимались общими задачами. Внимания заслуживают союзы и движения, чья деятельность отвечала принципам германского предвоенного экспансионизма, идеалами которых была Великая Германия, постоянно движущаяся вперед, расширяющая свое влияние в мире, сильная в экономическом и военном отношении и – главное – в духовном. Такие союзы воплощали в жизнь и лозунги идеологов экспансионизма, и призывы педагогической среды, не всегда имевшей возможность реально осуществлять свои планы. Не связанные рамками государственного регулирования и заранее заданными жесткими программами, движения наподобие «Wandervogel» создавали того немца, который мог служить опорой великим планам и впоследствии сам создавать их. Школьное движение «Wandervogel», состоящее из нескольких значительных союзов[459], юношеское движение «Молодая Германия» («Jungdeutschland»)[460], различные студенческие организации[461], «Союзы воинов»[462] – эти и сходные, по большей части неформальные, объединения, существовавшие, как правило, без членских взносов и жесткой структуры и иерархии[463], воспитывали своих членов исподволь, не всегда ставя это своей целью (она отходила на задний план по мере роста возраста участников), и тем самым, возможно, наиболее действенно. «Wandervogel», формально ставивший целью краеведческие задачи, с течением времени все больше расширял круг интересов. История, география, культура показывались школьникам с необычной, порой слегка оппозиционной по отношению к школьной точки зрения. Детям объяснялись такие понятия, как «свои» и «чужие», в них старались развить «инстинкт понимания народности, самодисциплины и самопожертвования», их предостерегали от «различных опасных тенденций современной культурной жизни» – и от примитивного материализма, и от излишнего интеллектуализма. Возникающий романтический образ «правильной Германии», чувство товарищества, общности интересов и идеалов плавно переходили в имперско-гражданское школьное воспитание[464]. Союз «Молодая Германия», пожалуй, самая известная и характерная организация. Она была создана для того, чтобы занять внеучебное время молодежи, так как ей «большой вред приносит проведение свободного времени неподобающим образом», а также чтобы заботиться о молодежи, вышедшей из школы. Изначально существовала тесная связь с армией, чтобы «мобилизовать для молодежного движения новые силы, которые пока не использовались, силы немецкого войска, особенно офицерского корпуса»[465]; оттенок милитаризованности (и упрек в этом) постоянно сопровождал движение. Существовали роты, «морские» и санитарные взводы. Однако уже в первых программных заявлениях ставились более широкие цели, которые с течением времени получали все больший вес: «моральное воспитание путем заботы о благородных побуждениях и укрепление характера; отечественный дух и патриотическое чувство, решительность, самоотверженность, товарищество, чувство общности, уважение к трону и закону»[466]. Главный упор делался на национальные, государственные и патриотические мотивы, а также на то, чтобы охватить всю немецкую молодежь, независимо от ее политических и конфессиональных воззрений. «Молодая Германия» стремилась включить в себя все существующие «национальные молодежные объединения», а также в случае необходимости основывать новые для более полного территориального охвата. Политика и религиозная жизнь целиком исключались; призыв ко «всем профессиям и сословиям» с просьбой о поддержке и руководстве создавал опору даже в незаинтересованной среде[467]. Понятие «любовь к Родине»[468] могло сплотить всю страну до кайзера и императрицы[469] и правителей отдельных земель, оказывавших местным советам поддержку, а порой и финансовую помощь[470]. Воспитание из юноши «здорового немецкого гражданина», проникнутого «немецко-патриотическим чувством»[471], было не самоцелью, но делалось ради «будущего народа, кайзера и империи, князя и Родины»[472]. Задачи, которые поставит меняющийся мир перед подрастающим поколением, будущая конкуренция и борьба требуют «сильного духом и телом народа», который в твердом сознании долга будет вести страну к «блестящему будущему»[473]. При этом «Молодая Германия» тщательно избегала создания какого-либо образа

88

врага, и внутреннего, и внешнего. Даже к негативно относящейся к ней социал-демократии были обращены призывы к сотрудничеству и при всем национализме движения отсутствовала выраженная неприязнь даже к французам или евреям. Будущий немец должен был бороться не против врагов, а за Германию, за ее собственное развитие, независимое от внешнего мира и его конфликтов. Многочисленные студенческие союзы, корпорации и объединения – традиционные[474] и «новые»[475]; конфессиональные – протестантские (евангелические)[476], католические[477], позднее – еврейские[478]; чисто академические[479]; партийные – правые, либеральные[480], социал-демократические – также нередко были пронизаны национальными и имперскими тенденциями, ставя иногда своей целью и пропагандистско-воспитательную деятельность[481]. Среди них выделялось «Свободное немецкое молодежное движение»[482]. Возникшее из эволюции некоторых «новых корпораций» и структурно оформившееся в 1913 г.[483], «Движение», в отличие от практически всех остальных молодежных объединений, не было создано взрослыми и претендовало на роль воспитателя слоя будущих духовных руководителей нации. Уже в его программных призывах был сформулирован важнейший принцип – патриотизм, направленный в будущее: «Более всего мы ненавидим бесплодный патриотизм, который остается только в словах и чувствах, который – часто за счет исторической правды – восторгается прошлым и не думает о том, чтобы ставить новые цели»[484]. Молодежь, образованная и эмансипированная, стремилась вести за собой Германию по пути не политики, а «нового благородного образа жизни», в котором на первом месте были народ, нация и страна[485]. «Мы принадлежим Родине… Есть романтическая любовь к Родине, ее берегут и этого довольно… Но она должна быть усилена, чтобы даже тогда, когда нам в Родине что-то не нравится, наша любовь к ней оставалась сильна и мы могли видеть и устранять ее недостатки… Тем самым любовь к Родине у нас превосходит идея государства»[486]. Германство, нация и отечество остаются важнейшими понятиями, но – и это можно считать высшим проявлением экспансионистской идеологии, экспансионизма как тяги к бесконечному внутреннему развитию, идеологии, выходящей за национальные рамки, – звучит призыв к недопущению и недопустимости войны не по пацифистским мотивам, но во имя более великих идеалов – универсализма всего человечества. «Гражданин мира», не отказывающийся от своих немецких корней, и общая духовная жизнь всех народов – вот «то высшее, чего может достичь человек». Преждевременные и в ту эпоху почти неуместные воззрения показывают, однако, доведенную до логического завершения суть воззрений феномена германского экспансионизма. «Борьба за внешние сферы влияния»[487] предоставляется примитивным националистам из Пангерманского союза, подлинно великая же цель – всемерный рост и развитие нации как единого организма, впоследствии, возможно, и всего человечества[488]. Молодежное «Движение» отнюдь не было одиноко в своем восприятии нации как монолита. Такие «взрослые» объединения, как «Военный союз» (Wehrkraftverein), который в числе прочего занимался проблемой падения рождаемости (рост населения Германии в начале XX в. быстро сходил на нет) и стремился бороться с этим средствами пропаганды[489]; «Союзы воинов» (самая массовая организация кайзеровской Германии[490]), в которых объединялись немцы независимо от сословной, имущественной и политической дифференциации ради главной цели – «поддержания национальной идеи»[491]; многие надпартийные и национальные союзы[492], даже иногда формально противоборствующие[493], реально стремились к созданию почвы для объединения нации во имя движения вперед. Начавшееся в конце XIX в. движение за образование и воспитание немецкого народа в национальном, государственном и имперском духе достигло своего пика в последние предвоенные годы. В результате объединения разрозненных усилий была создана система, пронизывавшая все общество по всем возрастным, политическим и профессиональным категориям: от воспитания маленьких детей в семье, через обучение в школе, вне школы и после школы – до молодежных, университетских и, наконец, «взрослых» структур. Ко всей нации был обращен призыв к сплочению во имя великих целей. Независимые идеологи – публицисты и ученые, педагоги – школьные учителя и университетские профессора, государственные деятели, в том числе занимавшие высшие посты, и монархи – высказывали на удивление схожие мысли, часто будучи людьми, далекими друг от друга во всех отношениях, в том числе политическом.

89

Понятие долга, доступное всем, пронизывало все движение за гражданское воспитание – от священника Адольфа Штёкера, говорившего в 1892 г. о долге молодежи по отношению к народу[494], до преподавателей предвоенных лет, считавших вслед за Бисмарком («воплощением немецкой идеи в мире»), что «мы приходим в этот мир не для того, чтобы быть счастливыми, а чтобы исполнить свой долг»[495]. Целями школьного воспитания виделось пробуждение «осознания своего долга по отношению к государству и обществу… создание немецких характеров, формирование любви к немецкой Родине, немецкого сознания, верности правящему дому»[496]; самыми общими целями воспитания вообще – «воспитание для государства, государственной верности… подготовка к жизни в государстве и для государства»[497]. Отрицание чисто политического образования, способного, скорее, разъединять[498], позволяло обращаться к национальным основам. Приоритет Германии как вечного и единого государства всех немцев и имперские устои, не подвергавшиеся сомнению, позволяли искать опору во всех слоях общества, преодолевая политическую раздробленность на национальной почве. Германский экспансионизм в его внутриполитических исканиях, не будучи по своей природе агрессивно-враждебным к окружающему миру[499], ставил целью поступательное развитие к «Великой Германии»: менее – в смысле внешнеполитического державного величия, и более – в плане величия благодаря собственным внутренним достижениям, сплоченности и силе духа.

Глава 5 Немецкая идея и немецкий дух: будущая «Великая Германия» 1 Для Шимана, Рорбаха, Ревентлова и их единомышленников на протяжении всего предвоенного периода важнейшим представлялся вопрос: что необходимо сделать для создания Великой Германии, сильной и процветающей? Ответом на этот вопрос была вся совокупность экспансионистских идей, где внешнеполитическая экспансия служила лишь основой для иной, высшей экспансии – духовной. Внешние противники были определены: «русская опасность», коварная британская политика, «заклятый враг» Франция. Об этом не только писали публицисты-идеологи, не только рассуждали дипломаты, но именно так ставился вопрос в военно-штабных документах накануне 1914 г.[500] Возрастало военное и особенно морское могущество Германской империи. Ибо, по словам Вильгельма II, «будущее Германии лежит на море». Были поставлены и внутренние задачи: быстрое развитие промышленности и транспорта, достижение политической консолидации. Предпринимались организационные и пропагандистские усилия для воспитания единой германской нации. Однако оставался нерешенным вопрос: каковы всемирно-исторические задачи Германии? что, наконец, следует предпринять, чтобы Германия стала подлинно мировой державой? Решением этих задач на протяжении многих десятилетий занимались идеологи германского экспансионизма. «Эксперты, которые управляют нацией»[501], подлинные «властители дум»[502], они оказывали очень серьезное влияние на общественное мнение, на настроения разных слоев населения, на политику правящих кругов; их успех определялся глубинным единством идейной концепции и тем, что их геополитическая система отвечала интересам и представлениям значительной части народа, который не переставал гордиться недавним и столь блистательным делом – созданием Германской империи. Свою главную задачу ведущие экспансионистские публицисты видели в определении идеальной цели Германии, стремлению к которой должна быть подчинена внутренняя и внешняя политика. Одновременно они разрабатывали способы и методы этой политики, указывали последовательность практических шагов на пути к цели. Цель, равно как и путь к ней, не должны были быть повторением чужого опыта, стремление к оригинальности – характерная черта экспансионистских построений. О недостаточности

90

простого перенимания «английского опыта и мышления», невозможности ограничиваться бессодержательным лозунгом «мировой политики» размышлял Ф. Науман в программной работе 1905 г. «Мировой рынок и мировая политика». Следуя англосаксонскому образцу, Германия развивает мировую политику и мировую торговлю, но, не сомневаясь в необходимости этого, Науман задается вопросом: «Возможно ли что-то еще?» Ведь существует немало немцев, которые «и слышать не хотят о какой бы то ни было экспансии». Правильный ответ на поставленный вопрос устранит их сомнения, уничтожит вредные следствия простого подражания в политике[503]. Ясно одно: любому подлинно историческому и политическому народу необходимы «идеалы расширения», в противном случае его ожидает стагнация, откат назад и полный общественный пессимизм. Достаточно взглянуть на страны, играющие важную роль в мировой политике. Франция, даже после тяжелого поражения 1870 г., собрала все силы для проведения активной колониальной политики в Африке и Индостане; Австро-Венгрия осуществляет колонизацию Боснии и Герцеговины; итальянцы, при слабом бюджете и серьезных внутренних противоречиях по церковному вопросу, успешно продвигаются к Албании и Ливии; США намереваются установить политическое господство над всей Южной Америкой. Не стоит и напоминать об Англии и России, «чья политическая жизнь определяется идеей расширения». Лишь те, кто не думает о будущем, – испанцы, турки и прочие народы «третьего и четвертого ранга» – остаются в стороне от этого процесса. Встать в один ряд с ними, опуститься до уровня «спящих народов» – это значит предать наследство Бисмарка и уступить другим с трудом завоеванное положение[504].

2 Под пером Наумана экспансионизм предстает как бы разновидностью империалистических воззрений, столь типичных для тогдашней европейской политической мысли. Однако это не так. Науман, да и германский экспансионизм в целом, сложнее. По Науману, политика прямолинейной военной экспансии неизбежно сопровождается опасностью – что в 1905 г. было хорошо видно на примере России. Но сама жизнь заставляет, даже если отрешиться от идеалов «расширения», не только охранять достигнутое, но и думать о новых свершениях. К движению вперед подталкивает рост населения. Людей нужно кормить, им необходимо где-то жить. Науман выступает против взглядов Ф. Листа, П. де Лагарда – в некоторой степени его идейных предшественников в деле пропаганды «Срединной Европы». В отличие от них, призывавших к движению на Восток, к колонизации, к тому, что «немцы должны частично подавить, частично германизировать славянство», Науман подвергает сомнению подлинную «колонизаторскую одаренность» немцев. Сложный польский вопрос, пример раздираемой противоречиями Австро-Венгрии приводят к принципиальному выводу, что немцам, «несмотря на рост народонаселения, нечего делать в славянских областях». Более того (и тут ярко проявляется его отличие от идеологии пангерманистов и шовинистов наподобие Г. Класса[505]), границы в Европе должны оставаться «священными»[506]. Это не должно, конечно, мешать планам достижения максимально выгодного положения Германии в Европе. Концепция «Срединной Европы», разработанная Науманом, доводила эти планы до логического завершения. Науман был убежден в примате континентальной политики над мировой. Не имея против последней принципиальных возражений, он считал ее явлением временным, подобно той, что когда-то проводила Голландия, впоследствии от нее отказавшаяся. «Империалистические попытки пройдут, останется откат к континентальной политике», – говорил Науман своему будущему биографу Т. Хойссу[507]. Обращаясь к принципам Бисмарка, Науман не приходил, подобно многим, к мысли о политическом господстве Германии в Европе, а выступал за объединение суверенных государств с возможным превращением в наднациональную великую империю. Военная конвенция, таможенное и экономическое соглашение, единая валюта и трудовое право, равное уважение ко всем языкам – основные черты будущего союза[508]. Изначально в этом союзе хотелось видеть все разрозненные части «европейского германства». «Срединная Европа» есть способ объединиться всем немцам на национальной основе: «Всё, всё, что по-немецки говорит, думает, чувствует, – должно стать великим объединением! Это истинное немецкое отечество, и вся Германия должна стать основой его!»

91

Чем больше немцев носят оружие, чем больше «миллионов рук производят товары» и строят корабли – тем могущественнее будущий союз[509]. Позднее Науман расширил круг государств и народов – Австро-Венгрия, Болгария, Турция, возможно, Бельгия, Голландия – все они могут составить свободный «союз народов» и, что принципиально важно – на добровольной основе[510]. Во время мировой войны Рорбах включал в число возможных участников «добровольного союза» даже Сербию[511], Э. Йек говорил о «немецкой Срединной Европе от Нордкапа до Персидского залива»[512]. Но главным был не состав, а принятие объединившимися государствами идеи ограничения их суверенитета в рамках предвиденной Науманом тенденции общеевропейской – и впоследствии общемировой – государственной интеграции. В подобном союзе Германия, по мнению экспансионистов, вовсе не растворится, как полагали их критики, но, напротив, возглавив его, получит все преимущества и обретет наилучшие средства для своего превращения в мировую державу[513]. Однако «Срединная Европа» – вопрос будущего. Тем не менее какие-то шаги в сфере экономики и политики должны быть предприняты уже сейчас, поскольку Германия в отличие от России, Британской империи, Северной Америки не может пользоваться необозримыми пространствами и природными богатствами своих территорий. Решение лежит в «экономической экспансии», т. е. в завоевании мировых рынков немецкими «по возможности совершенными товарами». Только там, где производятся товары, которые никто другой не способен превзойти, – только там будет сохраняться возможность всеобщего подъема, несмотря на постоянный прирост населения. Сильный флот, пушки и солдаты нужны прежде всего для защиты немецкой мировой торговли, ибо современное положение таково, что «ни один из наших восточноазиатских кораблей не придет домой, если этого не захотят англичане». Необходимо не раздражать Англию бессмысленными угрозами ее морскому могуществу, но строить флот ради немецких купцов и торговцев, который и есть залог безопасности Германии[514]. Экономическое процветание, экономическая «экспансия» для Наумана – не самоцель. Цель – достойная судьба страны, возможность для нее не отставать в своем развитии от других великих держав. При этом необходимо сплочение и сотрудничество всей нации – не просто во имя абстрактной Великой Германии, но и ради «национальной прибыли». Строительство флота и рост промышленности невозможны без сознательного участия всех слоев общества. Рабочие должны понять, что прибыль капиталистов одновременно означает и прибыль всего народа. Непонимающим следует объяснять, всех – и особенно молодежь – необходимо воспитывать. Только путем развития мировой торговли возможно превращение Германии в мировую державу[515]. Концепция Наумана логична, убедительна, даже экономически детерминирована. Однако здесь же Науман впадает в несвойственную ему патетику. Он говорит про мечту о почти сказочной земле обетованной, которую должны обрести немцы: «Где-то на этой планете нам нужна земля, которая будет плодоносить для нас, земля, где будет расти для нас хлеб, тропическая земля, дающая южные фрукты и кофе». Обретение такой земли – «великий жизненный вопрос нации», без нее продвижение вперед невозможно[516].

3 Где искать эту землю? Как называется страна, которая должна восполнить немцам нехватку жизненного пространства? Науман не дал ответа. Его дали другие экспансионисты. В программной работе – заключительном разделе книги «Германии среди мировых народов» – Рорбах на редкость ясен, точен и, как всегда, прямолинеен. Он знает ответы на мировые вопросы. Несомненно тоньше заключительное слово Ревентлова в его «Германской внешней политике». Автор дорожит репутацией независимого публициста, эрудита, серьезного исследователя. Но в конечном счете, говоря о целях германской политики, Ревентлов сходится с Рорбахом – в существенном, в главном экспансионисты едины. Даже Шиман, который избегал окончательных решений, чьи суждения часто противоречивы, чересчур злободневны, не менее других преуспел в описании пути к «Великой Германии». Что предлагали немцам идеологи экспансионизма? Каким видели они современный мир? Каким – мир будущего и пути его достижения? Где лежит та плодоносная земля?

92

Прежде всего, на Ближнем Востоке. Цель германской экспансии – Малая Азия, Месопотамия, Сирия. Средство – построенная немцами Багдадская железная дорога. Суть – экономическая и культурная экспансия. Одно из величайших нефтяных месторождений мира, богатейший экономический потенциал – шерсть, зерно, кожа, медь – это все «вещи, с которыми Турция сама не справится, но сможет справиться с нашей помощью»[517]. Закрепиться в Турции, помочь ей и тем самым себе – ближайшая задача германства. Так учил Рорбах. Дальнейшая – проникновение в самом широком смысле этого слова во все заморские территории и государства, проникновение, которое не должно ограничиваться собственно колониальной экспансией. Это именно то проникновение, которое Рорбах называл «моральным завоеванием». Здесь примером становятся англичане, чьи культурные ценности интенсивно проникают в национальные культуры Турции, Индии, Африки, в результате чего «мир необычайно быстро становится английским», в то время как ему следовало бы становиться германским. Колонии, писал Рорбах, – не только «объект величайшей важности», не только «увеличение идейных и материальных сил и жизнедеятельности нашего народа». Колонии – это сфера приложения идеалов германства. В этом состоит ключевая идея Рорбаха: «Для распространения своей национальной мысли в мире… невозможно обойтись только силой оружия и экономически подчиняющей властью капитала, необходимо одновременно культурное проникновение в желаемые сферы влияния». Так, например, в Турции, утверждал Рорбах, «немецкая мысль – не в смысле политического господства или материальной колонизации, но лишь как фактор всемирной культуры – имеет великое будущее, если мы своевременно постигнем суть нашей задачи!». В отличие от английского империализма, который стремится к административному контролю над Багдадским регионом, немецкие действия должны быть лишены соответствующих политико-территориальных притязаний. Нужно стремиться «взрастить на почве Турции немецкий язык, немецкую науку и великие позитивные ценности, которыми являются наша национальная культура, трудовая энергия и чувство долга». Немецкие школы, организация поездок турецких парламентариев, военных, журналистов, чиновников в Германию, поддержка промышленных связей – вот шаги к тому, чтобы «немецкий дух возглавил великий процесс национального обновления, который охватил этот восточный народ». Именно ему принадлежит будущее и политическое господство между Персидским заливом и Средиземным морем. Руководить этим будущим – долг Германии. Культурная политика, которая сможет добиться «такого рода немецко-турецкого сотрудничества, должна стать для нас целью национальных устремлений и национальной воли». Возглавить этот процесс должны немецкий капитал и немецкая интеллигенция, за которой идет весь немецкий народ[518]. Следующий шаг – Китай. «Вторая цель, которую мы особенно имеем в виду, когда речь идет о немецкой культурной политике в мире, – Китай». Процесс модернизации, охвативший Китай, создал доступ к его рынкам ведущим западным державам. Важно, чтобы Германия победила в этом экономическом соревновании. Еще важнее – сломить моральное сопротивление духовной культуры тысячелетней империи, одолеть ее неприятие «принципа прогресса, который есть отец всех вещей», заменить патриархально-теократическую идею конфуцианского Китая «немецкой идеей». Немецкий университет в Пекине играл бы не меньшую роль, чем беспрерывный рост экспорта и импорта, ибо «студенты университета станут в будущем руководителями народа!» Воспитать их в немецком духе – бесценная услуга германству[519]. При этом в Китае в целом речь также должна идти не о «политике насилия» – в противоположность политике Франции, Англии или России, но о «торговой и культурной политике»[520]. Еще один «шаг вперед» можно сделать в «умеренной полосе Южной Америки»[521]. В XX в. именно ей суждено превратиться в главную сферу приложения германских интересов. Использование Южной Америки для размещения избыточного населения Германской империи, превращение южноамериканских государств в торговых партнеров способно принести взаимную пользу. Правда, при условии политического реализма: преследовать чисто колониальные цели в Южной Америке невозможно. Говорить о том, что немцы хотят или могут завоевать, например, Аргентину, – «утопия, которую невозможно рассматривать всерьез»[522]. Характерно, что Рорбах произносит это слово – «утопия»! Немецкие переселенцы в Бразилии, Аргентине, Парагвае, Чили, Уругвае не могут сохранять подданство Германской империи: южноамериканские республики не потерпят иностранных

93

анклавов. В Бразилии к 1914 г. немцев было около 20 % населения, но для германизации этого явно недостаточно. Германию ежегодно покидают не более 20–30 тысяч человек, что неизмеримо меньше общего потока европейских эмигрантов в Америку или в Австралию. Немецкому переселению необходимо содействовать экономически, политически, но главное – путем пропаганды великой немецкой культуры. Культурная экспансия, своего рода культурный империализм, уместный в Южной Америке, плавно превращался в простую колониальную политику в Африке, где выделяются несколько многообещающих для переселения областей: Юго-Западная Африка, Восточная Африка, Внутренний Камерун. Освоение этих территорий, строительство здесь железных дорог – вот в чем видели идеологи экспансионизма кратчайший путь превращения Германии в мировую державу. И здесь, по их мнению, требовался синтез политической воли дальновидных государственных деятелей «с сильной и умной частной инициативой»[523]. В области внешней политики, в отношениях с другими великими державами, по мысли Рорбаха, чрезвычайно важно руководствоваться соображениями не сиюминутными, но стремлением видеть Германию великой страной, участвующей в судьбах мира. Так, например, следует оказывать поддержку слабой, неустойчивой России. Противоречие с нагнетаемой экспансионистами «русской опасностью? Нет. Полная внутренняя дезорганизация делает Россию «слабой великой державой», она не может быть серьезным союзником. Но внутренний хаос и извечное стремление к захватам (исторические экскурсы особенно любил Шиман) делают Россию агрессивной, опасной для соседей, главным образом для Германии. В данном случае для Германии должно быть приоритетным восстановление в России экономической и политической стабильности, а потому необходимо поддерживать «реформы, которые Россия действительно проводит для этой цели»[524]. Однако когда высшие цели Германии вступят в противоречие с целями России, надо противостоять ей всеми силами, ибо если официальная Россия нестабильна и неинтересна, а «московитская» преследует нереальные цели господства на Тихом океане и возврата Константинополя, то Россия панславистская, безусловно, опасна и готова «в любой день спустить панславистскую военную фурию на Европу»[525]. Противостоять же России следует прежде всего в Прибалтике, чьи «исконно германские земли» необходимо освободить от российского ига. «Освободить», но не «завоевать». «Освободителем» должен стать немецкий народ, он призван восстановить разорванные исторические связи[526]. Он же, немецкий народ, призван стать оплотом против «русской опасности». Слова Ганса Дельбрюка не раз потом повторялись его единомышленниками: «Если Россия видит свою миссию в том, чтобы завоевать Европу и Азию, – что ж, мы миссию Германии видим в спасении Европы и Азии от господства московитства»[527]. Восточный сосед, по Рорбаху, представляет несомненную опасность – военную, политическую, духовную. И Германия должна всеми силами противостоять этой опасности, защищая и себя, и всю Европу.

4 Широкая экспансия, экономическая, политическая, культурная, колониальная, военно-политическое противодействие соперникам – средства названы. Но способны ли немцы их использовать? Что мешало им сделать это раньше? И смогут ли они, наконец, «занять место англосаксов» в мире? Для большинства экспансионистов не только Англия – главный враг, чье доминирующее положение опасно и для Германии, и для всего мира. Они не склонны были недооценивать и США, предупреждая (в начале XX века! – еще один яркий пример способности к предвидению) об опасности языковой и культурной американизации[528]. Но у немцев, верили экспансионисты, достаточно основания для того, чтобы прийти на смену нации англосаксов, стать великим мировым народом. Мощная экономика, традиционно сильная армия и – наконец-то! – собственный могущественный флот, заставивший даже Англию смотреть на Германию с опаской, успехи в торговле и удачное освоение новых рынков, бурный рост населения и соответствующий этому поток эмигрантов, распространяющих повсюду идеалы германства, присущее только немцам высочайшее личное осознание долга и трудолюбие – вот неоспоримые преимущества немцев перед другими народами.

94

Однако все их сводит на нет внутренняя слабость немецкого народа. Прежде чем двигаться вперед, нужно решить свои внутренние проблемы. Причина же внутренней слабости – в коренных исторически унаследованных пороках Германии, в приниженности положения немцев в мире и в отсутствии у них желания его изменить. Из исторически присущих Германии недостатков прежде всего выделяется разобщенность ее территорий, религий, сословий, языка, культур. Даже после 1871 г. дело национального объединения завершено не полностью. Прибалтика, где проживает немало немцев, а также Швейцария, Австрия, Бельгия, Голландия, некогда входившие в состав Священной Римской империи, находятся за рамками новой империи. И речь идет не собственно о территориях, пусть даже богатых и выгодных, а именно о людях. Разобщенность этноса, проживание части народа за пределами государства недопустимо и пагубно, считает Рорбах. Германии, подобно другим великим державам – Англии, Франции, России, Италии, Америке, – жизненно необходимо органическое национальное единение, которое помогло бы справиться с проблемой «запоздалого вступления немцев в число активных мировых народов»[529]. Главным же «пороком» Германии экспансионисты считали совокупность внутренних проблем, психологических и духовных. Расходясь в частностях и формулировках, все они практически сходятся в определении их основного комплекса. Это, прежде всего, отсутствие у немцев чувства общности, чему причиной «изначальный дефект или ограниченность их национального инстинкта»[530]. Ведь на протяжении всей истории у германского народа не было единого государства. Священная Римская империя не была государством или, во всяком случае, не была национальным государством. Недаром еще в XIX в. лорд Пальмерстон называл Германию «географическим понятием»[531]. Даже на рубеже веков, несмотря на широкую пропаганду германства, призывы к национальным чувствам и явный подъем национализма, «обычное чувство, на которое способен немец, обращается сначала на принадлежность его к классу или касте, сословию или профессии, то есть к какой-либо группе внутри народа, и только потом на национальную идею»[532]. Серьезным «тормозом, который гнетет нас», является и религиозный раскол немцев. Подчиненность половины немцев католической религии, которая «не может быть национальной, а только римской», отвлекала мощные народные силы. Не отдавая, как правило, прямо предпочтения лютеранству (кроме немногих лиц, как священники Науман и Штёкер), идеологи экспансионизма выступали против церковной разобщенности немцев, призывая вслед за национальным к религиозному объединению[533]. Ментальная разделенность на классы, как и религиозная рознь, должны быть преодолены. С разных позиций, но единым фронтом экспансионисты выступали против классовой борьбы, против «искушения позволить классовому чувству взять верх над общими национальными интересами» и, следовательно, – даже Науман, с его христианско-социалистическими взглядами – против социал-демократии, для которой «классовая общность стоит прежде общности народной». Необходимо, чтобы церкви призывали к «пробуждению христианского религиозного сознания», выступали «против классовых идеалов»[534], а главное, чтобы нашлись «с обеих сторон, и у рабочих, и у работодателей, социальные личности, которые протянут руки к союзу с целью умножить нашу созидательную силу при отказе от любой борьбы»[535]. Самая серьезная опасность для немцев, считают Рорбах, Науман и их последователи, – это то, что они «до сих пор не пришли ни к правильному национальному самосознанию, ни к правильной национальной самодисциплине… что воспитание самосознания… ведется в основном в социальном направлении и слишком мало в национальном!»[536]. Рорбах отмечает у немцев еще один весомый недостаток – отсутствие широкого, глобального взгляда на мир. «Великому народу, – считает он, – должно быть присуще стремление рассматривать все мировые события в зеркале собственных национальных интересов. Но нам, немцам, слишком недостает понимания того, что события и происшествия не только по соседству, но и в заокеанской дали относятся к нашим национальным делам»[537]. Между тем, отмечают все экспансионисты, страна, сконцентрированная только на внутренних проблемах, как бы удачно она ни развивалась, никогда не достигнет того положения, какое достойна занять Германия. В деле отождествления интересов всего мира со своими интересами, пишет Рорбах, необходимо брать пример с англичан и русских: «Кроме англичан, история вообще знает только две нации, которым досталось сопоставимое национальное чувство собственного достоинства,

95

схожее провиденциальное осознание своей силы: это римляне и, по крайней мере на протяжении определенного времени, ведущие классы русской нации»[538]. Русские, как и англичане, «привыкли в силу своих грандиозных политических и (действительных или мнимых) цивилизаторских успехов в большей или меньшей степени идентифицировать дело развития человечества с собственным национальным положением»[539]. Им свойственно достойное подражания убеждение, что осуществление их естественных планов и работа во благо своего народа наилучшим образом служат человечеству и мировой культуре вообще. Рорбах определяет путь достижения Германией желанного величия, выражая свою программную идею в одной фразе, которая, собственно, и дает ответ на вопрос, что же должны делать Германия и немцы: «То, что каждый англичанин знает и чего ни один немец не знает: мир существует для того, чтобы быть полем экспансии не только кораблей и оружия, но и национальной идеи»[540]. Это основополагающее утверждение разделяли все экспансионисты. Шла ли речь о «мировом господстве Гогенцоллернов» в газете «Будущее» М. Хардена[541], о «силе и воле к господству» немецкого народа у Ревентлова[542] или о «немецкой идее, на которой покоится настоящее и будущее Германской империи» у Наумана[543], имелось в виду одно – неизбежное возвышение Германии путем усиления ее духовной экспансии и расширения сфер влияния ее национального гения.

5 На пути к этому должен быть решен еще ряд задач – не в последнюю очередь нужно побороть влияние пангерманистов и последствия их пропаганды[544]. Их идея «бронированного кулака» порочна сама по себе и угрожает позициям Германской империи. Это она была причиной того, что у англичан создалось четкое представление: «Немецкая нация не только стремится к военному нападению на Англию», но это возможно «в ближайшем будущем»[545]. В результате возникало излишнее напряжение в международных отношениях в неподходящий для Германии период (когда ее военная сила – флот – была недостаточно велика), и главное – представление об опасности немецкого нападения порождает стремление его предупредить: «При этом возникает, конечно, мысль, не лучше ли, а может быть, даже необходимо для Англии устранить экономическую и политическую опасность превентивной войной против Германии»[546]. Это, по мнению Рорбаха, совершенно не отвечает интересам Германии. Отсюда вытекает парадоксальная, на первый взгляд чисто пропагандистская мысль: «Следует еще раз подчеркнуть, что мы… несмотря на общую опасность нашего положения, проводим явно мирную политику»[547]. Очевидно, однако, что и политические реалии диктуют ту же тактику: следует отказаться от вредного в современных условиях стремления к ненужным военным победам и «проводить мировую политику не в великих героических делах, а в последовательной мелкой работе»[548]. Великих целей, вторит Рорбаху Ревентлов, нужно достигать именно «через постоянную, соответствующую существующему положению дел работу над своим вооружением на суше и на море, и политику, которая должна в мире и на войне, в области дипломатии и в экономике служить этому вооружению, а также – иметь достаточно характера, чтобы все это проделать»[549]. Тогда можно будет с гордостью возразить лорду Пальмерстону, который уверял, «будто немцы не могут позволить себе роскошь военного флота, ибо умеют только искать землю и строить воздушные замки». Шиман так и сделал: «Сегодня Германия парит под облаками, и перед воздушными замками, которые мы построили, уже несколько лет трепещут англичане»[550]. То, что немцы должны работать, а не растрачивать усилия на политиканство или на безответственные призывы пангерманистов и их единомышленников, очевидно для всех экспансионистов. Тем более что здесь Рорбах видит потенциальное преимущество перед другими народами: «У немцев весьма недостаточное национальное чувство, но среди всех великих народов у них, без сомнения, наиболее развитое личное сознание долга. Ни один народ западного культурного мира не стремится и не способен так к работе». Надлежит обратить эту способность на благо страны, на подъем Германии. Но увы, отсутствие цели и даже отсутствие

96

желания ее обрести сводят все на нет: «Долг и работа образуют вместе позитивный пул немецкого бытия; бесцельность национального желания – негативный»[551]. Цель «позитивной работы» неизменна: распространение германского влияния во всем мире, превращение Германии из просто великой в мировую державу. Не только корабли и оружие, считает он, не могут служить главным средством достижения этого, но и экономика, предмет серьезных исследований Рорбаха, не имеет здесь первостепенного значения: «Одни торговые цифры не создадут мировой народ, только мировой дух создаст его!.. но мирового духа у нас еще нет». Имеются «материальные основы немецкого бытия ради экспансии немецкой мысли в мире», т. е. промышленность, финансы, армия и флот[552]. Необходимо заняться духовными основами. Поэтому настоятельная задача – воспитание у немецкой нации мирового духа и одновременно его утверждение в мире. Иными словами, распространение «немецкой идеи», духовная экспансия. Начать необходимо с себя – в этом вполне сказался субъективный идеализм экспансионистов. Пусть каждый немец скажет самому себе: «Я – немец!» Эмоционально и проникновенно, обращаясь к чувствам читателей, убеждает Эрнст Йек в том, к чему – прямо или косвенно, в виде научной книги или публицистического памфлета – постоянно призывают все идеологи экспансионизма, что стремятся привить ученикам их последователи и коллеги в школах и университетах. «Я – немец!» – должна с гордостью повторить нация вслед за своим кайзером, в то время как другие народы «должны привыкнуть учиться говорить по-немецки». Начинать разговор за границей с родного немецкого языка, подчеркивать свою принадлежность к великой Германской империи, прославленной своей историей, – вот тот минимальный вклад, который каждый обязан внести в германизацию мира. Уже сейчас даже в далеких странах «знают Берлин, немецкое образование, немецкий язык, немецкие товары». Так пусть же отличительные черты немецкого народа и «немецкой культурной работы все глубже проникают в сознание далеких и чуждых племен», чтобы в мире «ясно и четко отпечатывался характер немца»[553]. Миру предстоит германизация. Поможет в этом немецкая система образования, чья задача – образование и воспитание иностранцев в немецком духе. Немецкая школа – это и университеты, и средние, и народные школы за границей, немецкие стипендии для иностранных студентов в немецких университетах. С ними в страну придет немецкий язык, «вслед за языком придут политика и экономика»[554]. Немецкие предприниматели будут (как надеялись экспансионисты) преследовать цели не только финансовой прибыли, но и «пропаганды немецкой идеи»[555]. Одновременно необходимо заботиться о том, чтобы Германию в мире не только знали, но и любили. В данном контексте особое значение приобретает важная для экспансионизма идея пропагандистской рекламы. Без рекламы, прежде всего газетной, никакие успехи страны не помогут ей выдвинуться. Следует постоянно привлекать внимание всего мира к Германии, настойчиво демонстрируя ее подлинные достижения, ведь и нации в целом, и почти каждый иностранец в отдельности, и даже «ведущие государственные деятели и иные влиятельные люди» могут составлять свои суждения лишь по материалам прессы[556]. Вот где проявился у Рорбаха, Ревентлова, их соратников дух журналиста! Превосходство немцев, пишут они, в целом ряде областей несомненно, особенно если речь идет об их моральном превосходстве, но другие нации незаслуженно обладают большей популярностью в мировом общественном мнении. Причина кроется в недооценке немцами роли пропаганды: «…мы пользуемся меньшей любовью в мире, чем, например, англичане и французы… несмотря на то, что именно Англия и Франция совершали множество преступлений и бесцеремонностей по отношению к слабым народам». Те представители других национальностей, которые «хорошо с нами знакомы лично или имеют образование, позволяющее им издалека судить о значении немецкого народа для мировой культуры, справедливо оценят наши достижения, но в целом нации так мало взаимно знакомы, что едва ли в состоянии составить объективное и честное представление друг о друге»[557]. А между тем великие прошлые деяния – «освобождение духа» в эпоху гуманизма и Реформации, решающая роль в мировой литературе рубежа XVIII и XIX вв., создание классической идеалистической философии, равно как и нынешняя, близкая к идеалу, прогрессивная система правления, создавшая условия для подлинной «народной свободы», – все

97

это позволяет Германии гордиться собой перед миром. Но все благоприятные предпосылки сводятся на нет «национальным безволием»[558]. «До сих пор у нас нигде не просматривалась политическая цель, цель мировой политики, великая цель»[559]. Англичане строят свою океанскую империю, русские – хотя и при ложной оценке своих сил и потому без конечного успеха – империю в Азии, американцы воплощают в жизнь доктрину Монро, французы пытаются распространить свое колониальное господство от Марокко до Конго. Между тем политический идеал Германской империи еще не выкристаллизовался. В Германии отсутствует то устремление к соединению национальной воли к власти и веры в высокую миссию своего народа, которое у других народов хотя и идет рядом с собственной переоценкой, ошибками и бедами, но служит единственной основой великих национальных достижений. Определить историческую задачу Германии, донести до масс суть национальной идеи – вот в чем видели экспансионисты свое предназначение, свой вклад в движение страны вперед. Но «где те мужи и молодежь, политики и государственные деятели, для которых вопрос нашего национального существования – прежде всего вопрос нашего глобального политического будущего?»[560]. Напротив, приходится наблюдать «духовный пауперизм» правящей верхушки, которая наряду со столпами индустрии и банковской системы не заботится о создании национальной идеи внутри империи, а за границей – соответствующего ей образа Германии. Наконец, должна быть обозначена и «конечная цель нашей национальной идеи: полноправное участие немецкого духа в идущей перестройке мира»[561]. Эта цель – превращение немцев в «мировой народ»[562]. Означает ли это стремление к политическому мировому господству? «Нет, трижды нет!»[563] Под «мировым народом» экспансионистами понимается не примитивная гегемония немецкого народа над остальными, а распространение «общей мировой идеи», неотъемлемой частью которой являются немецкий народ и его духовность. Тут в очередной раз проявляется идеализм построений экспансионистов, чьи идеи восходили к Гегелю с его верой в формирование народов через изменение духа и к Фихте, взывавшему к духу национальной воли. В начале XX в. эти идеи звучали романтично и запоздало. У экспансионистов они трансформировались в мысль о создании «мировой народности» – равноправного единения народов, сохраняющих свои национальные черты, свой язык и культуру. Эта мысль находилась в вопиющем противоречии с внешнеполитическими писаниями экспансионистов, в обстановке последних предвоенных лет она казалась утопией, но утопией, абсолютно логично вытекающей из общей концепции духовной экспансии. «Мировая народность» получит силу только тогда, когда в нее вступит немецкий народ и ее «внутренний прогресс будет проходить под воздействием немецкой духовной культуры»[564]. Именно тогда и наступит «немецкая эпоха мировой истории»[565], тот великий для экспансионистов день, когда «немецкая идея в мире воплотится в жизнь и наполнит новым содержанием гордые слова “Civis Romanus sum!”» и прозвучит: «Я – немец!»[566]. Действительность, как известно, оказалась совершенно иной и стала лучшим критиком идей германского экспансионизма. В конечном итоге Рорбах и его единомышленники – при всей их вовлеченности в повседневные политические реалии – остались представителями и выразителями того утопического сознания, которое было столь характерно для идеологических построений рубежа XIX – начала XX в. К области утопии следует отнести и мечту о духовной экспансии и обновлении мира во имя идеалов Великой Германии.

Заключение «Германия превыше всего»: взгляд через столетие Период конца XIX – начала XX в. ознаменовался для Германии настойчивыми поисками новых путей политического и общественного развития. Спустя два-три десятилетия после национального и государственного объединения страна выходила на новый этап истории. Бурное развитие экономики, рост населения, активное участие в мировой политике сопровождались подъемом рабочего и социал-демократического движения, распространением идей национализма

98

и милитаризма. Как правящие круги, юнкерство и буржуазия, так и другие социальные силы ставили и решали новые задачи внутренней и внешней политики, стремились сформировать в немецком и мировом общественном мнении новые представления о Германии и ее роли в мире. Одним из проявлений этого стал экспансионизм – общественно-идейное течение, игравшее видную роль в общественно-политической жизни Германии рубежа веков. Многогранный в своих конкретных проявлениях, экспансионизм находил отражение в речах и сочинениях германских государственных деятелей, идеи экспансионизма настойчиво пропагандировала либерально-консервативная пресса, они получали отклик в самых различных слоях общества. Особенной поддержкой они пользовались в военных и бюрократических кругах, среди педагогов и протестантского духовенства. Благодаря своему традиционно высокому авторитету в общественной жизни Германии эти слои являлись основной движущей силой экспансионизма. Теоретическое обоснование эти идеи находили в трудах видных германских ученых, университетских профессоров и влиятельных публицистов. В первую очередь здесь должны быть названы Пауль Рорбах, Эрнст Ревентлов, Теодор Шиман, Отто Хётч, Фридрих Науман. Каждый из них внес заметный вклад в развитие экспансионистских идей, в обоснование необходимости поиска Германией своего «места под солнцем». Их блестящая политическая публицистика находилась в прямой связи с конкретными целями германской внешней политики, служила делу имперской пропаганды. Отличительной чертой экспансионистов был их убежденный монархизм, признание кайзеровской монархии наилучшей формой правления. Как писал Ревентлов, только «монархическое острие может направить национальный организм на достижение достойной цели»[567]. Поиск возможно более широкой социальной опоры имперской политики приводил экспансионистов к выводу о необходимости воспитания германской нации в имперско-гражданском духе. Практически это означало создание стройной образовательно-воспитательной системы, где идеи экспансионизма последовательно развивались от семьи и начальной школы до университетов, армии, профессиональных объединений и национальных союзов. Воспитание «истинного немца» и верноподданного требовало соединенных усилий школьных и гимназических учителей, политических, военных и духовных деятелей, органов периодической печати. Экспансионисты обращались ко всем слоям немецкого общества, они стремились сделать свои идеи всеохватными. Науман утверждал: «Становление народа происходит во всех областях. Быть везде – наша задача»[568]. Идеологи экспансионизма внушали немцам, что, начав с простой повседневной работы, работы самовоспитания и национального воспитания, они обретут подлинное национальное единство и станут «мировым народом». На этом пути немцам суждено преодолеть внутренние слабости – «недостаток чувства национальной принадлежности, национального самоуважения, национального самосознания»[569]. Ни Рорбах, ни Ревентлов, ни Шиман, ни их последователи не стремились к организационному оформлению экспансионизма. В этом они принципиально отличались от последовательных милитаристов и шовинистов, наиболее характерным представителем которых был Пангерманский союз. Строго говоря, экспансионисты искали поддержки не в национализме, а в патриотизме. Для них обращение к национальным чувствам и идеалам имело смысл при соблюдении главного условия – полной лояльности кайзеровскому режиму. Сутью экспансионистской идеологии было стремление обрести Великую Германию. Прежде всего имелось в виду политическое, экономическое и военное величие германского государства, превращение Германии в мировую державу. Отсюда проистекал особый интерес экспансионистских публицистов к внешней политике, к темам «враждебного окружения», «русской опасности», английского империализма. Германия станет великой державой, а немцы – великим народом, любыми способами утвердив себя на международной арене. Эта позиция обеспечивала экспансионизму поддержку правительства, способствовала усилению их личного влияния в военных и дипломатических кругах. Экспансия, основной мотив всех идеологических построений, в заостренной форме выражалась так: «Необходимо что-нибудь, просто что-нибудь в этом мире завоевать, чтобы самим кем-то стать»[570]. При этом принципиальным для идеологов германского экспансионизма было положение о приоритете «моральных завоеваний» или духовной экспансии. Духовная

99

экспансия и ее составляющие – культурная и языковая экспансии, благодаря которым немцам суждено стать ведущей мировой нацией, – идея утопическая. Широкая аудитория экспансионистов не воспринимала ее, увлекаясь конкретной внешнеполитической, военной и военно-морской пропагандой. Духовное оружие подменялось подсчетом дивизий и военных кораблей, духовное единство немцев – государственной дисциплиной и повиновением. Ключевая идея экспансионистов, буквально повторяющая строки полузабытого ныне поэта[571], сочинившего гимн объединенной Германии еще до 1871 г. – «Германия превыше всего», предполагала, что единство Германии должно быть самой заветной целью немцев, что единство нации – превыше всего, что ради блага родины нужно забыть обо всех местнических разногласиях, – эта идея была понята и понимается до настоящего времени превратно. В своем искаженном толковании она была взята на вооружение политиками разных направлений, в том числе и национал-социалистами, и стала знаменем проповеди главенства и господства Германии над остальными народами. Идеи экспансионизма о распространении германских ценностей (в первую очередь духовных), о создании Великой Германии (в последнюю очередь великой в военном отношении!) интерпретировались как призыв к агрессии и мировому господству. Мысль о том, что Великая Германия необходима немцам не для главенства в мире, а для внутреннего счастья, что историческая миссия Германии состоит в том, что по достижении внутреннего счастья она сможет повести за собой весь мир, строго говоря, не была четко сформулирована экспансионистскими идеологами. Она проходит сквозь все их сочинения, но высказана не прямо, читатель лишь подводится к ней. И совершенно очевидным образом подавляющее большинство читателей не обладало достаточным кругозором, знаниями и интеллектом, чтобы в полной мере понять и воспринять все построения экспансионистов. Остается сожалеть, что экспансионисты позволили своей аудитории увлечься внешней стороной своих идей, что их благородное стремление видеть свою страну великой и счастливой привело Германию и весь мир к крупнейшей катастрофе XX в., и главное, что они не сумели расставить приоритеты для самих себя, пожертвовав главным ради второстепенного и опасного. И беда и вина экспансионистов в том, что их идеологические построения не оказали реального влияния на германскую политику, не помогли нации избежать гибельного пути, на который она дважды вступала, не направили ее энергию в нужное русло, чтобы энергия эта стала не разрушительной, а созидательной. Между тем создание национальной идеи – задача, стоящая в наши дни не только перед Германией. Внутренняя неуверенность, отсутствие как подлинного единства и духа великого народа, так и понимания своей роли в мире и видения своего пути, – эти немецкие проблемы столетней давности актуальны и для современной России. Формирование национальной идеи или – может быть, точнее – поиск ее истоков в прошлом, как мы уже отмечали, превратилось в одну из насущных задач отечественной внутренней и внешней политики. И на этом пути чрезвычайно важно изучить и правильно понять исторический опыт другого народа, чтобы не повторить его трагическую судьбу. Быть может, сам вопрос поставлен неверно, и искать новые идеи надо не в прошлой национальной самобытности России или Германии, но в рамках объединяющейся Европы? Ведь, по всей вероятности, уже в самой идее национального самовозвеличивания неизбежно заложен потенциал к проявлению шовинизма, национализма в его фашистской трактовке. В заключение уместно привести слова Томаса Манна из его работы о Германии и немцах, относящиеся к 1945 г. Эти слова могли бы стать эпиграфом к теме поиска национальной идеи в любом государстве: «То, что я вам рассказал в кратких отрывках – это история немецкой сущности. Одно раскрывает нам эта история: нет двух Германий, плохой и хорошей, но есть только одна, у которой ее хорошее дьявольской хитростью обращается во зло». В истории России и Германии весь XX век добро неизменно обращалось во зло. Необходимо вместе учиться избегать этого зла.

Библиография Источники

100

Архивные материалы Politisches Archiv des Auswärtigen Amtes Deutschland 114. Bd. 1–4. Die slawischen Umtriebe in Deutschland. Deutschland 121. № 26 secr. Spionage in Rußland. Deutschland 121. № 33, Bd. 1. Der Deutsche Wehrverein. Deutschland 122. № 6, Bd. 5. Organisation des kulturellen Zusammenwirkens. Deutschland 122. № 6, Bd. 8. Rück- und Ausblick zur inneren Politik. Deutschland 122. № 6, Bd. 9. Einzelne Persönlichkeiten. Deutschland 123. Bd. 1–3. Vereinwesen. Deutschland 126. № 2e. Die Neue Preussische (Kreuz)Zeitung. Deutschland 126. № 2e adh. Die deutsche Politik der Woche. Deutschland 126b. Bd. 1–2. Propaganda zur Förderung Deutscher Kultur im Ausland. Deutschland 131 adh. 2. Vom Verhältnis Deutschlands zu Rußland. Deutschland 131 adh. 3. Russische deutsch-feindliche Propaganda. Rußland 61, 61 secr. Allgemeine Angelegenheiten Rußlands. Rußland 64. Die Zustände und Verhältnisse in den Baltischen Provinzen Rußlands. Rußland 71, 71 secr. Die russischen Finanzen. Rußland 72, 72 secr. Militär- und Marine-Angelegenheiten. Rußland 74a. Bd. 5. Pressehetzereien gegen Deutschland. Rußland 78. Deutsche Kolonisten in Rußland. Rußland 80. Panslavistische Propaganda. Rußland 101. Besrebungen der Ukrainophilen und die kleinrussische Frage. Serbien 7. Die Finanzen Serbiens. Bd. 20. Betreffend P. Rohrbach. Schul 76 Allg. Deutsches Hochschulwesen. Weltkrieg adh 4, adh 4 secr. Sammlung von Schriftstücken zur Vorgeschichte des Weltkrieges. Weltkrieg № 8. Presseangelegenheiten, Presse. Hauptstaatsarchiv Baden-Württemberg E 130 Bestände des Staatsministerium E 130a Bd. 636. Angaben verschiedener Art. Bd. 640–644. Jubiläen und Feierlichkeiten. Bd. 645. Errichtung des Nationaldenkmals. Bd. 1146. Weltkrieg 1914–1918. Kriegsgefahr und Kriegsausbruch. Bd. 1159. Weltkrieg 1914–1918. Pressearchiv. Bd. 1435. Weltkrieg 1914–1918. Kriegsschuld. E 130b Bd. 2393. Konsultationen über die Handelspolitik. Bd. 2481–2483. Verträge mit Rußland. Bd. 2518–2555. Außenpolitische Verträge. Bd. 3803–3877. Der Erste Weltkrieg. E 200 Ministerium des Kirchen- und Schulwesen / Kultusministerium. Bd. 129. Volksschulgesetzgebung. Bd. 130. Pressestimmungen zur Volksschulnovelle. E 202 Kultusministerium. Ministerialabteilung für die höheren Schulen. Bd. 70–71. Schulzeit und Schulfeier. Bd. 82–85. Schulfeier anläßlich Nationalfeiertage. Bd. 455. Politische Umtriebe in der Schule. Bd. 462. Gutachten und Mitteilungen zu Lehrbüchern. Bd. 474. Deutsche Kolonien.

101

Bd. 560. Eintritt Abiturienten als Fahnejunker. Bd. 578. Schulverbindungen. E 203 I Personalakten von Lehrern an Hochschulen. M 1/2 Kriegsministerium. Persönliche Angelegenheiten. Sonderakten. Bd. 25. Antimilitarismus. Bd. 37. Kolonoialangelegenheiten. Bd. 54. Drohende Kriegsgefahr. Bd. 115. Allgemeine Lügenpropaganda. Bd. 118. Deutsche Propaganda in der Presse im Ausland. Bd. 136. Militarismus und Kultur. M 1/3 Kriegsministerium. Zentralabteilung. Bd. 135. Regeln über die Veröffentlichungen betreffend Militärfragen. Bd. 152. Regeln gegen Angriffe in der Presse. Bd. 4–55. Feierlichkeiten, Jubiläen. Bd. 560–562. Beeinflussung der Stimmung der Bevölkerung. Bd. 628. Friedensbewegung. Bd. 641. Drill und Parade. Bd. 641. Heer. Nationale und wirtschaftliche Bedeutung. Bd. 667. Jugenderziehung in Deutschland. Bd. 736. Unterricht im Heere.

Периодические издания Akademische Blätter, 1898–1919 Alldeutsche Blätter, 1901–1905 Berliner Redaktion, 1911–1913 Berliner Tageblatt, 1904–1913 Deutsche Tageszeitung, 1911–1913 Deutsches Volksblatt, 1905–1911 Frankfurter Zeitung, 1909–1913 Neue Preußische (Kreuz)Zeitung, 1899–1918 Schwäbische Tagwacht, 1901–1914 Schwäbischer Merkur, 1889–1918 Der Staatsbürger, 1910–1913 Stuttgarter Neues Tagblatt, 1909–1913 Der Tag, 1904–1914 Tägliche Rundschau, 1909–1913 Ulmer Tagblatt, 1907–1914

Сочинения идеологов германского экспансионизма Hoetzsch, Otto Die Vereinigten Staaten von Nordamerika. Bielefeld; Leipzig, 1904. Die dringendste Aufgabe der Polenpolitik. München, 1907. Rußland. Eine Einführung auf Grund seiner Geschichte von 1904 bis 1912. Berlin, 1913. Rußland als Gegner Deutschlands. Leipzig, 1914. Rußlands Stellung zur Balkanfrage und der Panslawismus // Die Balkanfrage. München; Leipzig, 1914. Der Deutschen Kampf im Osten. Berlin, 1915. Österreich-Ungarn und der Krieg. Stuttgart; Berlin, 1915. Politik im Weltkrieg. Historisch-politische Aufsätze. Bielefeld; Leipzig, 1916. Der Krieg und die große Politik. Bd. 1 u. 2. Leipzig, 1917; Bd. 3. Leipzig, 1918.

102

Russische Probleme. Eine Entgegnung auf J. Hallers Schrift «Die russische Gefahr im deutschen Hause». Berlin, 1917. Die Versuche der Demokratisierung im alten Rußland. Oldenburg; Berlin, 1919. Deutschland als Grenzland – Deutschland als Reich. Marburg, 1925. Die weltpolitische Kräfteverteilung nach den Pariser Friedensschlüssen. Berlin, 1921. 6. Aufl. 1933. Osteuropa und Deutscher Osten. Königsberg; Berlin, 1934. Grundzüge der Geschichte Rußlands. Stuttgart, 1949. Russland in Asien. Geschichte einer Expansion. Stuttgart, 1966. Naumann, Friedrich Arbeiter-Katechismus oder der wahre Socialismus. Stuttgart, 1889. Was thun wir gegen die glaubenslose Sozialdemokratie? Leipzig, 1889. National-sozialer Katechismus. Erklärung der Grundlinien des National-Sozialen Vereins. Berlin, 1897. Flotte und Reaktion. Berlin, 1899. Weltpolitik und Sozialreform. Berlin, 1899. Zar und Weltfrieden. Berlin, 1899. Demokratie und Kaisertum. Berlin, 1900. Deutschland und Österreich. Berlin, 1900 Weltpolitik und Bürgerpolitik. Hamburg, 1900. Die Politik Kaiser Wilhelms II. München, 1903. Naumann-Buch. Eine Auswahl klassischer Stücke aus D. Friedrich Naumanns Schriften. Göttingen, 1904. Die Politik der Gegenwart. Wissenschaftliche Vorträge. Berlin, 1905. Neudeutsche Wirtschaftspolitik. Berlin, 1906. Die Not der Deutschen in Österreich. Budweis, 1909. Die Stellung der Gebildeten im politischen Leben. Berlin, 1910. Freiheitskämpfe. Berlin, 1911. Weltpolitik und Liberalismus // Neues Tagblatt Stuttgart. 1912. № 241. Das Blaue Buch von Vaterland und Freiheit. Leipzig, 1913. Mitteleuropa. Berlin, 1915. Bulgarien und Mitteleurropa. Berlin, 1916. Rede über den Krieg. Berlin, 1916. Wie wir uns im Kriege verändern. Wien, 1916. Der Kaiser im Volksstaat. Berlin, 1917. Die deutsche Sache. Die deutsche Seele. Berlin, 1917. Kriegsgedanken zur Welt- und Seelengeschichte. Wien, 1917. Österreich-Ungarn der Waffengefährte Deutschlands. Berlin, 1917. Was wird aus Polen? Berlin, 1917. Der deutsche Still. Hellerau u.a., 1919. Werke: Band I: Religiöse Schriften. Köln-Opladen, 1964. Band II: Schriften zur Verfassungspolitik. Köln-Opladen, 1974. Band III: Schriften zur Wirtschaftsund Gesellschaftspolitik. Köln-Opladen, 1964. Band IV: Schriften zum Parteiwesen und zum Mitteleuroparoblem. Köln-Opladen, 1964. Band V: Schriften zur Tagespolitik. Köln-Opladen, 1964. Band VI: Ästetische Schriften. Köln-Opladen, 1966. Reventlow, Graf Ernst zu Die deutsche Flotte. Zweibrücken, 1901. Der russisch-japanische Krieg. Bd.1–3. Berlin, 1904–1905. Deutschland in der Welt voran? Zwanglose Betrachtungen zur Flottenfrage. Berlin, 1905. Die Deutsche Flotte und ihre Aufgaben. Berlin, 1905. Deutschlands Flotte. Taucha, 1906.

103

Holder Friede, süße Eintracht. Eine politische Satire. Leipzig, 1906. Kaiser Wilhelm II. und die Byzantiner. München, 1906. Unsere Linienschiffe und die Baubeschleunigung. Berlin, 1906. Der russisch-japanische Krieg. Berlin, 1906. Gefahr in Verzug! Betrachtungen über die Beschleunigung des Flottenbaus, ihren Nutzen und ihre Möglichkeit. Berlin, 1907. Weltfrieden oder Weltkrieg! Wohin geht Deutschlands Weg? Berlin, 1907. Englische Sorgen – Deutsche Gefahr. Betrachtungen zu Rowland Thirlmeres «The Clash of Empires». Berlin, 1907. Welt, Volk und Ich. Leipzig, 1910. Wird England uns angreifen? // Illustrierter Deutscher Flotten-Kalender für 1910. Minden i. W. 1909. S. 113–121. Der Kaiser und die Monarchisten. Berlin, 1913. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1913. Berlin, 1914; 2. Aufl. 1915; 6. Aufl. 1917; 9. Aufl. 1918. England, der Feind. Stuttgart; Berlin, 1914. Der Vampir des Festlandes. Eine Darstellung der englischen Politik nach ihren Triebkräften, Mitteln und Wirkungen. Berlin, 1915. Indien. Seine Bedeutung für Großbritannien, Deutschland und die Zukunft der Welt. Berlin, 1917. Politische Vorgeschichte des großen Krieges. Berlin, 1919. Völkisch-kommunistische Einigung? Leipzig, 1924. Monarchie? Leipzig, 1926. Kriegsschuldlüge und Kriegsschuldlügner. München, 1929. Deutscher Sozialismus. Civitas Dei Germanica. Weimar, 1930. Der Weg zum neuen Deutschland. Der Wiederaufstieg des deutschen Volkes. Essen, 1931. Der deutsche Freiheitskampf. Berlin, 1933. Wo ist Gott? Berlin, 1934. Wir erinnern uns… Britenpolitik vor 25 Jahren und heute. Berlin, 1939. Von Potsdam nach Doorn. Berlin, 1940. Rohrbach, Paul Persien und die deutschen Interessen. Berlin, 1901. Das Finanzsystem Witte. Berlin, 1902. Die wirtschaftliche Bedeutung Westasiens. Halle, 1902. Deutschland unter den Weltvölkern. Berlin, 1903; 3. Aufl. Berlin, 1911; 5. Aufl. Stuttgart, 1915. Vom Kaukasus zum Mittelmeer. Leipzig; Berlin, 1903. Deutsche Kolonialwirtschaft. Berlin, 1907. Die Kolonie. Frankfurt / M., 1907. Deutsch-chinesische Studien. Berlin, 1909. Um Badgag und Babylon. Vom Schauplatz deutscher Arbeit und Zukunft im Orient. Berlin, 1909. Die Bagdadbahn. Berlin, 1911. Der deutsche Gedanke in der Welt. Leipzig, 1912. Unsere koloniale Zukunftsarbeit. Stuttgart, 1914. Warum es der deutsche Krieg ist! Stuttgart; Berlin, 1914. Was will Rußland? Hamburg, 1914. Zum Weltvolk hindurch! Stuttgart, 1914. Bismarck und Wir. München, 1915. Der Krieg und die deutsche Politik. Dresden, 1915. Russland und wir. Stuttgart, 1915. Weltpolitisches Wanderbuch. 1897–1915. Leipzig, 1915. Deutschlands Lage in der Welt. Ein Ausblick. Hamburg, 1916. Das Baltenbuch. Die baltischen Provinzen und ihre deutsche Kultur. Dachau, 1916. Woher kam der Krieg? Weimar, 1916. Russische Revolution. Stuttgart, 1917.

104

Die alldeutsche Gefahr. Berlin, 1918. Das Zeugnis der dreizehn Tage. Hamburg, 1919. Politische Erziehung. Stuttgart, 1919. Woher es kam. Stuttgart, 1919. Palästina und das Ostjordanland. Stuttgart, 1925. Amerika und wir. Reisebetrachtungen. Berlin, 1925. Weltkunde für Deutsche. Königstein-im-Taunus; Leipzig, 1925. Deutschtum in Not! Die Schiksale der Deutschen in Europa ausserhalb des Reiches. Berlin, 1926. Deutschland: Tod oder Leben? München, 1930. Das Deutschtum über See. Karlsruhe, 1931. Weltwandern in der Weltwende. München; Berlin, 1934. Deutschlands koloniale Forderung. Hamburg, 1935. Der Gottesgedanke in der Welt. Berlin, 1937. Abriß des Deutschtums im Ausland und in den deutschen Kolonien. Leipzig, 1938. Deutsches Leben. Wurzeln und Wandlungen. Wiesbaden, 1948. Um des Teufels Handschrift. Zwei Menschenalter erlebter Weltgeschichte. Hamburg, 1953. Schiemann, Theodor Historische Darstellungen und Archivalische Studien. Beiträge zur Baltischen Geschichte. Hamburg; Mitau, 1886. Rußland, Polen und Livland bis ins 17. Jahrhundert. Bd. 1–2. Berlin, 1886–1887. Viktor Hehn. Ein Lebensbild. Stuttgart, 1894. Fürst Bismarck. Festrede zu seinem achtzigsten Geburtstage. Gesprochen auf dem Kommers des Bismarckausschusses zu Berlin. Berlin, 1895. Heinrich von Treitschkes Lehr- und Wanderjahre 1834–1866. München; Leipzig, 1896. Die Ermordung Pauls und die Thronbesteigung Nikolaus I. Berlin, 1902. Deutschland und die große Politik anno 1901–1914. Bd. 1–14. Berlin, 1902–1915. Geschichte Rußlands unter Kaiser Nikolaus I. Bd. 1–4. Berlin; Leipzig, 1904–1919. Die letzten Etappen zum Weltkrieg. Berlin, 1915. Ein Verleumder. Glossen zur Vorgeschichte des Weltkrieges. Berlin, 1915. Rußland auf dem Wege zur Revolution. Berlin, 1915. Wie England eine Verständigung mit Deutschland verhinderte. Berlin, 1915. Russische Köpfe. Berlin, 1916. Wie die Presse unserer Feinde den Krieg vorbereitet und erzwungen hat. Berlin; Leipzig, 1919. Deutschlands und Kaiser Wilhelms II. angebliche Schuld am Ausbruch des Weltkrieges. Eine Entgegnung an Karl Kautsky. Berlin; Leipzig, 1921.

*** Biedermann K. Deutsche Volks- und Kulturgeschichte von den ältesten Zeiten bis 1871. Wiesbaden, 1885–1886. Biedermann K. Die Erziehung zur Arbeit. Eine Forderung des Lebens an die Schule. Leipzig, 1883. Biedermann K. Dreizig Jahre deutscher Geschichte. 1840–1870. Bd. 1–2. Breslau, 1896. Biedermann K. Fünfundzwanzig Jahre deutscher Geschichte. 1815–1840. Bd. 1–2. Breslau, 1896. Biedermann K. Fünfzig Jahre im Dienste des nationalen Gedankens. Breslau, o.J. Biedermann K. In wie weit und wie hat der Geschichtsunterricht als Vorbereitung zu dienen. Wiesbaden, 1893. Biedermann K. Mein Lеben und ein Stück Zeitgeschichte. Bd. 1–2. Breslau, 1886. Borchardt R. Der Krieg und die deutsche Selbsteinkehr. Rede öffentlich gehalten am 5.12.1914 zu Heidelberg. Heidelberg, 1915. Borchardt R. Der Krieg und die deutsche Verantwortung. Berlin, 1916. Brammer H. Der Kampf um den Religiousunterricht im Lichte des Weltkrieges // Zeitfragen evangelischer Pädagogik. 1917. Reihe 1. Heft 5.

105

Brandenburg E. Kann der Politiker aus der Geschichte lernen? // Vergangenheit und Geschichte. 1 (1911). Der Krieg und die Universität. Rede, bei Antritt des Rektorats am 31. Oktober 1914 gehalten von Koester A. Leipzig, 1914. Eckstein A. Der Völkerkrieg und das Alte Testament. Nürnberg, 1915. Ehrhard H. Unter dem Reichsbanner. Neue Vorschläge über politische Bildung des deutschen Volkes. Berlin, 1909. Eisenhart W. Der nächste Krieg mit Rußland und seine politischen Folgen. Halle, 1888. Festschrift zur Feier des 500jährigen Bestehens der Universität Leipzig / Hg. von Rektor und Senat. Leipzig, 1909. Festschrift zur Feier des hundertjährigen Bestehens der Universität Breslau, hg. im Auftrage von Rektor und Senat // Glanz und Niedergang der deutschen Universität. 50 Jahre Wissenschaftsgeschichte in Briefen an und von Hans Lietzmann (1892–1842) / Hg. K. Aland. Berlin, 1979. Fickert A. Die staatsbürgerliche Erziehung mit besonderer Berücksichtigung der Aufgaben der Lehrerseminare. Leipzig; Berlin, 1911. Fitzsche R. Die deutsche Geschichte in der Volksschule. Altenburg, 1908. Franke Th. Geschichte des Staatsgedankes in Schule und Erziehung. Leipzig, 1912. Franke Th. Praktisches Lehrbuch der Deutschen Geschichte. 1. Teil. Leipzig, 1914. Franke Th. Staatstreue Erziehung, staatsbürgerliche Belehrung und politische Bildung // Zeitschrift für experimentelle Pädagogik. 1910. Heft 1. Frey M. Lieb’ Vaterland magst ruhig sein! Rekruten Lieder für die kleine Welt. Leipzig, o.J. [1914]. Glanz und Niedergang der deutschen Universität. 50 Jahre Wissenschaftsgeschichte in Briefen an und von Hans Lietzmann (1892–1842) / Hg. K. Aland. Berlin, 1979. Glatzer K. Aus der Geschichte der Universität Halle. Die Gründung der Friedrichsuniversität und ihre Geschichte bis zu Vereiningung mit der Universität Wittenberg nebst einer Darstellung des studentischen Lebens in Halle. Leipzig;Reudnitz, o.J. Grabner A. Die Forderungen der Gegenwart an den Geschichtsunterricht. Hamburg, 1914. Hahn L. Leitfaden der vaterländischen Geschichte für Schule und Haus. 50. Aufl. Berlin, 1899. Hering W. Methodik des Geschichtsunterrichts in der preußischen Volksschule. Berlin, 1912. Hintze O. Rede, gehalten zur Feier der 25jährigen Regierung Wilhelms II. // Hohenzollern-Jahrbuch. 17 (1913). S. 78–95. Jäckh E. Deutschland im Orient nach dem Balkankrieg. München, 1913. Kerschensteiner G. Der Begriff der staatsbürgerlichen Erziehung. Leipzig, 1910. Kerschensteiner G. Grundfragen der Schulorganisation. o.O., 1907. Kerschensteiner G. Staatsbürgerliche Erziehung der deutschen Jugend in Fortbildugs- und Fachschulen. o.O., 1901. Köster H. Die Kriegsglocken. (Hg. von Zentralstelle zur Verbreitung guter deutscher Literatur). Bad Nassau (Lahn), 1917. Kummer W. Liederbuch nebst kurzer Gesanglehre für deutsche Schulen. Osnabrück, 1912. Lamprecht K. Deutsche Geschichte. Bd. 1–2. Freiburg, 1904. Lehrplan für die deutschen Elementarschulen. Straßburg, 1910. Linden Maria Gräfin von. Erinnerungen der ersten Tübinger Studentin / Hg. G. Junginger. Tübingen, 1991. Major von Hoff. Bilder aus dem Leben Jungdeutschlands. Stuttgart, 1913. Martin R. Die Machthaber. Berlin; Leipzig, 1910. Mensing A. Die Jugendwehr von Groß-Berlin // Der Tag. 28.3.1911. Messer A. Das Problem der staatsbürgerlichen Erziehung historisch und systematisch behandelt. Leipzig, 1912. Messer A. Die freideutsche Jugenbewegung. Langensalze, 1915. Messer-Platz P. Staatsbürgerliche Erziehung des weiblichen Geschlechts // Staatsbürger. 1913. Heft 2. Mitteilungen der Vereinigung. Der Geschichtsunterricht in der Neuordnung der Sächsischen Höheren Mädchenschulwesens // Vergangenheit und Gegenwart, 1911. Moos H. Zur Soziologie des Witzblattes. Mit einem Anhang: Das moderne Witzblatt im Kriege. München, 1915.

106

Nationalitätenkampf und Nationalitätenpolitik in der Ostmark // Die deutsche Ostmark / Hg. vom Deutschen Ostmarkenverein. Lissa, 1913. Negenborn K. Eine nationale Angelegenheit // Vergangenheit und Gegenwart. Leipzig; Berlin, 1. Jahrgang, 1911. Oncken W. Das Zeitalter des Kaisers Wilhelm. Bd. 1–2. Berlin, 1890–1892. Oncken W. Historische Politische Aufsätze und Reden. 2 Bde. München; Berlin, 1914. Oßwald P. Die staatsbürgerliche Erziehung in den Niederlanden. Leipzig; Berlin, 1911. Plenge J. Deutsche Propaganda. Bremen, 1922. Riezler K. Die Erforderlichkeit des Unmöglichen. Prolegomena zu einer Theorie der Politik und zu anderen Theorien. München, 1913. Riezler K. Gestalt und Gesetz. Entwurf einer Metaphysik der Freiheit. München, 1924. Riezler K. Tagebücher, Aufsätze, Dokumente. Eingeleitet und herausgegeben von Erdmann K.D. Deutsche Geschichtsquellen des 19. und 20. Jahrhunderts. Bd. 48. Göttingen, 1972. Rosental B. Unser täglich Brot (Ein Beitrag zur Wirtschaftsund Bürgerkunde). Leipzig; Berlin, 1911. Ruedorffer J.J. [Kurt Riezler]. Grundzüge der Weltpolitik in der Gegewart. Stuttgart, 1914. Schröter A. (Hg.). Der Deutsche Staatsbürger. Leipzig, 1911; 2. Aufl. Leipzig, 1912. Seidenberger J.B. Staatsbürgerliche Erziehung im Geschichtsunterricht der höheren Schulen. Leipzig; Berlin, 1911. Stoecker A. O Land, höre des Herrn Wort! Berlin, 1892. Stoecker A. Reden und Aufsätze. Leipzig, 1913. Stoecker A. Volk und Staat // Stoecker A. Reden und Aufsätze. Leipzig, 1913. Thiele W. Erziehung der Mädchen zu vaterländischen Denken und Handeln // Zeitfragen evangelischer Pädagogik. 1917. Reihe 1. Heft 10. Thieme P. Der Weg zum Staatsbürger durch die Volkschule in Fühlung mit der Mittel- und Fortbildungsschule. Leipzig; Berlin, 1911. Transehe-Roseneck A. von. Die lettische Revolution. Geleitwort von Th. Schiemann. Bd. 1–2. Berlin, 1906–1907. Treuge M. Die staatsbürgerliche Erziehung der Mädchen als Aufgabe der Schule // Frankfurter Zeitung. 9.6.1911. Troeltsch E. Die Soziallehren der christlischen Kirchen und Gruppen. Tübingen, 1912. S. 931. Ulbricht E. Das humanistische Gymnasium im Wandel des Zeitgeistes und Einklang mit den berechtigten Forderungen der Gegenwart // Jahresbericht des Königlischen Gymnasiums zu Dresden-Neustadt. Dresden, 1904. Ulbricht E. Über die Verwertung des Geschichtsunterrichts // Programm des Königlichen Gymnasiums… Dresden, 1893. Verhandlungen der Direktoren – Versammlungen in den Provinzen des Königreiches Preußen seit den Jahre 1879. Bd. 19. Verhandlungen über Fragen des höheren Unterrichts. Berlin, 1890. Versammlungen in den Provinzen. 1913–1914. Berlin, 1915. Wahl A. Die Lehren der Geschichte // Der Panther 1 (1912). Weber M. Vom inneren Beruf zur Wissenschaft // Winckelmann J., Weber M. Soziologie. Weltgeschichtliche Analysen. Politik. Stuttgart, 1964. Weber M. Zur Politik im Weltkrieg. Schriften und Reden 1914–1918 / Hg. W. J. von Mommsen u.a. Tübingen, 1984. Whitman S. German memories (1912), нем. изд.: Deutsche Erinnerungen. Stuttgart, 1912. Wile F.W. Men around the Kaiser (1913), нем. изд.: Wile F.W. Rings um den Kaiser. Berlin, 1913. Wolf H. Staatsbürgerliche Erziehung auf den höheren Schulen, besonders auf dem Gymnasium. Leipzig; Berlin, 1911. Zeitfragen evangelischer Pädagogik. 1917. Reihe 1. Heft 5. Ziehen J. Nationale Erziehung – der Jungen und der Mädchen in Städten. o.O., o.J.

Научная литература. Основные труды Angelow J. Der Weg in die Urkatastrophe: der Zerfall des al-ten Europa 1900–1914. Berlin, 2010. (Deutsche Geschichte im 20. Jahrhundert / hrsg. von Manfred Görtemaker. Bd. 2.)

107

Bade J.K. (Hg.). Migration – Ethnizität – Konflikt: Systemfragen und Fallstudien, Osnabrück, 1998. Bade K.J. Auswanderer – Wanderarbeiter – Gastarbeiter. Bevölkerung, Arbeitsmarkt und Wanderung in Deutschland seit der Mitte des 19. Jahrhunderts. Bd. 1–2. Ostfildern, 1984. Baier H., Keppinger H.M., Reumann K. (Hg.). Öffentliche Meinung und sozialer Wandel. Opladen, 1981. Baumgart P. (Hg.). Bildungspolitik in Preußen zur Zeit des Kaiserreiches. Stuttgart, 1980. Beck Th. (Hg.). Barrieren und Zugänge: die Geschichte der europäischen Expansion. Wiesbaden, 2004. Behrendt F. Der freistudentische Ideenkreis. München, 1907. Beißlich B. Wege in den «Kulturkrieg». Zivilisationskritik in Deutschland 1890–1914. Darmstadt, 2000. Berding H. (Hg.). Krieg und Erinnerung. Fallstudien zum 19. und 20. Jahrhundert. Göttingen, 2000. Berghahn V.R. Rüstung und Machtpolitik. Zur Anatomie des «Kalten Krieges» vor 1914. Düsseldorf, 1973. Bernstorff J.-H. Deutschland und Amerika, Erinnerungen aus dem Fünfjahren-Kriege. Berlin, 1920. Beyrau D. (Hg.). Der Krieg in religiösen und nationalen Deutungen der Neuzeit. Tübingen, 2001. Bieber H. Paul Rohrbach – Ein konservativer Publizist und Kritiker der Weimarer Republik. München, Berlin, 1972. Blaich F. Staat und Verbände in Deutschland zwischen 1871 und 1945. Wiesbaden, 1979. Blüher H. «Wandervogel». Geschichte und Jugendbewegung. Teil 1–2. Berlin, 1912. Boog H. Graf Ernst zu Reventlow (1869–1943). Heidelberg, 1965. Braun M. Adolf Stoeker. Berlin, 1912. Bremen E. v. Die Preußische Volksschule. Gesetze und Verordnungen. Stuttgart; Berlin, 1906. Heft 1. Bruch R. vom. (Hg.). Friedrich Naumann in seiner Zeit. Berlin; N.Y., 2000. Bruch R. vom. Weltpolitik als Kulturmission. Auswärtige Kulturpolitik und Bildungsbürgertum in Deutschland am Vorabende des Ersten Weltkrieges. Paderborn; München; Wien; Zürich, 1982. Brunstäd F. Adolf Stoecker. Wille und Schicksal. Berlin, 1935. Buschmann N., Langewiesche D. (Hg.). Der Krieg in den Gründungsmythen europäischer Nationen und der USA. Frankfurt / M., 2004. Camen R. Die Glosse in der deutschen Tagespresse. Zur Analyse «journalistigen» Raisonnements. Bochum, 1984. Carl H., Buschmann N. (Hg.). Die Erfahrung des Krieges. Erfahrungsgeschichtliche Perspektiven von der Französischen Revolution bis zum Zweiten Weltkrieg. Paderborn, 2001. Cecil L. Wilhelm II. Vol. 2. Emperor and exile, 1900–1941. Chapel Hill, 1996. Charmley J. Splendid isolation? Britain, the balance of power and the origins of the First World War. L., 1999. Chickering R. We men who feel most German. A cultural study of the Pan-German League. 1886–1914. Boston, 1984. Christ J. Staat und Staatsraison bei Friedrich Naumann. Heidelberg, 1969. Christadler M.L. Kriegserziehung im Jugendbuch. Literarische Mobilmachung in Deutschland und Frankreich vor 1914. Frankfurt / M., 1978. Daniel U., Siemann W. (Hg.). Propaganda. Meinungs-Kampf, Verführung und politische Sinnstiftung 1789–1989. Frankfurt / M., 1994. Dem Andenken Paul Rohrbachs. Ein Beitrag zur osteuropäischen Problematik / Hg. von Deutsch-ukrainischer Herder-Gesellschaft. München, 1959. Demm E. Ostpolitik und Propaganda im Ersten Weltkrieg. Frankfurt / M., 2002. Deutschland und der Westen im 19. und 20. Jahrhundert. Teil 1. Transatlantische Beziehungen / Hg. J. Elvert, M. Salewski. Stuttgart, 1993; Teil 2 / Hg. K. Schwabe, F. Schinzinger. Deutschland und Westeuropa. Stuttgart, 1994. Diesener G., Gries R. Propaganda in Deutschland. Zur Geschichte der politischen Meinungsbeeinflussung im 20. Jahrhundert. Darmstadt, 1996. Dovifat E. (Hg.). Handbuch der Publizistik. Bd. 1–3. Berlin, 1968–1969. Dülffer J., Holl K. (Hg.) Bereit zum Krieg. Kriegsmentalität im Wilhelminischen Deutschland 1890–1914. Göttingen, 1986. Düwell K. Deutsche Auswärtige Kulturpolitik 1918–1932. Grundlinien und Dokumente. Köln; Wien, 1976.

108

Eley G. Reshaping the German Right: Radical Nationalism and Polilitical Change after Bismark. New Haven, 1980. Engelmann H. Kirche am Abgrund. Adolf Stoecker und seine antijudische Bewegung. Berlin, 1984. Evans R.J.W., Pogge von Strandmann H. (Eds.) The Comong of the First World War. Oxford, 1988. Faber R. Franziska zu Reventlow und die Schwabinger Gegenkultur. Köln, 1993. Fischer F. Bündnis der Eliten. Zur Kontinuität der Machtstrukturen in Deutschland 1871–1945. Düsseldorf, 1979. Fischer F. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegszielpolitik des Kaiserlichen Deutschlands. 1914/1918. Düsseldorf, 1971. Fischer F. Krieg der Illusionen. Düsseldorf, 1969. Flasch K. Die geistige Mobilmachung. Die deutsche Intellektuellen und der Erste Weltkrieg. Berlin, 1999. Förster S. Der doppelte Militarismus. Die deutsche Heeresrüstungspolitik zwischen Status-quo-sicherung und Agression 1890–1913. Stuttgart, 1985. Frank W. Hofprediger Stöcker und die christlichsoziale Bewegung. Berlin, 1928. Fröhlich M. Imperialismus. Deutsche Kolonialpolitik und Weltpolitik 1880–1914. München, 1994. Geiss I. Der lange Weg in die Katastrophe. Die Vorgeschichte des Ersten Weltkrieges, 1815–1914. Zürich, 1991. Göggelmann W. Christliche Weltverantwortung zwischen sozialer Frage und Nationalstaat. Zur Entwicklung Friedrich Naumanns 1860–1903. Baden-Baden, 1987. Gutsche W. Monopole, Staat und Expansion vor 1914. Zum Funktionsmechanismus zwischen Industriemonopolen, Großbanken und Staatsorganen in der Außenpolitik des Deutschen Reiches 1897 bis Sommer 1914. Berlin, 1986. Hammer K. Deutsche Kriegstheologie 1870–1918. München, 1971. Herwig H.H. The German Naval Oficer Corp. A social and political history. 1890–1918. Oxford, 1973. Herzfeld H. Die deutsche Rüstungspolitik vor dem Weltkrieg. Leipzig, 1923. Heuss T. Friedrich Naumann. Der Mann, das Werk, die Zeit. Stuttgart, 1968. Hobsbawm E.J. Das imperiale Zeitalter 1875–1914. Frankfurt / M., 2004. Hofmann H.H., Franz G. (Hg.). Deutsche Führungsschichten der Neuzeit. Eine Zwischenbilanz. Boppard, 1980. Höhn R. Die Armee als Erziehungesschule der Nation. Das Ende einer Idee. Bad Harzburg, 1963. Hundhausen C. Propaganda: Grundlagen, Prinzipien, Materialien, Quellen. Essen, 1975. Husmann J. Der Alldeutsche Verband und die Flottenfrage. Düsseldorf; Freiburg, 1945. Imhof M. «Einen besseren als Stöcker finden wir nicht». Disskursanalytische Studien zur christlich-sozialen Agitation im deutschen Kaiserreich. Oldenburg, 1996. Jaeger H. Unternehmer in der deutschen Politik (1890–1918). Bonn, 1967. John H. Das Reserveofizierkorps im Deutschen Kaiserreich 1890–1914. Ein sozialgeschichtlicher Beitrag zur Untersuchung der gesellschaftlichen Militarsierung im Wilhelminischen Deutschland. Frankfurt / M.; N. Y., 1981. Kaelble H. Industrielle Interessepolitik in der Wilhelminischen Gesellschaft. Centralverband Deutscher Industrieller. 1895–1914. Berlin, 1967. Kamberger K. Flottenpropaganda unter Tirpitz. Öffentliche Meinung und Schlachtflottenbau (1897–1900). Düsseldorf; Wien, 1966. Keller E. Nationalismus und Literatur. Bern; München, 1970. Kloosterhuis J. «Friedlische Imperialisten». Deutsche Auslandsverene und auswärtige Kulturpolitik, 1906–1918. Bd. 1–2. Frankfurt / M. u.a., 1994. Koch G. Adolf Stöcker. 1835–1909. Ein Leben zwischen Politik und Kirche: Diss. phil. Erlangen; Jena, 1993. Koester E. Literatur und Weltkriegsideologie. Positionen und Begründungszusammenhänge des publizistischen Engagements deutscher Schriftsteller im Ertsen Weltkrieg. Kronberg/Taunus, 1977. Kohnen R. Pressepolitik des Deutschen Bundes. Methoden staatlicher Pressepolitik nach der Revolution von 1848. Tübingen, 1995. König H. Imperialistische und militaristische Erziehung in den Hörsälen und Schulstuben Deutschlands 1870–1960. Berlin, 1982.

109

Kopelew L. (Hg.). West-Östliche Spiegelungen. Russen und Rußland aus deutscher Sicht und Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht von den Anfängen bis zum 20. Jahrhundert. Reihe A. Russen und Rußland aus deutscher Sicht 19./20. Jahrhundert: Von der Bismarckzeit bis zum Ersten Weltkrieg. München, 2000. Köster H.L. Geschichte der deutschen Jugendliteratur. München; Berlin, 1972. Koszyk K. Geschichte der deutschen Presse. Bd. 1–4. Berlin, 1966–1986. (Bd. 2. Deutsche Presse im 19. Jahrhundert. Berlin, 1966). Kruck A. Geschichte des Alldeutschen Verbandes 1890–1939. Wiesbaden, 1954. Kubitschek B. Franziska Gräfin zu Reventlow: 1871–1918. Ein Frauenleben im Umbruch. Studien zu einer Biographie. Prien, 1994. Langewiesche D. Nation, Nationalismus, Nationalstaat in Deutschland und Europa. München, 2000. Lemmermann H. Kriegserziehung im Kaiserreich. Studien zur politischen Funktion von Schule und Schulmusik 1890–1918. Bd. 1–2. Bremen, 1984. Lewerenz O. Zwischen Reich Gottes und Weltreich. Friedrich Naumann in seiner Frankfurter Zeit unter Berücksichtigung seiner praktischen Arbeit und seiner theoretischen Reflexion: Diss. phil. Heidelberg, 1993. Liszkowski U. Osteuropaforschung und Politik. Ein Beitrag zum historisch-politischen Denken und Wirken von Otto Hoetzsch. Bd. 1–2. Berlin, 1988. Maibaum W. Das publizistische Schaffen Paul Rohrbach vor Ausbruch des Ersten Weltkriegs: Diss. phil. Marburg, 1955. Mast P. Künstlerische und wissenschaftliche Freiheit im Deutschen Reich. 1890–1901. Reinfeiden, 1980. Meyer F. Schule der Untertanen. Lehrer und Politik in Preußen 1848–1900. Hamburg, 1976. Meyer J. Die Propaganda der deutschen Flottenbewegung 1897–1900. Bern, 1967. Meyer K. (Hg.). Deutsche, Deutschbalten und Russen. Studien zu ihren gegenseitigen Bildern und Beziehungen, Lüneburg, 1997. Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt / M.; Hamburg, 1956. Mielke S. Der Hansa-Bund für Gewerbe, Handel und Industrie 1909–1914. Der gescheiterte Versuch einer antifeudalen Sammlungspolitik. Göttingen, 1976. Mogk W. Paul Rohrbach und das «Größere Deutschland». Ethischer Imperialismus im Wilhelminischen Zeitalter. München, 1972. Mommsen W. J. Platz an der Sonne. Das Zeitalter des Hochimperialismus. Weinheim, 1989. Münkler H. Gewalt und Ordnung. Das Bild des Krieges im politischen Denken. Frankfurt / M., 1992. Neitzel S. Weltmacht oder Untergang. Die Weltreichslehre im Zeitalter des Imperialismus. Paderborn, 2000. Peck A.J. Radicals and Reactionaries. The Crisis of Conservatism in Wilhelmine Germany. Washington, 1978. Peschel A. Friedrich Naumanns und Max Webers «Mitteleuropa». Eine Betrachtung ihrer Konzeptionen im Kontext mit den «Ideen von 1914» und dem Alldeutschen Verband. Dresden, 2005. Peters M. Der Alldeutsche Verband am Vorabend des Ersten Weltkrieges (1908–1914). Ein Beitrag zur Geschichte des völkischen Nationalismus im spätwilhelminischen Deutschland. Frankfurt / M.; Bern; N. Y.; P., 1992. Plessner H. Die verspätete Nation. Über die politische Verfügbarkeit bürgerlischen Geistes. Stuttgart, 1959. Puhle H. J. Agrarische Interessenpolitik und preußischer Konservatismus in Wilhelminischen Reich (1893–1914). Ein Beitrag zur Analyse des Nationalismus in Deutschland am Beispiel des Bundes der Landwirte und der Deutsch-Konservativen Partei. Hannover, 1975. Ritter G. Staatskunst und Kriegshandwerk. Das Problem des «Militarismus» in Deutschland. München, 1960–1968. Bd. 1–4. Rosenberger B. Zeitungen als Kriegstreiber? Die Rolle der Presse im Vorfeld des Erste Weltkrieges. Köln; Weimar; Wien, 1998. Rußland-Studien. Gedenkschrift für Otto Hoetzsch. Stuttgart, 1957. Schenk W. Die deutsch-englische Rivalität vor dem 1. Weltkrieg in der Sicht deutscher Historiker. Aarau, 1967.

110

Schild G., Schindling A. (Hg.). Kriegserfahrungen. Krieg und Gesellschaft in der Neuzeit. Neue Horizonte der Forschung. München; Wien; Zürich, 2009. Schinzinger F. Die Kolonien und das Deutsche Reich. Die wirtschaftliche Bedeutung der deutschen Besitzung in Übersee. Stuttgart, 1984. Schmidt G., Rüsen J. (Hg.). Gelehrtenpolitik und politische Kultur in Deutschland 1830–1930. Bochum, 1986. Schnorr S.-G. Liberalismus zwischen 19. und 20. Jahrhundert. Reformierung liberaler politischer Theorie in Deutschland und England am Beispiel von Friedrich Naumann und Leonard T. Hobhause. Baden-Baden, 1990. Schöllgen G. (Hg.). Flucht in den Krieg? Die Außenpolitik des kaiserlichen Deutschland. Darmstadt, 1991. Schöllgen G. Imperialismus und Gleichgewicht. Deutschland, England und die orientalische Frage 1871–1914. München,1984. Schottelins H., Deist W. (Hg.). Marine und Marinepolitik im Kaiserlichen Deutschland. 1871–1914. Düsseldorf, 1972. Schubert M. Die Mitteleuropa-Konzeption Friedrich Naumanns und die Mitteleuropa-Debatte der 80er Jahre. Sindelfingen, 1993. Schulte B.F. Europäische Krise und der Erste Weltkrieg. Beiträge zur Militärpolitik des Kaiserreich. 1871–1914. Frankfurt / M.; Bern, 1983. Schulz K. «Kladderadatsch». Ein bürgerliches Witzblatt von der Märzrevolution bis zum Nationalsozialismus. 1848–1944. Bochum, 1975. Schwabe K. Wissenschaft und Kriegsmoral. Die deutschen Hochschullehrer und die politischen Grundfragen des Ersten Weltkrieges. Göttingen; Frankfurt / M.; Zürich, 1969. Stapelfeldt G. Der Imperialismus – Krise und Krieg 1870/73 bis 1918/29. Band 1–2. Hamburg, 2008. Stegmann D. Die Erben Bismarks. Parteien und Verbände in der Spätphase des Wilhelminischen Deutschlands. Sammlungspolitik 1897–1918. Köln, 1970. Stern F. Kulturpessimismus als politische Gefahr. Eine Analyse nationaler Ideologie in Deutschland. Berlin; Stuttgart, 1963. Stoecker H. (Hg.). Drang nach Afrika: die deutsche koloniale Expansionspolitik und Herrschaft in Afrika von den Anfängen bis zum Verlust der Kolonien. Berlin, 1991. Theiner P. Sozialer Liberalismus und deutsche Weltpolitik. Friedrich Naumann im Wilhelminischen Deutschland (1860–1919). Baden-Baden, 1983. Treude B. Konservative Presse und Nationalsozialismus. Inhaltsanalyse der Neuen Preußischen (Kreuz-)Zeitung am Ende der Weimarer Republik. Bochum, 1975. Ullmann H.-P. Interessenverbände in Deutschland. Frankfurt / M., 1988. Ullmann H.-P. Politik im Deutschen Kaiserreich 1871–1918. München, 2005. Varain H. J. (Hg.). Interessenverbände in Deutschland. Köln, 1973. Vogel W. Die Organisation der amtlichen Presse- und Propagandapolitik des Deutschen Reiches. Berlin, 1941. Voigt G. Otto Hoetzsch 1876–1946. Wissenschaft und Politik im Leben eines deutschen Historikes. Berlin, 1978. Vondung K. Das wilhelminische Bildungsbürgertum: Zur Sozialgeschichte seiner Ideen. Göttingen, 1976. Wehler H.-U. Imperialismus. Köln; Berlin, 1970. Weidenfeller G. VDA. Verein für das Deutschtum im Ausland. Allgemeiner Deutscher Schulverein (1882–1918). Ein Beitrag zur Geschichte des deutschen Nationalismus und Imperialismus im Kaiserreich. Bonn; Frankfurt / M., 1976. Wernecke K. Der Wille zur Weltgeltung. Außenpolitik und Öffentlichkeit im Kaiserreich am Vorabend des Ersten Weltkrieges. Düsseldorf, 1970. Zeisler K. Theodor Schiemann als Begründer der deutschen imperialistischen Ostforschung: Diss. phil. Halle, 1963.

111

Примечания 1 Wesseling H.L. Expansion and Reaction: Essays on European expansion and reaction in Asia and Africa. Leiden, 1978.

2 А впоследствии прямо запрещенный Сен-Жерменским договором 1919 г.

3 Еще более утопичный и менее известный – «габсбургский великогерманский» вариант объединения, наиболее ярко проявившийся в неудачной попытке реформы Германского союза на Франкфуртском съезде князей в 1863 г., подразумевавшей создание федералистского государства под эгидой Австрии.

4 В данном случае точнее было бы говорить о Великонемецкой империи (Großdeutsches Reich), поскольку следующим этапом территориального расширения Гитлеру виделась именно Великогерманская империя (Großgermanisches Reich): «Итак, как из 1866 года (Австро-Прусская война за гегемонию в немецкоязычном центральноевропейском регионе. – К. Ц.) возникла империя Бисмарка, так из сегодняшнего дня (9 апреля 1940 г., день нападения Германии на Данию и Норвегию. – К. Ц.) возникнет Великогерманская империя» (Цит. по: Winkler H.A. Der lange Weg nach Westen. Deutsche Geschichte vom «Dritten Reich» bis zur Wiedervereinigung. München, 2000, S. 78; ср. также: Bohn R. Die deutsche Herrschaft in den «germanischen» Ländern 1940–1945. Stuttgart, 1997; Hildebrand K. Das vergangene Reich. Deutsche Außenpolitik von Bismarck bis Hitler 1871–1945. München, 2008.) Однако принятый в русскоязычном научном обороте исключительно «великогерманский» вариант и маргинальность в реальном политическом дискурсе идеи «Großgermanisches Reich» заставляет отказаться от подобной терминологической точности.

5 Ллойд Джордж Д. Военные мемуары: в 6 т. М., 1934–1937. Т. 1–2. С. 38.

6 Слова немецкого политика и экономиста Карла Гельффериха, склонного к самооправданию и оправданию немецкой внешней политики. См.: Гельфферих К. Накануне мировой войны. М., 1924. С. 19.

7 Перечень основных работ идеологов германского экспансионизма дан в разделе «Библиография». Там же приведены имеющиеся библиографические указатели, которые, особенно в отношении П. Рорбаха и О. Хётча, не отличаются полнотой.

112

8 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1913. Berlin, 1914. В дальнейшем ссылки даются на второе берлинское издание 1915 г., идентичное первому, за исключением названия и добавленной главы о событиях 1914 г.: Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915.

9 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915. S. VII.

10 Ibid. S. VI.

11 Ibid. S. 66.

12 Ibid. S. 320.

13 Ibid. S. III.

14 Reventlow E. Die englische Seemacht. Halle, 1906; Idem. Englische Sorgen – Deutsche Gefahr. Berlin, 1907; Idem. England, der Feind. Stuttgart; Berlin, 1914.

15 Перечень работ дан в разделе «Библиография». История создания этих работ и их общественное звучание изложены во второй главе «Творцы немецкой национальной идеи…».

16 Reventlow E. Der Vampir des Festlandes. Berlin, 1915.

17 Reventlow E. Holder Friede, süße Eintracht. Eine politische Satire. Leipzig, 1906.

18 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. Berlin, 1903. В дальнейшем ссылки даются на третье берлинское издание 1911 г. и на пятое штутгартское 1921 г. Первые четыре цифры означают год издания.

113

19 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 14.

20 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 5.

21 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke in der Welt. Düsseldorf; Leipzig, 1912.

22 Rohrbach P. Deutsche Kolonialwirtschaft. Berlin, 1907; Idem. Die Kolonie. Frankfurt / M., 1907; Idem. Persien und die deutschen Interessen. Berlin, 1901; Idem. Deutsch-chinesische Studien. Berlin, 1909; Idem. Unsere koloniale Zukunftsarbeit. Stuttgart, 1915; Idem. Deutschtum in Not! Berlin; Leipzig, 1926; Idem. Weltkunde für Deutsche. Konigstein-im-Taunus; Leipzig, 1925; Idem. Deutsches Leben. Wurzeln und Wandlungen. Wiesbaden, 1948.

23 Rohrbach P. Die Geschichte der Menscheit. Leipzig, 1914; Idem. Aufgang der Menschheit. Stuttgart, 1953.

24 Rohrbach P. Palestine und Transjordania. L., 1925; Idem. Erwachendes Asien. München, 1932; Idem. Balkan – Turkei. Eine Schicksalszone Europas. Hamburg, 1940.

25 Rohrbach P. Zum Weltvolk hindurch! Stuttgart, 1914; Idem. Die alldeutsche Gefahr. Berlin, 1918; Idem. Politische Erziehung. Stuttgart, 1919.

26 Mogk W. Paul Rohrbach und das «Größere Deutschland». Ethischer Imperialismus im Wilhelminischen Zeitalter. München, 1972.

27 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. Zwei Menschenalter erlebter Weltgeschichte. Hamburg, 1953.

28 Rohrbach P. Das Finanzsystem Witte. Berlin, 1902; Idem. Was will Russland? Berlin, 1914; Idem. Russland und wir. Stuttgart, 1915; Idem. Das Baltenbuch, die baltischen Provinzen und ihre deutsche Kultur. Dachau, 1916; Idem. Der Kampf um Livland. Berlin, 1917.

114

29 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 5.

30 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 237.

31 Schiemann T. Deutschland und die große Politik anno 1901–1914. Bd. 1–14. Berlin, 1902–1915. В дальнейшем ссылки даются с указанием года издания и страницы.

32 Schiemann T. Die Ermordung Pauls und die Thronbesteigung Nikolaus I. Berlin, 1902; Idem. Kaiser Alexander I. und die Ergebnisse seiner Lebensarbeit. Berlin, 1904; Idem. Vom Tode Alexander I. bis zur Juli-Revolution. Berlin, 1908; Idem. Kaiser Nikolaus im Kampf mit Polen und im Gegensatz zu Frankreich und England 1830–1840. Berlin, 1913; Idem. Kaiser Nikolaus vom Höhepunkt seiner Macht bis zum Zusammenbruch im Krimkriege 1840–1855. Berlin; Leipzig, 1919.

33 Интересным свидетельством пренебрежения известными фактами в угоду предвзятой антирусской концепции служит работа «Russische Köpfe» (Berlin, 1916). Шиман не отказался от второго издания в трудный для Германии 1919 год, хотя сведения, им приводимые, безнадежно устарели. Главное для него – выразить презрение к России и русским.

34 Hoetzsch O. Die historischen Grundlagen eines konstitutionellen Lebens in Rußland. Umrisse und Grundlinien // Hoetzsch O. Beiträge zur russischen Geschichte. Teodor Schieman zum 60. Geburstag von Freunden und Schülern. Berlin, 1907; Idem. Catharine II // The Cambridge Modern History. Bd. 6. Cambridge, 1909. S. 657–701; Idem. Russisch-Turkestan und die Tendenzen der heutigen russischen Kolonialpolitik // Jahrbuch für Gesetzgebung. Verwaltung und Volkswirtschaft im Deutschen Reich. 37 (1913). H. 2–3. S. 371–409. Материалы последней статьи легли в основу посмертно изданного исследования О. Хётча «Rußland in Asien. Geschichte einer Expansion» (Stuttgart, 1966).

35 Hoetzsch O. Rußland. Eine Einführung auf Grund seiner Geschichte von 1904 bis 1912. Berlin, 1913. Пользовавшаяся очень большим успехом книга была переиздана в 1915 и 1916 гг.; новое, переработанное издание вышло в революционном для России 1917 году.

36 После смерти Хётча (он умер в 1946 г.) были изданы «Основные черты истории России» – измененный им в последний год жизни вариант книги 1913 г., где к отчетливо выраженному дружескому отношению к России была добавлена марксистская фразеология, что, конечно, не дает оснований считать позднего Хётча марксистом. См.: Hoetzsch O. Grundzüge der Geschichte

115

Rußlands. Stuttgart, 1949.

37 Hoetzsch O. Nationale Parteien und nationale Jugend // Akademische Blätter. 17 (1902/1903). S. 104–107; Idem. Übersicht. Schulverein und Kolonialgesellschaft // Ibid. 18 (1903/1904). S. 93–94; Idem. Unsere Arbeit nach außen und innen // Ibid. 19 (1904/1905). S. 33–37; Idem. Das Deutschtum im Ausland // Deutsche Monatsschrift für das gesamte Leben der Gegenwart. 5 (1903/1904). S. 945–955; 6 (1904). S. 465–471, 953–957; Idem. Nochmals zur Ansiedlungsfrage in den Ostmarken // Ibid. 11 (1906/1907). S. 431–432.

38 Hoetzsch O. Friedrich List // Alldeutsche Blätter. 11 (1901). S. 202–204, 214–217; Idem. Paul Lagarde // Ibid. 12 (1902). S. 57–59, 66–67; Idem. Der englische und deutsche Imperialismus // Ibid. 13 (1903). S. 107–110, 123–125.

39 Naumann F. Weltpolitik und Liberalismus // Neues Tagblatt. Stuttgart, 15.9.1912.

40 Naumann F. Weltmarkt und Weltmacht // Naumann F. Die Politik der Gegenwart. Wissenschaftliche Vorträge. Berlin, 1905. S. 12–23.

41 Naumann F. Naumann-Buch. Eine Auswahl klassischer Stücke aus Friedrich Naumanns Schriften. Göttingen, 1903; 3. Aufl. Göttingen, 1904.

42 Naumann F. Mitteleuropa. Berlin, 1915. В русскоязычной историографической традиции термин «Срединная Европа» закреплен прежде всего именно за концепцией Фридриха Наумана и его последователей; он и используется в нашем исследовании в качестве перевода для немецкого Mitteleuropa в отличие от более нейтрального термина «Центральная Европа», обычно употребляющегося в других контекстах. См. также: Naumann F. Deutschland und Oesterreich. Berlin, 1900; Idem. Die Not der Deutschen in Österreich. Budweis, 1909; Idem. Bulgarien und Mitteleuropa. Berlin, 1916.

43 Stoecker A. O Land, höre des Herrn Wort! Berlin, 1892; Idem. Reden und Aufsätze, Leipzig, 1913. Последнее, посмертное издание широко использовалось экспансионистской пропагандой в предвоенные месяцы.

44 Jäckh E. Deutschland im Orient nach dem Balkankrieg. München, 1913.

116

45 Politisches Archiv des Auswärtigen Amtes (PA AA).

46 Подробные характеристики этих газет см.: Noelle-Neumann E., Schulz W., Wilke J. (Hg.). Publizistik. Massenkommunikation. Das Fischer Lexikon. Frankfurt / M., 1994; Dovifat E. (Hg.). Handbuch der Publizistik. Bd. 1–3. Berlin, 1968–1969.

47 PA AA, Deutschland. № 126b geh. Bd. 1, 5.

48 Hauptstaatsarchiv Baden-Württemberg (Stuttgart). Далее – HStA.

49 Перечень основных учебно-педагогических и воспитательных работ дан в разделе Библиография.

50 Reventlow F. Ellen Olestjerne. München, 1925.

51 Rost A. Bilder und Röntgenbilder // Die Welt der Literatur. 1965. № 8. S. 207.

52 Boog H. Graf Ernst zu Reventlow (1869–1943). Heidelberg, 1965. S. 10.

53 Ibid. S. 3.

54 Ibid. S. 82.

55 Ibid. S. 163.

56

117

Faber R. Franziska zu Reventlow und die Schwabinger Gegenkultur. Köln, 1993; Idem. Männerrunde mit Gräfin: die «Kosmiker» Derleth, George, Klages, Schuler, Wolfskehl und Franziska zu Reventlow. Frankfurt / M., 1994; Kubitschek B. Franziska Gräfin zu Reventlow: 1871–1918; ein Frauenleben im Umbruch; Studien zu einer Biographie. Prien, 1994.

57 Dem Andenken Paul Rohrbachs. Ein Beitrag zur osteuropäischen Problematik / Hg. von Deutsch-Ukrainischer Herder-Gesellschaft. München, 1959.

58 Mogk W. Paul Rohrbach und das «Größere Deutschland». Ethischer Imperialismus im Wilhelminischen Zeitalter. München, 1972; Bieber H. Paul Rohrbach – Ein konservativer Publizist und Kritiker der Weimarer Republik. Berlin, 1972. Книга В. Могка полностью перекрывает по своим материалам и выводам раннюю диссертацию В. Майбаума (Maibaum W. Das publizistische Schaffen Paul Rohrbach vor Ausbruch des Ersten Weltkriegs. Diss. phil. Marburg, 1955).

59 Borowsky P. Paul Rohbach und die Ukraine. Ein Beitrag zum Kontinuitätsproblem // Geiss I., Wendt J. (Hg.). Deutschland in der Weltpolitik des 19. und 20. Jahrhunderts. Festschrift für Fritz Fischer zum 65. Geburtstag. Düsseldorf, 1973. S. 437–462.

60 Ibid. S. 437. Отголоски этих идей явно видны и в сегодняшней политике.

61 См.: Rochrbach P. Warum ich Ukrainophiler wurde // Ukraine in Vergangenheit und Gegenwart. 1. Heft 2 (April – Juni 1952).

62 Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt/M.; Hamburg, 1956. S. 12.

63 Такую проверку с неблагоприятным для Шимана итогом на конкретном примере государственных и национальных отношений в период русской революции 1905–1907 гг. см., например: Крупников П.Я. Полвека истории Латвии глазами немцев (конец XIX века – 1945 год). Рига, 1989. С. 101–120.

64 Meyer K. Op. cit. S. 267.

65

118

Позднее в Германии была лишь защищена диссертация о Шимане-ученом, основоположнике современного изучения России и Восточной Европы: Zeisler K. Theodor Schiemann als Begründer der deutschen imperialistischen Ostforschung. Diss. phil. Halle, 1963.

66 Conze W. Friedrich Naumann. Grundlagen und Ansatz seiner Politik in der national-sozialen Zeit (1895–1903) // Schicksalswege deutscher Vergangenheit. Festschrift für S.A. Kähler. Düsseldorf, 1950. S. 355–386; Heuss T. Friedrich Naumann und sein Vermächtnis an unsere Zeit // Nuber A.H. Katalog der Gedächtnisausstellung in Heilbbronn anläßlich seines 100. Geburtstages am 25. März 1960. Heilbronn, 1962; Göggelmann W. Christliche Weltverantwortung zwischen sozialer Frage und Nationalstaat. Zur Entwicklung Friedrich Naumanns 1860–1903. Baden-Baden, 1987.

67 Conze W. Op. cit. S. 363, 386.

68 Dovifat E. Op. cit.

69 Heuss T. Friedrich Naumann. Der Mann, das Werk, die Zeit. Berlin, 1937; 3. Aufl. Stuttgart, 1968.

70 Lewerenz O. Zwischen Reich Gottes und Weltreich. Friedrich Naumann in seiner Frankfurter Zeit unter Berücksichtigung seiner praktischen Arbeit und seiner theoretischen Reflexion. Diss phil. Heidelberg, 1993; Kramer-Mills H. Wilhelminische Moderne und das fremde Christentum. Zur Wirkugsgeschichte von Friedrich Naumanns «Briefe über Religion». Neukirchen-Vluyn, 1997; Schnorr S.-G. Liberalismus zwischen 19. und 20. Jahrhundert. Reformierung liberaler politischer Theorie in Deutschland und England am Beispiel von Friedrich Naumann und Leonard T. Hobhause. Baden-Baden, 1990; Theiner P. Sozialer Liberalismus und deutsche Weltpolitik. Friedrich Naumann im Wilhelminischen Deutschland (1860–1919). Baden-Baden, 1983; Panzer M. Der Einfluß Max Webers auf Friedrich Naumann. Würzburg, 1986. Spael W. Friedrich Naumanns Verhältnis zu Max Weber. Sankt Augustin, 1985.

71 См.: Panzer M. Op. cit. S. 152; Theiner P. Op. cit. S. 217; Spael M. Op. cit. S. 63.

72 Russland-Studien. Gedenkschrift für Otto Hoetzsch. Stuttgart, 1957. S. 10.

73 Voigt G. Otto Hoetzsch. 1876–1946. Ein biographischer Beitrag zur Geschichte der deutschen Osteuropakunde. Diss. phil. Halle-Saale, 1967; Idem. Otto Hoetzsch. 1876–1946. Wisseschaft und Politik im Leben eines deutschen Historikers. Berlin, 1978; Liszkowski U. Osteuropaforschung und

119

Politik. Ein Beitrag zum historischpolitischen Denken und Wirken von Otto Hoetzsch. Bd. 1–2, Berlin, 1988.

74 Koch G. Adolf Stöcker. 1835–1909. Ein Leben zwischen Politik und Kirche. Diss. phil. Erlangen; Jena, 1993; Imhof M. «Einen besseren als Stöcker finden wir nicht». Disskursanalytische Studien zur christlich-sozialen Agitation im deutschen Kaiserreich. Oldenburg, 1996.

75 Schieder W., Dipper Ch. Propaganda // Geschichtliche Grungbegriffe / Hg. von Brunner O., Conze W., Kosellek R. Bd. 1–8. Stuttgart, 1972–1997. Bd 5. 1984. S. 69–112; Basler O., Redlich F. Reklame. Die Bezeichnung und ihre Geschichte // Preußische Jahrbücher. 234 (1933). S. 244ff.; Dieckmann W. Zum Wörterbuch des Unmenschen, IV: Propaganda // Zeitschrift für deutsche Sprache 21 (1965). S. 105–114; Hundhausen C. Wirtschaftswerbung. Essen, 1963; Düwell K. Deutsche Auswärtige Kulturpolitik 1918–1932. Grundlinien und Dokumente. Köln; Wien, 1976; Wilke J. Begriff und Gegenstand der Medienpolitik // Aus Politik und Zeitgeschichte. Beilage zur Wochenzeitung «Das Parlament». Bd. 35. 1986. S. 3–16; Strauß G., Haß U., Harras G. Brisante Wörter von Agitation bis Zeitgeist. Berlin; N. Y., 1989; Sturminger A. 3000 Jahre politische Propagande. Wien; München, 1960.

76 Sösemann B. Publizistik in staatlicher Regie. Die Presse- und Informationpolitik der Bismarck-Aera // Kunisch J. (Hg.). Bismarck und seine Zeit. Berlin, 1992. S. 281–308; Nanjoks E. Bismarck und die Organisation der Regierungspresse // HZ 205 (1965). S. 46–80; Idem. Bismarcks auswärtige Pressepolitik und die Reichsgründung. 1865–1871. Wiesbaden, 1968; Idem. Die ofiziöse Presse und die Gesellschaft (1848–1900) // Presse und Geschichte. München, 1977.

77 При этом значительное большинство работ посвящено британской пропаганде (см.: The great war of words. British, American and Canadian propaganda and fiction. 1914–1933. Vancouver, 1987; Sanders M.L., Taylor P.M. Britische Propaganda im Ersten Weltkrieg. 1914–1918. Berlin, 1990; Albes J. Worte wie Waffen. Die deutsche Propaganda in Spanien während des Ersten Weltkrieges. Essen, 1996). Подробнее см.: Wilke J. (Hg.). Pressepolitik und Propaganda. Historiche Studien vom Vormärz bis zum Kalten Krieg. Köln; Weimar; Wien, 1997.

78 Для нашей темы важны работы: Wilke J. Deutsche Auslandspropaganda im Ersten Weltkrieg: Die Zentralstelle für Auslandsdienst // Wilke J. (Hg.). Pressepolitik und Propaganda. Historiche Studien vom Vormärz bis zum Kalten Krieg. Köln;Weimar; Wien, 1997. S. 79–125; Hense G. Kommunikationsobservanz in Wilhelminischer Zeit (1890–1914) // Fischer H.-D. (Hg.). Deutsche Kommunikationskontrolle des 15–20. Jahrhunderts. München; N. Y.; Leipzig; P., 1982. S. 153–184.

79 Publizistik. Massenkommunikation. Das Fischer Lexikon / Hg. Noelle-Neumann E., Schulz W., Wilke J. Frankfurt / M., 1994.

120

80 Wilke J., Noelle-Neumann E. Pressegeschichte // Publizistik. Massenkommunikation. Das Fischer Lexikon. S. 417–452, 438.

81 Schröter K. Der Chauvinismus und seine Tradition. Deutsche Schriftsteller und der Ausbruch des Ersten Weltkriegs // Schröter K. Literatur und Zeitgeschichte. Fünf Aufsätze zur deutschen Literatur im 20. Jahrhundert. Mainz, 1970. S. 12, 16, 20. См. также работы Э. Кёстера и Э. Келлера, которые вслед за Шрётером обосновывают мысль о глубоком вовлечении независимых интеллектуалов – писателей, ученых – в феномен политического национализма (Koester E. Literatur und Weltkriegsideologie. Positionen und Begründungszusammenhänge des publizistischen Engagements deutscher Schriftsteller im Ertsen Weltkrieg. Kronberg/Taunus, 1977; Keller E. Nationalismus und Literatur. Bern; München, 1970).

82 Rohkrämer Th. Der Militarismus der «Kleinen Leute». Die Kriegervereine im Deutschen Kaiserreich 1871–1914. München, 1990.

83 Eley G. Reshaping the German Right: Radical nationalism and Polilitical Change after Bismark. New Haven, 1980; Idem. The German Navy League in German Politics. 1898–1914. Diss. phil. Sussex, 1974.

84 Ullmann H.-P. Interessenverbände in Deutschland. Frankfurt/ M., 1988. S. 108, 113–114. См. также: Ullmann H.-P. Bibliographie zur Geschichte der deutschen Parteien und Interessenverbände. Göttingen, 1978.

85 Fischer W. Staatsverwaltung und Interessenverbände im Deutschen Reich. 1871–1914. // Varain H.J. (Hg.). Interessenverbände in Deutschland. Köln, 1973. S. 145. При этом «самый консервативный», самый «верноподданический» из всех союзов – Лига аграриев (Bund der Landwirte) – характеризуется как «радикально-демократический».

86 Ullmann H.-P. Der Bund der Industriellen. Organisation, Einfluß und Politik klein- und mittelbürgerlicher Industrieller im Deutschen Kaiserreich 1895–1914. Göttingen, 1976. S. 115.

87 Peters M. Der Alldeutsche Verband am Vorabend des Ersten Weltkrieges (1908–1914). Ein Beitrag zur Geschichte des völkischen Nationalismus im spätwilhelminischen Deutschland. Frankfurt/M.; Bern; N. Y.; P., 1992. S. 238–239.

121

88 Stegmann D., Wendt B.-J., Witt P.-Ch. (Hg.). Deutscher Konservatismus im 19. und 20. Jahrhundert. Festschrift für Fritz Fischer zum 75. Geburtstag und zum 50. Doktorjubiläum. Bonn, 1973.

89 Höhn R. Die Armee als Erziehungesschule der Nation. Das Ende einer Idee. Bad Harzburg, 1963.

90 Förster S. Der doppelte Militarismus. Die deutsche Status-quo-sicherung und Agression 1890–1913. Stuttgart, 1985.

Heeresrüstungspolitik

zwischen

91 Schwabe K. Wissenschaft und Kriegsmoral. Die deutschen Hochschullehrer und die politischen Grundfragen des Ersten Weltkrieges, Göttingen; Frankfurt/M.; Zürich, 1969.

92 Bruch R. vom. Wissenschaft, Politik und öffentliche Meinung. Gelehrtenpolitik im Wilhelminischen Deutschland (1890–1914). Husum, 1980.

93 Bruch R. vom. Weltpolitik als Kulturmission. Auswärtige Kulturpolitik und Bildungsbürgertum in Deutschland am Vorabende des Ersten Weltkrieges. Paderborn; München; Wien; Zürich, 1982.

94 Fischer F. Bündnis der Eliten. Zur Kontinuität der Machtstrukturen in Deutschland 1871–1945. Düsseldorf, 1979; Idem. Kontinuität des Irrtums. Zum Problem des deutschen Kriegszielpolitik im Ersten Weltkrieg // Historische Zeitschrift. Bd. 191. Heft 1. Aug. 1960. S. 83–100 (Abdruck in: Idem. Der Erste Weltkrieg und das deutsche Geschichtsbild. Beiträge zur Bewältigung eines historischen Tabus. Düsseldorf, 1977. S. 207–222).

95 Fischer F. Krieg der Illusionen. Düsseldorf, 1969; Idem. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegszielpolitik des Kaiserlichen Deutschlands. 1914/1918. Düsseldorf, 1971.

96 «Militärgeschichte in der Erweiterung» – ср.: Kühne T., Ziemann B. (Hg.). Was ist Militärgeschichte? Paderborn, 2000.

97 См., например: Berding H. (Hg.). Krieg und Erinnerung. Fallstudien zum 19. und 20. Jahrhundert,

122

Göttingen, 2000; Carl H., Buschmann N. (Hg.). Die Erfahrung des Krieges. Erfahrungsgeschichtliche Perspektiven von der Französischen Revolution bis zum Zweiten Weltkrieg, Paderborn, 2001.

98 Яркий пример работы с новыми пластами источников и новой методологией: Hamann B. Der Erste Weltkrieg: Wahrheit und Lüge in Bildern und Texten. München, 2004. Ср. также обобщающую коллективную монографию: Schild G., Schindling A. (Hg.). Kriegerfahrungen. Krieg und Gesellschaft in der Neuzeit. Neue Horizonte der Forschung. Paderborn, 2009.

99 История войн в Европе постепенно выдвигается в центр историко-политических исследований. Одно из проявлений этого процесса – расширение междисциплинарности изучения, когда наряду с историческими активно проводятся экономические, культурологические, социологические, демографические исследования. В качестве примера можно назвать два новых периодических издания, специально посвященных этой теме, – «Krieg und Literatur / War in Literature» (выходит с 1989 г.) и «War in History» (с 1994 г.), которые ставят целью теснее связать специальное изучение военной тематики с общим историческим контекстом; а также, например, целый ряд изданий, вышедших в 2000–2009 гг. в рамках Особой исследовательской программы Тюбингенского университета (Германия) «Война и общество в Новое время». Литературу о Первой мировой войне, в том числе выходившую к ее 100-летнему юбилею, невозможно даже пытаться описать исчерпывающе. Одним из характерных примеров является фундаментальная коллективная монография: Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации / Ред. Л.С. Белоусов, А.С. Маныкин. М., 2014.

100 См., например: Vondung K. Das wilhelminische Bildungsbürgertum: Zur Sozialgeschichte seiner Ideen. Göttingen, 1976; Schwabe K. Ursprung und Verbreitung des alldeutschen Annexionismus in der deutschen Professoreschaft im Ersten Weltkrieg // Vierteljahrreshefte für Zeitgeschichte. 14 (1966). S. 105–138; Wernecke K. Der Wille zur Weltgeltung. Außenpolitik und Öffentlichkeit im Kaiserreich am Vorabend des Ersten Weltkrieges. Düsseldorf, 1970; Dülffer J., Holl K. (Hg.) Bereit zum Krieg. Kriegsmentalität im Wilhelminischen Deutschland 1890–1914. Göttingen, 1986.

101 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 56.

102 Ibid. S. 6–7.

103 Rohrbach P. Wie alles anders kam! S. 23.

104 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 13.

123

105 Rohrbach P. Wie alles anders kam! S. 27.

106 Ibid.

107 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 18.

108 Ibid. S. 14.

109 Mogk W. Paul Rohrbach und das «Größere Deutschland». Ethischer Imperialismus im Wilhelminischen Zeitalter. München, 1972. S. 5.

110 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 201.

111 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 339.

112 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 206–207.

113 Ibid. S. 175.

114 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 6.

115 Rohrbach P. Zum Weltvolk hindurch! Stuttgart, 1914. S. 89; Статья «Куда должна вести нас война?» из «Das Größere Deutschland»(31.10.1914).

116 Cм.: Green M. Else und Frieda. Die Richthofen-Schwestern. München, 1980.

124

117 Reventlow F. Tagebücher (26.05.1906) // Gesammelte Werke. München, 1925. S. 392.

118 Reventlow E. Der deutsche Freiheitskampf. Berlin, 1933. S. 277.

119 Reventlow E. Wo ist Gott? Berlin, 1934. S. 303.

120 См.: Boog H. Op. cit. S. 229.

121 Troeltsch E. Die Soziallehren der christlichen Kirchen und Gruppen. Tübingen, 1912. S. 931.

122 Boog H. Op. cit. S. 118.

123 «Deutsche Heimat. Blätter für Kunst und Volkstum» с апреля 1903 по март 1904 гг.

124 Whitman S. Deutsche Erinnerungen. Berlin, 1912. S. 134.

125 Reventlow E. Gefahr in Verzug! Betrachtungen über die Beschleunigung des Flottenbaus, ihren Nutzen und ihre Möglichkeit.Berlin, 1907.

126 Reventlow E. Englische Sorgen – Deutsche Gefahr. Betrachtungen zu Rowland Thirlemeres «The Clash of Empires». Berlin, 1907;Idem. Die englische Seemacht // T. Lenschau (Hg.). England indeutscher Beleuchtung. Bd. 5. Halle, 1906.

127 Reventlow E. Brauchen wir die flandrische Küste? Berlin, 1917.

125

128 Reventlow E. Holder Friede, süße Eintracht. Eine politische Satire. Leipzig, 1906.

129 Boog H. Op. cit. S. 165.

130 См., например: Reventlow E. Judas Kampf und Niederlage in Deutschland. Berlin, 1937.

131 Boog H. Op. cit. S. 7.

132 См.: Wittram R. Die Universität Dorpat im 19. Jahrhundert // Zeitschrift für Ostforschung 1 (1952). S. 195–219.

133 «Frühes Tagebuch» (3.9.1873) цит. по: Meyer K. Theodor Schiemann. S. 18.

134 Greiffenhagen O. Zur Geschichte des Revaler Stadtarchivs // Fünfzig Jahre wisseschaftlicher Arbeit im Revaler Stadtarchiv. Tallinn, 1933. S. 46–47.

135 Schiemann Th. Deutschland und die große Politik. 1902. S. III.

136 Цит. по: Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt / M.; Hamburg, 1956. S. 57.

137 Хронологически оно завершает предшествовавшие сочинения (так, например, в 1897 г. вышел перевод Шимана книги Б. Бильбасова «Екатерина II, императрица России в суждениях мировой литературы»; в 1902 г. – сборник документов, объединенных и обработанных Шиманом «Убийство Павла и восшествие на престол Николая I», переизданный с небольшими изменениями в 1906 г. как «История правления Павла I и Николая I»).

138 В 1910 г. Шиман основал (вместе с тремя соучредителями, издателями и авторами,

126

известными литераторами и общественными деятелями – О. Хётчем, Л. Гетцем, Г. Юберсбергером) «Zeitschrift für osteuropäische Geschichte». И хотя с началом Первой мировой войны издание было остановлено, журнал стал важным вкладом Шимана в изучение восточноевропейской истории. В 1930 г. журнал был возобновлен с участием Хётча и Гетца.

139 Цит. по: Meyer K. Theodor Schiemann. S. 141.

140 Ibid.

141 Düsseldorfer Generalanzeiger. 16.10.1916.

142 Deutsche Rundschau. 1917 (Febr.). S. 190.

143 Grenz-Warte. 15.4.1919. S. 19

144 Schiemann Th. Deutschland und die große Politik. 1907. S. I.

145 Schiemann Th. Deutschland und die große Politik. 1911. S. 421.

146 Ibid. 1906. S. 215.

147 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 223.

148 Schiemann Th. Deutschland und die große Politik. 1909. S. 209.

149 Цит. по: Meyer K. Theodor Schiemann. S. 73.

127

150 Schiemann Th. Die äußere Politk der Woche // Neue Preußische Zeitung. 31.12.1913.

151 Hoetzsch O. Die äußere Politik der Woche // Neue Preußische Zeitung. 3.11.1914. Цит. по: Epstein F.T. Otto Hoetzsch als aussenpolitischer Kommentator // Rußland-Studien. Gedenkschrift für Otto Hoetzsch. Stuttgart, 1957. S. 9.

152 Hoetzsch O. Die wirtschaftliche und soziale Gliederung vornemlich der ländlichen Bevölkerung im meissnisch-erzgebirgischen Kreise Kursachsens. Auf Grund eines Landsteuerregisters aus der zweiten Hälfte des XVI. Jahrhunderts dargestellt. Diss. Leipzig, 1900; отдельно изд. в: Leipziger Studien aus dem Gebiet der Geschichte / Buchholz G. v., Lamprecht K., u.a. (Hg.) Bd. 6. Heft 4. Leipzig, 1900.

153 5300 экз. к 1914 г.

154 Из редакции «Академических листков» вышли главные редакторы таких крупных общенемецких изданий, как «Deutsche Zeitung», «Hilfe», «Tägliche Rundschau», a Х. Вендланд стал главным редактором «Kreuzzeitung».

155 «Die deutsche Monatsschrift für das gesamte Leben der Gegenwart».

156 См., например: Stahlberg W. u.a. (Hg.). Beiträge zur Geschichte des Kyffhäuser-Verbandes der Vereine Deutscher Studenten. Berlin, 1931.

157 Ср.: Baecker P. Der rein-nationale Gedanke // Hoetzsch O. (Hg.) Taschenbuch für den Kyffhäuser-Verband der Vereine Deutscher Studenten. Berlin, 1903; см. также: Pulzer P.G.J. Die Entstehung des politischen Antisemitismus in Deutschland und Österreich 1867–1914. Gütersloh, 1966. S. 185; Kruck A. Geschichte des Alldeutschen Verbandes 1890–1939. Wiesbaden, 1954. S. 130–135.

158 Hoetzsch O. Das Ende der Nationalliberalen // Akademische Blätter. 18 (1903/1904). S. 197.

159 Neue Preußische Zeitung. 30.1.1905.

128

160 Bund der Landwirte; Deutscher Ostmarkenverein (Hakatisten); Allgemeiner Deutscher Schulverein.

161 Hoetzsch O. Das Zeitalter Wilhelms II. // Akademische Blätter. 17 (1902/1903). S. 272.

162 Deutsches Wollen! Eine nationale Bücherei, geleitet von O. Hoetzsch und W. Graef. Bd. 1–3. Prenzlau, 1905–1906.

163 Ibid. Bd. 1. 1905. S. 3.

164 Hoetzsch O. Zum dritten Jahrzehnt der Kyffhäuser-Bewegung // Akademische Blätter. 16 (1901/1902). S. 118–119.

165 Hoetzsch O. Stände und Verwaltung von Cleve und Mark in der Zeit von 1666–1697. Leipzig. 1908. (Urkunden und Aktenstücke zur Geschichte der inneren Politik des Kurfürsten Friedrich Wilhelm von Brandenburg. Teil 2.).

166 В 1905 г. им был сдан экзамен на переводчика с русского языка, позднее – и польского.

167 См.: Heppe H. von. Erinnerungen an Otto Hoetzsch // Osteuropa. 25 (1975). S. 623.

168 Hoetzsch O. Amerikanische Eindrucke // Deutsche Monatsschrift. 12 (1907). S. 460–479; 593–612.

169 Hoetzsch O. Catherine II // Ward A.W. a.o. (Ed.) Cambridge Modern History: In 14 vol. Cambridge. 1902–1912. Vol. 6. P. 657–701.

170 Hoetzsch O. Rußland. Eine Einführung auf Grund seiner Geschichte von 1904 bis 1912. Berlin,

129

1913.

171 Zeitschrift für Osteuropäische Geschichte, совместно с Шиманом и др.; Ostland. Jahrbuch für ostdeutsche Interessen.

172 Комментарии за 1914–1917 изданы отдельно: Hoetzsch O. Der Krieg und die große Politik. Bd. 1–3. Leipzig, 1917–1918.

173 Хётч руководил секцией «Россия, Польша, Балканы» в одном из отделений Генштаба – «Бюро военной прессы».

174 См.: Kloosterhuis J. «Friedliche Imperialisten». Deutsche Auslandsverene und auswärtige Kulturpolitik, 1906–1918. Bd. 1–2. Frankfurt / M. u.a., 1994.

175 Hoetzsch O. Die deutsche nationale Revolution. Versuch einer historisch-systematischen Erfassung // Vergangenheit und Gegenwart. 23 (1933). S. 362–368.

176 Об отсутствии у Хётча антисемитских взглядов свидетельствует, в частности, его участие с 1926 г. в правлении «Комитета за Палестину».

177 Heuss T. Friedrich Naumann, der Mann, das Werk, die Zeit. Stuttgart; Tübingen, 1949. S. 188.

178 Hilfe. 10.3.1895.

179 Цит. по: Heuss T. Op. cit. S. 101.

180 Verein der Freisinnigen Vereinigung.

181

130

Friedrich List, Paul de Lagarde, Franz von Liszt; подробнее см.: Meyer H.C. Mitteleuropa in German Thought and Action 1815–1945. Den Haag, 1955.

182 Naumann F. Deutschland und Österreich. Berlin, 1900. S. 22.

183 Naumann F. Die Not der Deutschen in Österreich. Budweis, 1909. S. 17.

184 См.: Enste M. Das Mitteleuropabild bei Fr. Naumann und seine Vorgeschichte. Hagen-Haspe, 1941. S. 20.

185 Naumann F. Mitteleuropäische Zukunftsgedanken // Hilfe. 19.11.1914.

186 Naumann F. Was wird aus Belgien? // Naumann F. Werke: In 6 Bd. Köln-Opladen, 1964–1966. Bd. 4. S. 446–449.

187 См.: Bade K.J. Friedrich Fabri und Revolition-Depression-Expansion. Freiburg, 1975.

der

Imperialismus

in

der

Bismarkzeit.

188 Braun M. Adolf Stoecker. Berlin, 1912. S. 147.

189 Ibid. S. 89. Общее же число распространенных им опубликованных проповедей оценивается за 25-летний период в 140 миллионов.

190 Ibid. S. 185, 208.

191 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 55.

192

131

Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 25.

193 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915. S. 12.

194 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 18.

195 Ibid. S. 24.

196 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. V.

197 Ллойд Дж. Д. Указ. соч. С. 35.

198 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. S. 94.

199 Ibid. S. 95. См. также: Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 407.

200 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 98.

201 Ibid. S. 149–150.

202 Reventlow E. Die deutsche Flotte. Zweibrücken, 1901; Idem. Deutschland in der Welt voran? Zwanglose Betrachtungen zur Flottenfrage. Berlin, 1905; Idem. Die Deutsche Flotte und ihre Aufgaben. Berlin, 1905; Idem. Deutschlands Flotte. Taucha, 1906; Idem. Unsere Linienschiffe und die Baubeschleunigung. Berlin, 1906.

203 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 155–157.

132

204 Ibid. S. 199.

205 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 58–61.

206 Ibid. S. 63.

207 Ibid. S. 221.

208 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 64.

209 Ibid. S. 90.

210 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 25–26.

211 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 118.

212 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 37.

213 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 347, 387.

214 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 59.

215 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 387.

133

216 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 63.

217 Следует отметить, что идеологов экспансионизма поразительно мало интересовали судьбы надежных союзников Германии – Австро-Венгрии и Османской империи. Объяснение тому кроется, на наш взгляд, в том, что эти государства были, каждое по своему, объективным препятствием на пути утверждения «немецкой идеи» в мире. В сущности, «Срединную Европу» Наумана можно рассматривать как скрытое стремление избавить Европу от этих реликтов прошлого. С гораздо большей основательностью Рорбах, Ревентлов и их последователи обсуждали проблемы Китая, Японии, Южной Африки, Мексики, Марокко.

218 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1905. S. 347.

219 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1907. S. 210.

220 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1909. S. 209.

221 Цит. по: Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. S. 172.

222 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1910. S. 255.

223 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1909. S. 358.

224 Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. S. 180.

225 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1915. S. 72–73.

226 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. S. 233.

134

227 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915. S. 1.

228 Ibid. S. 4–7.

229 Ibid. S. 30–34.

230 Ibid. S. 84.

231 Ibid. S. 174.

232 Ibid. S. 159.

233 Ibid. S. 383.

234 Ibid. S. 184–185.

235 Ibid. S. 202.

236 Ibid. S. XIII, 238.

237 Ibid. S. 320.

238 Ibid. S. 366–369.

135

239 Ibid. S. 383–384, 397.

240 Ibid. S. 409.

241 Mogk W. Op. cit. S. 17.

242 Ibid. S. 79.

243 Rohrbach P. Das Finanzsystem Witte. Berlin, 1902 S. 11.

244 Rohrbach P. Russische Weltmacht in Mittel- und Westasien. Leipzig, 1904.

245 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 168–171.

246 Ibid. S. 97–100; Idem. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 78–80.

247 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 96.

248 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 73–79.

249 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 77–79.

250 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 78.

136

251 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 82.

252 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 197.

253 Ibid. S. 78.

254 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 85–86.

255 В трактовке Рорбаха Россия вела в XIX в. пять крупных войн -1805–1807, 1812–1815, 1828–1829, 1854–1855, 1877–1878 гг., из них в трех потерпела «моральное поражение».

256 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 87–95.

257 Этот тезис – единственный, который остается неизменным от издания к изданию, что показывает его важность для Рорбаха (Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 81).

258 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 129, 150.

259 Ibid. S. 130, 138–141.

260 Ibid. S. 105, 151.

261 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 242. Имеется в виду Сараевское убийство.

262

137

Ibid. S. 271, 279.

263 Ibid. S. 92.

264 Die russische Gefahr. Beiträge und Urkunden zur Zeitgeschichte / Hg. von Rohrbach P. Stuttgart, 1916–1918.

265 Rohrbach P. Russland und wir. Stuttgart, 1915. S. 51.

266 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 70, 286–287, 298.

267 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 92–110.

268 Ibid. S. 161–167.

269 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1915. S. 294.

270 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1903. S. 29.

271 Подробнее см.: Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt / M.; Hamburg, 1956. S. 173–174.

272 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1908. S. 255.

273 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1902. S. 80.

138

274 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1906. S. 71, 82.

275 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1915. S. 299.

276 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1904. S. 371.

277 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1908. S. 223.

278 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1912. S. 271.

279 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1902. S. 218.

280 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1905. S. 290.

281 Schiemann T. Russische Angriffe und Anschläge auf Deutschland vor Nikolaus II. // Süddeutsche Monatshefte. 12 (1914/1915). S. 604.

282 Hoetzsch O. Rußland. Ein Versuch // Akademische Blätter. 15 (1900/1901). S. 79, 95–96, 119.

283 Hoetzsch O. Die österreichische Staatsidee // Ibid. 24 (1909/1910). S. 236.

284 Hoetzsch O. Das Zeitalter Wilhelms II. // Ibid. 17 (1902/1903). S. 289.

285 Hoetzsch O. Rußland. Ein Versuch. S. 120.

139

286 Hoetzsch O. Die dringendste Aufgabe der Polenpolitik. München, 1907. S. 6.

287 Hoetzsch O. Rußland. Ein Versuch. S. 120.

288 Hoetzsch O. Deutschland und Rußland // Akademische Blätter. 17 (1902/1903). S. 10.

289 Norddeutsche Allgemeine Zeitung. Parlamentsbeilage. № 82. 8.4.1913.

290 Цит. по: Rohrbach P., Hobohm M., Kühn J. Die Brandstifter der Entente. o.O., 1918. S. 230.

291 Rohrbach P. Die äußere Politik der Woche // Kreuzzeitung. 9.4.1913.

292 Jäckh E. Deutschland im Orient nach dem Balkankrieg. München, 1913. S. 104.

293 Ibid. S. 115, 118, 126.

294 Hoetzsch O. Deutsche Weltpolitik nach der Orientkriese // Die Grenzboten. 1913. № 23. S. 441–451.

295 Hoetzsch O. Rußland als Gegner Deutschlands. Leipzig, 1914. S. 3.

296 Hoetzsch O. Gedanken über die politischen Ziele des Krieges. Цит. по: Liszkowski U. Osteuropaforschung und Politik. Ein Beitrag zum historisch-politischen Denken und Wirken von Otto Hoetzsch: In 2 Bd. Berlin, 1988. Bd. 1. S. 147.

297 «Русская опасность может быть на долгое время устранена только одним способом:

140

разложение русского колосса на его природные, исторические и этнографические составные части. Эти части – Финляндия, остзейские провинции, Литва, Польша, Бессарабия, Украина, Кавказ и Туркестан… Все эти названные области могут быть отделены как друг от друга, так и особенно от Великорусской, без того, чтобы возникли жизненно опасные национальные раны… Россию можно разобрать на части, как апельсин» (Rohrbach P. Russland und wir // Vossische Zeitung. 25.12.1914).

298 Haller J. Die russische Gefahr im deutschen Hause. Stuttgart, 1917. (Die russische Gefahr. Beitrage und Urkunden zur Zeitgeschichte. Hg. P. Rohrbach. № 6.)

299 Hoetzsch O. Rußland. Eine Einführung auf Grund seiner Geschichte von 1904 bis 1912. Berlin, 1913.

300 «Халлер справедливо назвал свою работу “Русская опасность в немецком доме”. Эта особая часть русской опасности состоит в том, что ложное изложение политических условий и устремленной вовне политической силы России уводит нас от понимания того, что враждебность против Германии и всего немецкого стала политической жизненной функцией сегодняшней России» (Rohrbach P. Vorwort // Haller J. Op. cit. S. 3).

301 Haller J. Op. cit. S. 94.

302 Hoetzsch O. Russische Probleme. Eine Entgegnung auf J. Hallers Schrift «Haller J. Die russische Gefahr im deutschen Hause». Berlin, 1917. S. 151.

303 Hoetzsch O. Gedanken über den Krieg mit Rußland // Süddeutsche Monatshefte. 12 (1914/1915). S. 619.

304 Wittram R. Baltische Geschichte. München, 1954. S. 216.

305 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 9.

306 Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. S. 103.

141

307 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 217–218.

308 Под постоянно встречающимся термином «мировая держава» (Weltmacht) подразумевается не государство, господствующее над миром (буквальный перевод), а сверхдержава, действующая в масштабах всемирной политики.

309 Не менее частое определение – staatsbürgerlich – имеет в данном контексте более глубокий смысл, нежели обычный перевод «гражданский».

310 Как «Союзы воинов», например.

311 Годовой доход профессора в то время в среднем едва превышал двадцатую часть этой суммы.

312 Jhering R. von. Zweck im Reich. Цит. по: Nedenborn K. Eine nationale Angelegenheit // Vergangenheit und Gegenwart. Leipzig; Berlin, 1. Jahrgang. 1911. S. 72.

313 Nedenborn K. Der Deutsche als Staatsbürger. München, 1908. 57 S.

314 Messer A. Das Problem der staatsbürgerlichen Erziehung historisch und systematisch behandelt. Leipzig, 1912. S. 53.

315 См.: Verhandlungen über Fragen des höheren Unterrichts. Berlin, 1890. S. 3–5.

316 Школьные коллегии провинций были обязаны проверять у желающих занять место учителя, независимо от их предмета, знание отечественной истории, особенно ее культурной стороны; см.: Die amtlichen Erlasse von 1889 // Franke Th. Geschichte des Staatsgedankens… Leipzig, 1912. S. 242–243.

142

317 Пенсионное и инвалидное законодательство 1889 г., указы о страховании рабочих.

318 Die amtlichen Erlasse… S. 244. Комиссии по приему учителей в старшие классы должны были не только проверять их знания, но и «дополнять их в правильном русле» (Ibid), а также осуществлять постоянный контроль и повышать по мере необходимости квалификацию педагогов посредством педагогических семинаров, ревизий в ходе первого пробного года и т. п.

319 Из резолюции собрания 1908 г., разосланной затем в газеты и – в расширенной форме – рейхсканцлеру, прусскому министру культуры и государственным министрам земель. Цит. по: Messer A. Das Problem… S. 84–85.

320 Ibid. S. 85.

321 Vereinigung für staatsbürgerliche Erziehung des deutschen Volkes.

322 Mitteilungen der Vereinigung für staatsbürgerliche Erziehung des deutschen Volkes // Vergangenheit und Gegenwart. 1911. S. 77.

323 Messer A. Das Problem… S. 85.

324 Ibid. S. 86.

325 См., например: HStA. M 1/3. Bd. 667. Bl. 14.

326 См., например: Heuss T. Friedrich Naumann… 1949. S. 47.

327 Messer A. Das Problem… S. 86.

143

328 Еще более яркий пример – попытка Рорбаха побороть финансовую нужду основанного им и Х. Дельбрюком «Немецкого Багдадского комитета для гуманитарных целей» (1903–1916). Единственное удачное обращение к директору Дойче Банк Ф. фон Гвиннеру принесло Комитету несколько тысяч марок в год при условии запрещения упоминать об этом в любой форме (см.: Rohrbach P. Um des Teufels. S. 115–116; Mogk W. Op. cit. S. 197). Нельзя, однако, исключать, что в недоступных автору архивах и частных фондах можно найти и другие конкретные указания.

329 Оказывавший поддержку многим, в том числе и Рорбаху. См.: Heuss T. Robert Bosch. Leben und Leistung. Stuttgart; Tübingen, 1946. S. 312.

330 Цит. по: Staatsbürger. 1910. Heft 1. S. 29.

331 Deutsches Volkstum. 1810.

332 См.: HStA. E 130a. Bd. 636. Teil 2. Akt 93.

333 Der Staatsbürger. Halbmonatsschrift für politische Bildung / Hg. H. Dorn u.a. Stuttgart, 1910–1914. Из основателей издания до войны проработал только Ханс Дорн, приват-доцент политэкономии в Мюнхене; другие – профессор Грот (Лейпциг) и регирунгсдиректор Ваппес (Шпейер) – ушли из журнала спустя короткое время. Было ли это причиной или следствием того, что журнал резко сузил свои заявляемые цели, подлежит дальнейшему исследованию.

334 Staatsbürger. 1910. Heft 1. S. 1–2.

335 В номере 19 за 1913 г. констатировались уже давно наметившиеся изменения: «Наша цель – имперско-гражданское воздействие» (Staatsbürger. 1913. Heft 19. Sp. 834–835). Поверхностные перемены, произошедшие спустя полгода, не изменили прежней сути («Старая цель, гражданское воспитание, по необходимости расширилась – до имперско-гражданского влияния в самом широком, чистом и высоком смысле» (Ibid. Heft 24. Sp. 1073–1074).

336 HStA. E 130a. Bd. 636. Teil 2. Akt 83.

144

337 Ehrhard H. Unter dem Reichsbanner. Neue Vorschläge über politische Bildung des deutschen Volkes. Berlin, 1909.

338 Цит. по: Ehrhard H. Op. cit. S. 3.

339 Ibid. S. 3–5.

340 Ibid. S. 20.

341 Или 7,8 млн, если журнал будет издаваться в твердом переплете; при этом 800 тыс. марок требовалось для распространения лишь в армии и на флоте.

342 Für staatsbürgerschliche Erziehung! o.O., 1911. S. 3.

343 Deutschbund.

344 Deutscher Kriegerbund.

345 Hansabund für Gewerbe, Handel und Industrie, в отличие от Ганзейского союза (Hansa). Основан 12 июня 1909 г. в Берлине, на крупном собрании торговцев и промышленников со всей империи (6 тыс. человек, в знаменитом цирке Шумана). Толчком к его образованию стала финансовая реформа 1909 г., создавшая значительные привилегии сельскому хозяйству в ущерб промышленности и банкам (особенно в сфере налогов и таможенных положений). Его популярность и массовость были огромными, численность с трудом поддается оценке из-за двойного членства – и личного, и коллективного; однако все известные крупные предприниматели, банкиры и торговцы и все соответствующие объединения вступили в него. Одновременно Hansabund задумывался в противовес Союзу землевладельцев, и тем показательнее не только факт, что чисто профессиональные объединения активно агитировали за развитие гражданского воспитания, но и в иных случаях противоборствующие (или едва ли соприкасающиеся в других сферах, например Союз промышленников и Союз воинов) организации в этом вопросе выступали единым фронтом.

145

346 Vaterländische Gesellschaft zur Verbreitung historischer Kenntnisse.

347 Список остальных подписантов: Verband deutscher Ingenieure; Verband deutscher Chemiker; Verband zur Förderung latinloser Bildung; Alldeutscher Verband der Realschulen; Verband der deutschen Bodenreform; Bund der vaterländischen Arbeitervereine; Bund der Landwirte; Bund der Industriellen; Deutscher Bismarckbund; Vaterlänischer Schriftenverband; Deutsch-Marokkanische Gesellschaft; Gesellshaft zur Verbreitung der Volksbildung; Zentralkomitee für Volks- und Jugendspiele in Deutschland; Verband preußischer Landeskriegerverbande; Deutscher Turn-Lehrer-Verein; Komitee deutscher Turneschaft. Не имея возможности сказать о каждом, подчеркнем их значительность, многообразие, представляющее широчайшую политическую и социальную палитру, и общеимперский характер, многие из них являлись «союзами союзов».

348 Vergangenheit und Gegenwart. Zeitschrift für den Geschichtsunterricht und staatsbürderliche Erziehung in allen Schulgattungen / Hg. F. Friedrich, P. Rühlmann. Leipzig; Berlin, 1910–1944.

349 Ср.: Stoecker A. Volk und Staat // Stoecker A. Reden und Aufsätze, Leipzig, 1913. S. 269.

350 Ehrhard H. Op. cit. S. 19.

351 Grabner A. Die Forderungen der Gegenwart an den Geschichtsunterricht. Hamburg, 1914. S. 6.

352 Praxis der Volksschule, 1896. Heft 7. S. 3.

353 В частности, Бидерман посвятил ему (и партии) свой труд «Пятьдесят лет на службе национальной идеи» (Biedermann K. Fünfzig Jahre im Dienste des nationalen Gedankes. Breslau, o.J.)

354 Biedermann K. In wie weit und wie hat der Geschichtsunterricht… Wiesbaden, 1893. S. 29.

355 Biedermann K. Mein Lеben und ein Stück Zeitgeschichte. Bd. 1–2. Breslau, 1886.

146

356 О различных течениях в немецком общественном мнении после 1871 г., об отношении к бисмарковскому объединению и дальнейших задачах см.: Ullmann H.P. Das Deutsche Kaiserreich. 1871–1918. Frankfurt / M., 1995. S. 25–29.

357 Biedermann K. In wie weit… S. 3. См. также: Biedermann K. Deutschland im 18. Jahrhundert. Bd. 1–2. Leipzig, 1880; Idem. Fünfundzwanzig Jahre deutscher Geschichte. 1815–1840. Bd. 1–2. Breslau, 1896; Idem. Dreizig Jahre deutscher Geschichte. 1840–1870. Bd. 1–2. Breslau, 1896; Idem. Deutsche Volks- und Kulturgeschichte von den ältesten Zeiten bis 1871. Wiesbaden, 1885–1886.; Idem. Die Erziehung zur Arbeit. Eine Forderung des Lebens an die Schule. Leipzig, 1883.

358 Например, Stein H.K. Handbuch der Geschichte. Bd. 1–2. Padernborn, 1891; Nitzsch W. Geschichte des deutschen Volkes. Leipzig, 1892; Lamprecht K. Deutsche Geschichte. Bd. 1–2. Freiburg, 1904 (последнее издано, правда, уже после смерти Бидермана).

359 Ulbricht E. Über die Verwertung des Geschichtsunterrichts… // Programm des Königlichen Gymnasiums… Dresden, 1893. S. 5–7.

360 Hahn L. Leitfaden der vaterländischen Geschichte für Schule und Haus. 50. Aufl. Berlin, 1899.

361 Biedermann K. In wie weit… S. 11.

362 Ibid. S. 6–7.

363 Так, на Собрании немецких историков 5–7 апреля 1893 г. Бидерман читал основной доклад «О задачах истории».

364 Biedermann K. Deutsche Volks- und Kulturgeschichte… S. 239.

365 Hasse E. Deutsche Politik. Bd. 1. Heimatpolitik. München, 1907; Kerschensteiner G. Staatsbürgerliche Erzeihung der deutschen Jugend. о. О., 1901; Idem. Grundfragen der

147

Schulorganisation; о. О., 1907; Schulz A. (Hg.). Blätter für deutsche Erziehung. Berlin, 1901–1919.

366 Nedenborn K. Der Deutsche als Staatsbürger. München, 1908.

367 Ehrhard H. Op. cit. S. 7.

368 Der Zeitgeist. 1.3.1909.

369 Все опубликованы в издательстве «Teubner» (Leipzig; Berlin, 1911); Seidenberger J.B. Staatsbürgerliche Erziehung im Geschichtsunterricht der höheren Schulen; Wolf H. Staatsbürgerliche Erziehung auf den höheren Schulen, besonders auf dem Gymnasium; Fickert A. Die staatsbürgerliche Erziehung mit besonderer Berücksichtigung der Aufgaben der Lehrerseminare; Thieme P. Der Weg zum Staatsbürger durch die Volkschule in Fühlung mit der Mittel- und Fortbildungsschule; Rosenthal B. Unser täglich Brot (Ein Beitrag zur Wirtschafts- und Bürgerkunde).

370 В том же издательстве; все тексты опубликованы в 1911 г.: Rühlman P. Die Idee der staatsbürgerlichen Erziehung in der Schweiz; Gröndahl Chr. Staatsbürgerliche Erziehung in Dänemark; Oßwald P. Die staatsbürgerliche Erziehung in den Niederlanden.

371 Цит. по: Messer A. Das Problem… S. 87.

372 Ibid.

373 Различные циклы курсов были посвящены естествознанию, педагогике, теологии, психологии, философии, литературе, истории искусства, ораторскому мастерству и т. п.

374 В докладе известного лейпцигского историка проф. Э. Бранденбурга «Über die Hauptprobleme der allgemeinen Staatslehre und Politik».

375 Mitteilungen der Gesellschaft für staatsbürgerliche Bildung und Erziehung // Vergangenheit und

148

Gegenwart. 2. Jahrgang, Leipzig; Berlin, 1912. S. 342–343.

376 Rühlman P. Über die Methodik der staatsbürgerlichen Erziehung // Ibid.

377 Это была постоянная позиция Рюльмана, по которой, однако, в педагогической среде не было единства.

378 Stutzer-Görlitz. Aus Praxis für die Praxis // Vergangenheit und Gegenwart… 1912. S. 343.

379 Kapp. Über das Verhältnis des Reichslandes zum Deutschen Reich // Ibid.

380 Lehrplan für die deutschen Elementarschulen. Straßburg, 1910.

381 Цит. по: Messer A. Das Problem… S. 99.

382 См.: Staatsbürger. 1913. Heft 13/14. Sp. 632–633.

383 Речь шла об актуальной и широко обсуждавшейся проблеме германизации немецкой части Польши путем скупки польских земель немецкими переселенцами. Затея организации фондов и обществ, скупавших у поляков землю и передававших их немцам, фактически провалилась, национальные противоречия были обострены до предела и взаимная враждебная риторика, особенно с немецкой стороны (например, журнала «Grenzboten»), доходила до требований «полностью уничтожить другую национальность» (Grenzboten. 1900. № 33).

384 Staatsbürger. 1913. Heft 13/14. Sp. 632–633.

385 Bremen E.v. Die Preußische Volksschule. Gesetze und Verordnungen. Stuttgart; Berlin, 1906. Heft 1. S. 13.

149

386 Ibid. S. 23 (Das Schulunterhatungsgesetz vom 28. Juli 1906. § 1).

387 Ibid. S. 64–74 (§ 29–32).

388 Schulgesetze vom 17.7.1905; vom 8.8.1907; Volksschulgesetz vom 17.8.1900.

389 Das Württembergische Volksschulgesetz vom 17. August 1909 nebst den Vollzugsbestimmungen… Stuttgart, 1910. S. 63.

390 Messer A. Das Problem… S. 99.

391 Preußischer Ministerial-Erlaß vom 31.1.1908 Staatsgedankes… Leipzig, 1912. S. 244–245).

(Цит.

по: Franke

Th.

Geschichte

des

392 Указания на то, что «учителя и воспитатели должны учить любить Родину, ее основы и порядки… показывать заслуги правящего дома и достижения немецкого государства и народа» (Lehrpläne für die preußischen Seminare 1901 // Ibid) существовали еще задолго до активизации общественных усилий, однако реально слабо воплощались в жизнь.

393 Messer A. Das Problem… S. 53.

394 В сравнительно большей степени – в более либеральных, в том числе в вопросе образования, южных землях – Вюртемберге, Бадене.

395 Messer A. Das Problem… S. 53. Ср.: Ehrhard H. Op. cit. S. 19: «В то время, как Франция прививает своим школьникам и солдатам горячую любовь к отчизне, в то время как в Англии и Америке растет самоуверенный, с национальной гордостью народ, немецкий Михаeль… стыдится своей страны, т. к. его не научили другому».

150

396 Hering W. Methodik des Geschichtsunterrichts in der preußischen Volksschule. Berlin, 1912. S. 10.

397 Ср.: Franke Th. Op. cit. S. 1; Ulbrichr E. Das humanistische Gymnasium im Wandel des Zeitgeistes und Einklang mit den berechtigten Forderungen der Gegenwart // Jahresbericht des Königl. Gymnasium zu Dresden-Neustadt… Dresden, 1904. S. 3.

398 Lembke. Nationale Erziehung der Jugend nach der Schule im Lande // Klein W. Deutsche Schulerziehung. o.O., o.J.; Ziehen J. Nationale Erziehung – der Jungen und der Mädchen in Städten. o.O., o.J.

399 Ehrhard H. Op. cit. S. 12.

400 Kerschensteiner G. Staatsbürgerliche Erzieung der deutschen Jugend in Fortbildugs- und Fachschulen. o.O., 1901; Idem. Grundfragen der Schulorganisation. o.O., 1907.

401 Ehrhard H. Op. cit. S. 13.

402 Термин «национальное образование», чаще применявшийся к ним, в отличие от «имперско-гражданского» в школах, означал на деле то же – воспитание в имперско-национальном духе.

403 Mitteilungen… // Vergangenheit und Gegenwart… 1912. S. 343.

404 Messer A. Das Problem… S. 99.

405 В значительной степени, пусть и с оговорками, общественное мнение даже начала XX в. принимало древнюю формулировку: «Dem Manne ist die Welt das Haus, dem Weibe ist das Haus die Welt» («Дом мужчины – весь мир, весь мир женщины – дом») (Brammer H. Der Kampf um den Religionsunterricht im Lichte des Weltkrieges // Zeitfragen evangelischer Pädagogik. 1917. Reihe 1. Heft 5. S. 6).

151

406 Zentralblatt für die preußische Unterricht-Verwaltung. Berlin. 1908. S. 988–990.

407 Цит. по: Messer A. Das Problem… S. 99.

408 Mitteilungen der Vereinigung… Der Geschichtsunterricht in der Neuordnung der Sächsischen Höheren Mädchenschulwesens // Vergangenheit und Gegenwart. 1911. S. 272.

409 Например, согласно «Пояснительным положениям к Закону от 16 июня 1910 г. для саксонских школ».

410 Доклад Маргарет Тройгe: Treuge M. Die staatsbürgerliche Erziehung der Mädchen als Aufgabe der Schule // Frankfurter Zeitung. 9.6.1911.

411 Stephani H. Grundriß der Staatserziehungswissenshaft, 1797; Voß C.D. Versuch über die Erziehung für den Staat, 1799; Rade K.A. von. Die Erziehung des Menschen zum Staatsbürger, 1803.

412 Verhandlungen der Direktoren-Versammlungen in den Provinzen des Königreiches Preußen seit dem Jahre 1879. Bd. 19. Versammlungen in den Provinzen… 1913–1914. Berlin, 1915. S. 268, 291.

413 См.: Messer-Platz P. Staatsbürgerliche Erziehung des weiblichen Geschlechts // Staatsbürger. 1913. Heft 2. S. 62–62.

414 С выступлением К. Цеткин «Über die Jugendorganisationen», агитировавшей за них вопреки мнению руководства партии.

415 Продолжение цитаты: «И это относится ко всем сословиям… к рабочему классу в той же степени, что и к классам с более высоким уровнем духовности… молодые девушки не соответствовали требованиям… В зажиточных домах именно горничные создавали трудности из-за упрощения питания (как, кстати, и во время Второй мировой войны. – К.Ц.)… В целом

152

существенный… недостаток отечественного духа, отсутствие понимания… Опыт показывает, что юношество до определенной степени поднялось над собой, и этот нравственный подъем затронул его больше, чем резервистов и ландвер. В противовес этому у молодых девушек этого не произошло. Они не возвысились над собой в войну, а остались такими, как были» (Thiele W. Erziehung der Mädchen zu vaterländischen Denken und Handeln // Zeitfragen evangelischer Pädagogik. 1917. Reihe 1. Heft 10. S. 3, 5).

416 Mitteilungen… // Vergangerheit und Gegenwart. 1911. S. 78.

417 Ibid. К сожалению, данными о реализации этого плана мы не располагаем.

418 См. статью: Negenborn K. Eine nationale Angelegenheit… S. 73.

419 Несколько особняком можно поставить лишь работы Рорбаха – «Германия среди мировых народов» и «Немецкая идея в мире».

420 Negenborn K. Op. cit. S. 76.

421 Ср. некоторые его работы в списке источников.

422 Особенно его главный труд: Kerschensteiner G. Der Begriff der staatsbürgerlichen Erziehung. Leipzig, 1910.

423 Из области, скорее, предположений то, что Рорбах, позднее ближе всех подошедший к идеалу З. Йеринга, едва ли учитывался Негенборном, поскольку его известность и авторитет лежали в очень многих сферах, но – до некоторых пор – не в сфере гражданского образования.

424 Например, его работы: Kunst und Industrie. Berlin; Schöneberg, 1911; Die Kunst im Zeitalter der Maschine. Berlin; Schöneberg, 1911.

425

153

Naumann F. Die Stellung der Gebildeten im politischen Leben. Berlin; Schöneberg, 1910.

426 Ibid. S. 3.

427 Ibid.

428 Ibid. S. 4.

429 Ibid. S. 5.

430 К тому же в период, когда служба в военном флоте имела высочайший престиж и положение младшего морского офицера было несравнимо выше армейского полковника и даже гвардейца.

431 Naumann F. Оp. cit. S. 6.

432 Ibid. S. 9–11.

433 См. также мнение Шимана о народе: Transehe-Roseneck A. v. Die lettische Revolution. Geleitwort von Th. Schiemann. Bd. 1–2. Berlin, 1906–1907; Schiemann Th. Rußland auf dem Wege zur Revolution. Berlin, 1915.

434 Naumann F. Op. cit. S. 18.

435 Ibid. S. 19.

436 Ibid. S. 20.

154

437 Ibid. S. 21.

438 Messer A. Das Problem… S. 155–156.

439 Schröter A. (Hg.). Der Deutsche Staatsbürger. Leipzig, 1911; 2. Aufl. Leipzig, 1912.

440 Подробнее см., например: Hedler A. Zwei Jahre staatsbürgerlicher Literatur in Deutschland // Der Staatsbürger. 1913. Heft 4. Sp. 151–162; Heft 5. Sp. 201–214.

441 Haeusler R. Geschichte und Bürgerkunde. Berlin; Friedenau, 1913. S. 1.

442 Ulbricht E. Op. cit. S. 7–8.

443 Martens W. Lehrbuch der Geschichte. 2. Teil. Hannover; Linden. 1894. S. 11.

444 Haeusler R. Op. cit. S. 2.

445 Siemon J. Moderner Geschichtsunterricht in Präpartionen… Leipzig, 1912. S. 149–151. Иоганнес Симон, плодовитый и значительный автор воспитательной литературы. О последнем свидетельствует, например, интерес к его книге со стороны видного педагога Т. Франке спустя два года после выхода книги Симона (при всем изобилии родственной литературы): «Свою цель – воспитание из ребенка немецкого гражданина и современного человека – автор ни на миг не упускает из виду… при этом совершенно замечательно сочетая ее с современными условиями» (Franke Th. Praktisches Lehrbuch der Deutschen Geschichte. 1. Teil. Leipzig, 1914. S. 450).

446 Messer A. Das Problem… S. 137.

447 Rohrbach P. Ibid.

155

448 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke in der Welt. S. 90, 101.

449 Rohrbach P. Deutsches Leben… S. 211.

450 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke in der Welt. S. 249.

451 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke… S. 215.

452 Rohrbach P. Weltpolitisches Wanderbuch… S. 17.

453 Один из менее известных, но характерных примеров – издаваемые «Центром» информационно-пропагандистские серии «Staatsbürger-Bibliotek» (ежемесячник, с 1911 г.) и «Staatsbürger-Vorträge» (ежегодник, с 1911 г.).

454 Лишь в качестве примера огромного комплекса интереснейших, практически никем не обрабатывавшихся источников (единственная работа источниковедческого характера – Lemmermann H. Kriegserziehung im Kaiserreich. Studien zur politischen Funktion von Schule und Schulmusik 1890–1918. Bd. 1–2. Bremen, 1984) – Roloff E.M. Militärerziehung und Schulerziehung // Roloff E.M. (Hg.). Lexikon der Pädagogik. Bd. 3. Frieburg, 1914. Sp. 579–582.

455 Огромные архивные массивы в основном после их создания не обрабатывались – см., например: HStA. M 1/3. Bd. 36–55, 135, 641, 661, 679, 736, 739, 765 и проч.

456 Frey M. Lieb’ Vaterland magst ruhig sein! Rekruten Lieder für die kleine Welt. Leipzig, o.J. [1914].

457 Kummer W. Liederbuch nebst kurzer Gesanglehre für deutsche Schulen. Osnabrück. 1912.

458

156

Журнал «Kladderadatsch».

459 «Wandervogel» – букв. «перелетная птица»; формально – школьное юношеское туристическое движение, ставившее своей целью изучение и исследование родного края. Годом зарождения считается 1896, когда Герман Хофман-Фелькерсамб получил разрешение директора гимназии в Стеглице совершать походы со старшими школьниками. Часть из них, став студентами, оформила организационно в 1901 г. «Wandervogel». Из него возникли в 1904 г. «Steglitzer Wandervogel» и «Alt-Wandervogel», позднее – «Wandervogel Deutscher Bund» (1907 г., после объединения гейдельбергской группы с «Немецким союзом трезвых студентов»), «Jung-Wandervogel» (1910). Подробнее о возникновении и первоначальных идеях см.: Blüher H. «Wandervogel». Geschichte und Jugendbewegung. Teil 1–2. Berlin, 1912.

460 Оформилось в ноябре 1911 г. под руководством генерал-фельдмаршала фон дер Гольца. «Молодая Германия» – организация со множеством локальных подразделений, как, например, «Земельный комитет Вюртемберга “Молодая Германия”», основанный в феврале 1912 г. и включавший в себя свыше 200 местных групп с более чем 22 тыс. рядовых членов (при общеимперской численности свыше 300 тыс.). Одновременно это можно считать массовым движением, не всегда структурно оформленным, с участием многих тех, кто не принадлежали к нему постоянно, но имели общие цели. История зарождения лучше всего описана в журнале «Jungdeutschland». Sonderbeilage zum «Turnblatt aus Schwaben» (№ 21. 1.11.1912).

461 Одна из первых обобщающих книг – Behrendt F. Der freistudentische Ideenkreis. München, 1907.

462 Очень интересная подборка газетной полемики о сути, истории и целях «Союзов воинов» – в Штутгартском архиве: HStA. M 1/3. Bd. 780.

463 Присущее «Wandervogel» разделение на «Wanderburschen» – руководителей и «Füsche» – новичков, а также некоторые зачатки подчиненности во многих студенческих союзах следует, скорее, считать разделением по возрасту и опыту, нежели иерархией, подобной партийной.

464 Messer A. Die freideutsche Jugenbewegung. Langensalze, 1915. S. 4–6.

465 Jungdeutschland. 1.11.1912. S. 25–26.

466

157

Jungdeutschland. Denkschrift // HstA. M 1/3. Bd. 667. Bl. 11.

467 Ibid. Bd. 667. Bl. 12–14.

468 Jungdeutschland. 1.11.1912. S. 27.

469 Mensing A. Die Jugendwehr von Groß-Berlin // Der Tag. 28.3.1911.

470 Denkschrift des Landesausschusses Württemberg Jungdeutschland // HstA. M 1/3. Bd. 667. Bl. 5.

471 Jungdeutschland. Denkschrift // Ibid. Bd. 667. Bl. 15–16.

472 Major von Hoff. Bilder aus dem Leben Jungdeutschlands. Stuttgart, 1913. S. 1.

473 Ibid. S. 2–5.

474 Ведущих свое начало от средневековых корпораций, некоторые из которых сохраняют свое значение и в наши дни, также продолжая традиции ежегодных маршей, соревнований в избранных видах спорта (например, гонках на лодках с шестами), ритуалов, гимнов, пожизненного членства и т. д.: «Germania», «Borussia» и др.

475 Например, вышедшие из организованного в 1896 г. в Лейпциге «свободного студенческого движения», не инспирированного университетскими властями, «новые корпорации», свободные от старых традиций – «Freischaren» (с 1907 г.), «Akademische Vereinigungen» (с 1912 г.).

476 «Vereine deutscher Studenten», «Kyffhäuserverband», «Verband deutsche Hochschulen».

477

158

Практически не имевшие точек соприкосновения с остальными из-за немногих, но принципиальных разночтений. Обязательная во всех корпорациях готовность к сатисфакции и дуэли делала невозможным вступление в них католиков, поскольку поединки были запрещены римской церковью. Число католических корпораций и их членов резко выросло в результате объявленной в 1904–1905 гг. «борьбы против конфессиональных корпораций» (фактически католических), давшей, однако, обратный эффект.

478 Начавшие возникать с 1890-х годов по мере роста «антисемитского движения» во многих университетах (с начала 1880-х годов), также приведшего к противоположному результату. «Многие евреи, причислявшие себя к германству, к немецкой общности, были насильственно приведены к осознанию ими своей национальности» (Messer A. Das Problem… S. 109). Создававшиеся еврейские объединения, также как и католические, все дальше отодвигались от остальных.

479 Разделявшиеся в основном по научным специальностям. Играли наименьшую роль; однако частично сохранились до сегодняшнего времени – «Wiso», «Juso».

480 Например, созданный в 1898 г. в Кельне «Verein der nationalliberalen Jugend», который объединился в 1900 г. со своими последователями в других частях Германии в «Имперский союз национально-либеральной молодежи» (см.: Stillich O. Die politischen Parteien in Deutschland. Bd. 2. Der Liberalismus. Leipzig, 1911. S. 319–330); или «Nationalverein für das liberale Deutschland», основан в 1907 г. (см.: Köhler C. Der Jungliberalismus, sein Werden und Wesen. Köln, 1909. S. 5–20).

481 Как «Kyffhäuserverband», постоянно проявлявший большой интерес ко всем национальным и политическим вопросам.

482 Freideutsche Jugendbewegung.

483 На волне юбилейных празднеств освободительных войн. Организовалось на «Первом свободном немецком молодежном съезде» 11–12 октября 1913 г. Формально – как ответное и оппозиционное мероприятие по отношению к официальным торжествам (в частности, открытию Памятника битве народов под Лейпцигом), фактически преследовало многие схожие цели.

484 Цит. по: Messer A. Die freideutsche Jugendbewegung… S. 8.

485

159

Ibid. S. 12.

486 Готфрид Трауб, известный политик, один из организаторов «Съезда» 1913 г. (Ibid. S. 14).

487 Gustav Wyneken, «Vaterlandsliebe» – речь на празднике 12.10.1913 (Ibid. S. 15).

488 Забота о благе всего человечества не исключала, однако, желания максимально германизировать его (Ср.: Rohrbach. P. Der deutsche Gedanke…).

489 Wilturn H. Die Politisierung der Jugend // Der Staatsbürger. 1913. Heft 2. Sp. 72–73.

490 Rohkrämer Th. Op. cit. S. 18.

491 Messer A. Das Problem… S. 131.

492 Например, «Ostmarkenverein», чьей целью была «поддержка германства» (Ibid. S. 130), или «Deutschnationaler Handlungsgehilfen-Verband», стремящийся к «развитию немецкого национального духа» (Schuon H. Deutschnationalverein. S. 15). Следует еще раз подчеркнуть, что речь не идет о множестве шовинистических, милитаристских и националистических союзов, которые также часто декларировали великие общие цели, но объективно боролись лишь за узкоконкретные, далекие от объединяющих национальных идей.

493 Как «Лига аграриев» (Bund der Landwirte, осн. в 1893) и «Союз Ганзы» (Hansabund, осн. в 1909).

494 Stоеcker A. O Land, höre des Herrn Wort! Berlin, 1892. S. 221.

495 Thiele W. Op. cit. S. 9.

160

496 Fitzsche R. Die deutsche Geschichte in der Volksschule. Altenburg, 1908. S. X, XII.

497 Franke Th. Staatstreue Erziehung, staatsbürgerliche Belehrung und politische Bildung // Zeitschrift für experimentelle Pädagogik. 1910. Heft 1. S. 3.

498 Kerschensteiner G. Der Begriff… S. 11.

499 Подобно – наиболее характерный пример – Пангерманскому союзу, подвергавшемуся критике со стороны и Рорбаха, и Шимана, и педагогической среды.

500 Bericht des Generalstabs des 13. Württembergischen Armeekorps an Kriegsministerium vom 22.4.1913 // HstA. M 1/3. Bd. 136.

501 См.: Whitman S. Deutsche Erinnerungen. Stuttgart, 1912. S. 134; Wile F.W. Rings um den Kaiser. Berlin, 1913. S. 133.

502 О том, что крупнейшие германские экспансионисты действительно были «властителями дум», наглядно свидетельствуют тиражи их сочинений. Одна только книга Рорбаха – «Немецкая мысль в мире» – с 1912 по 1920 г. выдержала 15 изданий общим тиражом в 192 тыс. экземпляров. К тиражам Рорбаха не мог приблизиться ни один публицист кайзеровской Германии, даже пангерманисты, которые пользовались мощной финансовой поддержкой Пангерманского союза (См.: Kloosterhuis J. «Friedliche Imperialisten». Deutsche Auslandsvereine und auswärtige Kulturpolitik, 1906–1918. Bd. 1. Frankfurt / M. u.a., 1994).

503 Naumann F. Weltmarkt und Weltpolitik // Die Politik der Gegenwart. Wisenschaftliche Vorträge. Berlin, 1905. S. 15.

504 Ibid. S. 15–16.

505 Генрих Класс, председатель Пангерманского союза; см., например, его работу «West-Marokko

161

deutsch!» (München, 1911). Речь идет, в частности, о нападении на Францию и на «весь мир» (Ibid. S. 29).

506 Naumann F. Weltmarkt und Weltpolitik. S. 17.

507 Heuss T. Friedrich Naumann, der Mann, das Werk, die Zeit. Stuttgart; Tübingen, 1949. S. 333–334.

508 Naumann F. Mitteleuropa. Berlin, 1915. S. 4, 29, 84, 101, 236.

509 Naumann F. Demokratie und Kaisertum. Berlin, 1900. S. 159, 180.

510 Naumann F. Mitteleuropa. S. 73, 84, 233.

511 Rohrbach P. Deutschlands Lage in der Welt. Ein Ausblick. Hamburg, 1916. S. 18–19; см. также: Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 161–162.

512 Jäckh E. Mitteleuropa als Organismus // Deutsche Politik. 1916. Heft 6. S. 1065.

513 Проблема «Срединной Европы»: развитие идеи, ее сторонники и критики – слишком широка и заслуживает отдельного исследования. Здесь можно назвать отдельные работы: Wirth K. Der großdeutsche und der mitteleuropäische Traum 1818–1938. Würzburg, 1938; Ernste M. Das Mitteleuropabild bei Fr. Naumann und seine Vorgeschichte. Hagen; Haspe, 1941; Meyer H.C. Mitteleuropa in German Thought and Action 1815–1945. Den Haag, 1955; Riemeck R. Mitteleuropa – Bilanz eines Jahrhunderts. Freiburg, 1965. Ср. также: Veröffentlichungen des Mitteleuropäischen Wirtschaftsvereins in Deutschland. Berlin, 1904–1914.

514 Naumann F. Mitteleuropa. S. 21–22.

515 Ibid. S. 22–23.

162

516 Ibid. S. 17.

517 Rohrbach P. Deutschlands Lage in der Welt. S. 17.

518 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 55, 145, 217, 235–239.

519 Ibid. S. 239, 241, 246.

520 Franke O. Das Deutschtum in China. Hamburg, 1915. S. 14.

521 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 394.

522 Rohrbach P. Deutschlands Lage in der Welt. S. 17.

523 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 404.

524 Ibid. S. 151.

525 Rohrbach P. Zum Weltvolk hindurch! S.14; Статья «К войне!» из Preußische Jahrbücher. 25.06.1913.

526 Rohrbach P. Um des Teufels Handschrift. S. 217–218.

527 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1921. S. 109.

163

528 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 8, 17.

529 Ibid. S. 35.

530 Ibid. S. 37.

531 Rohrbach P. Deutsches Leben. S. 213.

532 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 39.

533 Ibid. S. 35, 25.

534 Ibid. S. 111, 123, 127.

535 Rohrbach P. Deutsches Leben. S. 266.

536 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 416.

537 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 48.

538 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 168.

539 Ibid. S. 171.

164

540 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 56.

541 Harden M. Hohenzollern-Weltherrschaft // Zukunft. 1.4.1905, цит. по: Harden M. Kaiserpanorama. Literarische und politische Publizistik. Berlin, 1983. S. 33.

542 Reventlow E. Der Kaiser und die Monarchisten. Berlin, 1913. S. 287.

543 Naumann F. Mitteleuropa. S. 12.

544 О том, какое значение придавали идеологи экспансионизма борьбе с пангерманистской пропагандой, свидетельствуют не только их постоянные высказывания в печати, но и факт создания Г. Дельбрюком в 1916 г. Антипангерманистского бюро, где с 1917 г. активно работал и Рорбах.

545 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 58–61.

546 Ibid. S. 63.

547 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 216.

548 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 64.

549 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik. 1915. S. 397.

550 Schiemann T. Deutschland und die große Politik. 1915. S. 254.

165

551 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 91, 108.

552 Ibid. S. 77, 85.

553 Jäckh E. Deutschland im Orient nach dem Balkankrieg. München, 1913. S. 155–157.

554 Ibid. S. 154.

555 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 227.

556 Ibid. S. 221.

557 Ibid. S. 217–218.

558 Ibid. S. 219–220, 226.

559 Rohrbach P. Deutschland unter den Weltvölkern. 1911. S. 404.

560 Ibid. S. 414.

561 Rohrbach P. Der deutsche Gedanke. S. 228.

562 Rohrbach P. Zum Weltvolk hindurch! Stuttgart, 1914.

166

563 Ibid. S. 93.

564 Rohrbach P. Weltpolitisches Wanderbuch. S. 38; ср. также: Koch H. Die drei Konstanten im politischen Denken Paul Rochbachs. Ein Nachruf // Dem Andenken Paul Rohrbachs. S. 28.

565 Rohrbach P. Zum Weltvolk hindurch! S. 103.

566 Jäckh E. Op. cit. S. 158.

567 Reventlow E. Deutschlands auswärtige Politik 1888–1914. Berlin, 1915. S. 399.

568 Naumann F. Der deutsche Still. Hellerau u.a., 1919. S. 3.

569 Franke O. Das Deutschtum in China. Hamburg, 1915. S. 8.

570 Naumann F. Die Politik der Gegenwart. Wissenschaftliche Vorträge. Berlin, 1905. S. 33.

571 August Heinrich Hoffmann von Fallersleben.